потухшего камина, в котором рассыпались, превратившись в золу, догоревшие
угли. Ее красивые глаза были устремлены в пространство, и в блеске этих
глаз, в ее лице, в ее фигуре, и в том, как она сжимала руками подлокотники
кресла, словно собираясь вскочить, выражалось такое мучительное волнение,
что Флоренс пришла в ужас.
на нее с таким необъяснимым страхом, что Флоренс испугалась еще больше.
случилось?
страхом. - Мне снились дурные сны.
ближе и, обняв ее, сказала ей нежно:
знала, как здоровье папы, и я... Флоренс запнулась и умолкла.
смешались с ее собственными темными волосами и рассыпались по ее лицу.
испугом (казалось, у нее мелькнуло безумное желание спрятаться), но тотчас
же сказала: "Ничего, ничего. Ушибла". Потом добавила: "Моя Флоренс!" Потом
начала тяжело дышать и разрыдалась.
сделать, чтобы нам было лучше. Можно ли что-нибудь сделать?
уговор, скажу, о чем я сейчас думаю, вы не будете меня бранить? - спросила
Флоренс.
что мне снились дурные сны. Ничто не может их изменить или помешать их
возвращению. - Я не понимаю, - сказала Флоренс, глядя на ее взволнованное
лицо, которое как будто омрачилось под ее взглядом.
бессильна пред добром и всемогуща пред злом; о гордыне, разжигаемой и
подстрекаемой в течение многих постыдных лет и искавшей убежища только в
самой себе; о гордыне, которая принесла тому, кто ею наделен, сознание
глубочайшего унижения и ни разу не помогла этому человеку восстать против
унижения, избежать его или крикнуть: "Не бывать этому!" Мне снился сон о
гордыне, которая - если бы разумно ее направляли - могла принести совсем
иные плоды, но, искаженная и извращенная, как и все качества, отличающие
этого человека, только презирала самое себя, ожесточала сердце и вела к
гибели.
так, словно была одна.
жестокосердии, возникших из этого презрения к себе, из этой злосчастной,
беспомощной, жалкой гордыни, что человек безучастно пошел даже к алтарю,
повинуясь старой, хорошо знакомой, манящей руке, - о, мать, мать! - хотя он
и отталкивал эту руку, и желал раз и навсегда стать ненавистным себе самому
и всем, только бы не подвергаться ежедневно новым уколам. Гнусное, жалкое
создание!
вошла Флоренс.
запоздавшую попытку достигнуть цели, был попран грязными ногами, но поднял
голову и взглянул на того, кто его попирал. Мне снилось, что он ранен,
загнан, затравлен собаками, но отчаянно защищается и не помышляет сдаваться,
и что-то побуждает его ненавидеть попирающего, восстать против него и
бросить ему вызов!
когда она посмотрела вниз, на встревоженное и недоумевающее лицо, ее
нахмуренный лоб разгладился.
к сумасшествию!
заплакала.
слова она повторяла десятки раз.
и бодрствующей в такой поздний час. Заря уже занималась, и Эдит обняла
Флоренс, уложила на свою кровать и, не ложась сама, села около нее и
сказала, чтобы та постаралась заснуть.
тоже устали и тоже расстроены.
дорогая.
дремоту; но когда ее глаза сомкнулись и уже не видели липа, склонившегося
над ней, так грустно было думать о лине там, внизу, что в поисках утешения
ее рука потянулась к Эдит. - Однако даже в этом движении была
нерешительность, опасение изменить ему. Так, во сне, она старалась их
примирить и показать им, что любит их обоих, но не могла этого сделать, и
печаль, терзавшая ее наяву, не покидала ее и во сне.
нежностью и жалостью, ибо она знала правду. Но ее глаза сон сомкнуть не мог.
Когда рассвело, она по-прежнему сидела, настороженная и бодрствующая, держа
в своей руке руку спящей и время от времени шептала, глядя на умиротворенное
лицо: "Будьте около меня, Флоренс. Вся надежда моя на вас!"
ГЛАВА XLIV
Необычайно проницательные черные глаза этой молодой особы смотрели сумрачно,
а это несколько уменьшало их блеск и - вопреки обычным их свойствам -
наводило на мысль, что, пожалуй, иной раз они закрываются. К тому же они еще
припухли, словно накануне вечером эта особа проливала слезы. Но Нипер,
нимало не удрученная, была на редкость оживлена и решительна и как будто
собиралась с духом, чтобы совершить какой-то великий подвиг. Об этом можно
было судить и по ее платью, туже затянутому и более нарядному, чем обычно, и
по тому, как она, прохаживаясь по комнатам, трясла головой в высшей степени
энергически.
том, чтобы... проникнуть к мистеру Домби и объясниться с этим джентльменом
наедине. Я часто говорила, что хотела бы это сделать, - грозно объявила она
в то утро самой себе, несколько раз тряхнув головой, - а теперь я это
сделаю.
отчаянного замысла, Сьюзен Нипер все утро вертелась в холле и на лестнице,
не находя удобного случая для нападения. Отнюдь не обескураженная этой
неудачей, которая, в сущности, только пришпорила ее и подбавила ей жару, она
не уменьшала бдительности и, наконец, под вечер обнаружила, что заклятый ее
враг, миссис Пипчин, якобы бодрствовавшая всю ночь, спит в своей комнате и
что мистер Домби, оставленный без присмотра, лежит у себя на диване.
Сьюзен на цыпочках подошла к двери мистера Домби и постучала.
гостью и слегка приподнялся на локте. Нипер сделала реверанс.
казалось, он был столь изумлен дерзостью молодой женщины, что не мог
произнести их вслух.
своей стремительностью, - вот уже двенадцать лет и состою при мисс Флой,
моей молодой хозяйке, которая и говорить-то хорошенько еще не умела, когда я
только что сюда поступила, и я была старой служанкой в этом доме, когда
миссис Ричардс была новой, быть может, я не Мафусаил *, но я и не грудной
младенец.
никаких замечаний касательно этого предварительного изложения фактов.
сэр, - сказала Сьюзен, - а я знаю это лучше всех, потому что я видела ее в
дни горя и видела ее в дни радости (их было немного), я видела ее вместе с
ее братом и видела ее в одиночестве, а кое-кто никогда ее не видел, и я
скажу кое-кому и всем, да, скажу, - тут черноглазая тряхнула головой и
тихонько топнула ногой, - что мисс Флой - самый чудесный и самый милый ангел
из всех, ходивших по земле, и пусть меня разрывают на куски, сэр, все равно
я буду это повторять, хотя я, быть может, и не мученик Фокса *.
сильнее от негодования и изумления и смотрел на говорившую таким взглядом,