нем, кроме глав, посвященных вышеназванным поэтам, большое место заняли
автобиографические разделы: воспоминания о детстве и юности в
Ленинграде, о "процессе Бродского", ссылке на Север и последующем
изгнании на Запад, о жизни в Нью-Йорке, путешествиях и т. д.
Предполагалось, что завершающий раздел книги будет посвящен
впечатлениям от новой встречи поэта с Россией, с его родным Питером. Не
получилось...
Западе, в России он пока не привился. Классическая книга Лидии
Чуковской об Анне Ахматовой, при всей ее документальности, есть все же
в первую очередь дневник самой Чуковской.
на то много. Одна из них -- поздняя профессионализация литературы на
Руси. К поэту прислушивались, но его не уважали.
следующий год некролог Пушкина, в котором было сказано, что поэт
"скончался в середине своего великого поприща", вызвал гнев русского
министра просвещения: "Помилуйте, за что такая честь? Разве Пушкин был
полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки
не значит еще проходить великое поприще".
рынка для стихов. Но было поздно -- пришла революция; с ней все и
всяческие разговоры укрылись в глухое подполье. И, хотя звукозапись уже
существовала, не осталось записанных на магнитофон бесед ни с
Пастернаком, ни с Заболоцким, ни с Ахматовой.
"Разговоры с Гете", все еще стоит особняком. Другая вершина -- пять
книг бесед со Стравинским, изданных Робертом Крафтом в сравнительно
недавние годы; эта блестящая серия заметно повлияла на наши культурные
вкусы.
беженцев" Брехта и некоторые пьесы Беккета и Ионеско. Успех фильма Луи
Малля "Обед с Андре", целиком построенного на разговоре двух реально
существующих лиц, показал, что и сравнительно широкой публике этот
прием интересен.
строился как своего рода пьеса -- с завязкой, подводными камнями
конфликтов, кульминацией и финалом.
___
[Волков:]
нападения армии Гитлера на Россию. Помните ли вы блокаду Ленинграда,
которая началась в сентябре 1941 года?
[Бродский:]
улицам, заваленным снегом. Вечер, лучи прожекторов шарят по небу. Мать
протаскивает меня мимо пустой булочной. Это около Спасо-Преображенского
собора, недалеко от нашего дома. Это и есть детство.
[Волков:]
ленинградцы старались избегать этой темы. С одной стороны, тяжело было
обсуждать все эти невероятные мучения. С другой стороны, это не
поощрялось властями. То есть блокада была полузапретной темой.
[Бродский:]
умер из знакомых, кого и как находили в квартирах -- уже мертвыми.
Когда отец вернулся с фронта, мать с ним часто говорила об этом.
Обсуждали, кто где был в блокаду.
[Волков:]
пожалуй, самой страшной и запретной; о ней говорить боялись,-- но, с
другой стороны, трудно было ее обойти...
[Бродский:]
блокады в начале 1943 года -- он ведь в нем участвовал. А полностью
блокаду сняли еще через год.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
самых ужасных воспоминаний детства. На железнодорожной станции толпа
осаждала поезд. Когда он уже тронулся, какой-то старик-инвалид ковылял
за составом, все еще пытаясь влезть в вагон. А его оттуда поливали
кипятком. Такая вот сцена из спектакля "Великое переселение народов".
[Волков:]
[Бродский:]
толпе на берегу Невы у Литейного моста. Но эмоций своих абсолютно не
помню. Ну какие там эмоции? Мне ведь было всего пять лет.
[Волков:]
[Бродский:]
Рылеева. Во время войны отец был в армии. Мать, между прочим, тоже была
в армии -- переводчицей в лагере для немецких военнопленных. А в конце
войны мы уехали в Череповец.
[Волков:]
[Бродский:]
склоки, война с начальством, оперуполномоченным. Потом нам эту комнату
вернули. Собственно говоря, у нас было две комнаты. Одна у матери на
улице Рылеева, а другая у отца на проспекте Газа, на углу этого
проспекта и Обводного канала. И, собственно, детство я провел между
этими двумя точками.
[Волков:]
взгляд на Петербург. Это как-то связано с географией вашего детства?
[Бродский:]
[Волков:]
окраин.
[Бродский:]
[Волков:]
написанное, когда вам было чуть больше двадцати. Вы там описываете
Ленинград как "полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадию
фабрик".
[Бродский:]
которое описывает индустриальный Ленинград! Это поразительно, но я
совершенно забыл об этом! Вы знаете, я не в состоянии говорить про свои
собственные стихи, потому что не очень хорошо их помню.
[Волков:]