Чтение 144–й страницы книги ~Петр и Алексей~

Но порой казалось, что самую главную и страшную
тайну от него скрывают. По тому, что видел и слышал,
догадывался он, что братья и сестры живут в плотском
общении.

- Мы - херувимы неженимые, в чистоте живем ог-
ненной,- говорили они.- То не блуд, когда брат с се-
строй в любви живут Христовой, истинной, а блуд и
скверна - брак церковный. Он пред Богом мерзость,
пред людьми дерзость. Муж да жена - одна сатана, про-
клятые гнездники; а дети - осколки, щенята поганые!

Детей, рожденных от мужей неверных, матери подкиды-
вали в бани торговые, или убивали собственными руками.

Однажды Митька простодушно объявил Тихону, что
живет с двумя родными сестрами, монашками из мона-
стыря Новодевичьего; а Емельян Иванович, пророк и учи-
тель, с тринадцатью женами и девками.
- Которая у него на духу побывает, та с ним и

живет.

Тихон был смущен этим признанием и после того нес-
колько дней избегал Ретивого, не смел глядеть ему в глаза.

Тот, заметив это смущение, заговорил с ним наедине
ласково:

- Слушай-ка, дитятко, открою тебе тайну великую!
Ежели хочешь быть жив, умертви. Господа ради, не токмо
плоть свою, но и душу, и разум, и самую совесть. Обна-
жись всех уставов и правил, всех добродетелей, поста,
воздержания, девства. Обнажись самой святости. Сойди
в себя, как в могилу. Тогда, мертвец таинственный, во-
скреснешь, и вселится в тебя Дух Святый, и уже не ли-
шишься Его, как бы ни жил и что бы ни делал...

Безобразное лицо Ретивого - маска фавна - светилось
таким дерзновением и такою хитростью, что Тихону ста-
ло страшно: не мог он решить, кто перед ним - пророк
или бесноватый?

- Аль о том соблазняешься,- продолжал тот еще ла-
сковей.- что творим блуд, как люди о нас говорят? Знаем,
что несходны дела наши многие с праведностью вашей
человеческой. Да как нам быть? Нет у нас воли своей.
Дух нами действует, и самые неистовства жизни нашей
суть непостижный путь Промысла Божия. Скажу о себе:
когда с девами и женами имею соитие,- совесть меня в
том отнюдь не обличает, но паче радость и сладость
в сердце кипят несказанные. Сойди с небес ангел тогда и
скажи: не так-де живешь, Емельян!-и то не послушаю.
Бог мой меня оправдал, а вы кто судите? Грех мой знаете,
а милости Божией со мною не знаете. Вы скажете: кай-
ся,- а я скажу, не в чем. Кто пришел, тому не нужно,
что прошел. На что нам ваша праведность? Пошли нас в
ад - и там спасемся; всели в рай - и там радости больше
не встретим. В пучине Духа, яко камень в море, утопаем.
Но от внешних таимся: сего ради, инде и подуриваем, дабы
совсем-то не узнали... Так-то, миленький!

Емельян смотрел в глаза Тихону, усмехаясь двусмыс-
ленно, а тот испытывал от этих слов учителя такое чув-
ство, как от кружения пляски: точно летел и не знал,
куда летит, вверх или вниз, к Богу или к черту.

Однажды Матушка в конце радения, на Вербной не-
деле, раздала всем пучки вербы и святые жгутики, свер-
нутые из узких полотенец. Братья спустили рубахи по
пояс, сестры - сзади тоже по пояс, а спереди по груди,
и пошли кругом, ударяя себя розгами и святыми жгути-
ками, одни с громкой песней:
Богу порадейте,
Плотей не жалейте!
Богу послужите,
Марфу не щадите!

Другие с тихим свистом:
Хлыщу, хлыщу,
Христа ищу!

Били себя также завернутыми в тряпки железными
ядрами, подобием пращей; резались ножами, так что кровь
текла, и, глядя на Батюшку, кликали:
- Эва-эво! Эва-эво!

Тихон ударял себя жгутиком, и, под ласковым взором
Акулины Мокеевны, которая, казалось ему, глядит на
него, на него одного, боль от ударов была чем острее, тем
сладостней. Все тело истаивало от сладости, как воск от
огня, и он хотел бы истаять, сгореть до конца перед Ма-
тушкой, как свеча перед образом.

Вдруг свечи стали гаснуть, одна за другой, как будто
потушенные вихрем пляски. Погасли все, наступила тьма -
и так же, как некогда в срубе самосожженцев, в ночь
перед Красною Смертью, послышались шепоты, шорохи,
шелесты, поцелуи и вздохи любви. Тела с телами спле-
тались, как будто во тьме шевелилось одно исполинское
тело со многими членами. Чьи-то жадные цепкие руки
протянулись к Тихону, схватили, повалили его.

- Тишенька, Тишенька, миленький, женишок мой,
Христосик возлюбленный! - услышал он страстный шепот
и узнал Матушку.
Ему казалось, что какие-то огромные насекомые, пау-
ки и паучихи, свившись клубом, пожирают друг друга
в чудовищной похоти.

Он оттолкнул Матушку, вскочил, хотел бежать. Но с
каждым шагом наступал на голые тела, давил их, сколь-
зил, спотыкался, падал, опять вскакивал. А жадные цеп-
кие руки хватали, ловили, ласкали бесстыдными ласками.
И он слабел и чувствовал, что сейчас ослабеет совсем,
упадет в это страшное общее тело, как в теплую темную
тину - и вдруг перевернется все, верхнее сделается ниж-
ним, нижнее - верхним - и в последнем ужасе будет по-
следний восторг.

С отчаянным усилием рванулся, добрался до двери,
схватился за ручку замка, но не мог отпереть: дверь
была заперта на ключ. Упал на пол в изнеможении. Тут
было меньше тел, чем на середине горницы, и его на ми-
нуту оставили в покое.

Вдруг опять чьи-то худенькие, маленькие, точно дет-
ские, руки прикоснулись к нему. Послышался косноязыч-
ный лепет Марьюшки-дурочки, которая старалась что-то
сказать и не могла. Наконец он понял несколько слов:

- Пойдем, пойдем... Выведу...- лепетала она и тащи-
ла его за руку. Он почувствовал в руке ее ключ и пошел
за нею.

Вдоль стен, где было свободнее, она провела его к углу
с образами. Здесь наклонилась и его заставила нагнуть-
ся, приподняла висевшую перед образом Еммануила пар-
човую пелену, нащупала дверцу, вроде люка в погреб,
отперла, шмыгнула в щель проворно, как ящерица, и ему
помогла пролезть. Подземным ходом вышли они на зна-
комую Тихону лестницу. Поднявшись по ней, вошли в
большую горницу, которая служила для переодевания. Луна
глядела в окна. По стенам висели белые радельные ру-
бахи, похожие, в лунном свете, на призраки.

Когда Тихон вздохнул свежим воздухом, увидел в
окне голубой искрящийся снег и звезды,- такая радость
наполнила душу его, что он долго не мог прийти в себя,