ее интенсивность и надрывность - чтоб не сказать "истеричность". Созданное в
существовавших параметрах - под сенью Дамоклова меча - за последние сто лет
необычайно, но с лишком часто окрашено комплексом - "сейчас или никогда!".
Изуродованность поэтической судьбы стала у нас не меньшей нормой, чем ее
прерванность, и поэт - даже начинающий - воспринимает себя и трактуется
аудиторией в драматическом ключе. От него ожидае тся не сдержанность, а
фальцет, не мудрость, а ирония или, в лучшем случае, искренность. Это -
немного, и хотелось бы надеяться, что положение дел переменится; и, хотелось
бы, чтобы перемена эта началась немедленно, с Рейна. Именно поэтому хочется
полож ить ему на стол Вергилия или Проперция. Овидием он уже был, Катуллом -
тоже. Трагический удел им - на бумаге и во плоти - надо надеяться, исчерпан.
Что до Горация, то после Ахматовой на эти лавры претендовать у нас некому и
нельзя. Но на новые вергили евы эклоги или элегии Пропорция сил у Рейна
хватить может и должно. Человек, живущий в империи, тем более - в
разваливающейся, не много потеряет, отождествив себя с теми, кто, в сходных
обстоятельствах, две тысячи лет назад, не позволил себе впасть в за
висимость от творящегося вокруг, и чья речь была тверда. Последнего,
впрочем, Рейну, чей голос зазвучал и не пресекся в эпоху имперского
окостенения, не занимать.
естественны при чтении собранных здесь стихотворений - при чтении с другой
стороны земли. Пишущему это предисловие представляется, что опыт пережитого,
накопленный в этих с тихотворениях, может разрешиться только преодолением
биографии и обретением тональности, родственной тональности ахматовских
"Северных элегий". Более того, пишущий это предисловие должен признаться,
что он предается этим фантазиям не только на счет Рейна , но и на свой
собственный. Это объясняется не столько тем, что потерянный рай Рейна как
две капли воды похож на потерянный рай автора предисловия, с только
сходством его и рейновского рая обретаемого. Если он, этот рай, существует,
то существует и возмо жность того, что автор этой книги и автор предисловия
к ней встретятся: преодолев свои биографии. Если нет, то автор предисловия
останется во всяком случае благодарен судьбе за то, что ему удалось на этом
свете свидеться с автором этих стихотворений под одной обложкой. Это немало.
Их, стихотворений этих, физическое соседство с текстом этого предисловия
является если и не торжеством справедливости, то, во всяком случае, внятной
метафорой их неотделимости - на протяжении более чем в четверть века - от с
ознания автора этого предисловия. То, что их разделяет, - менее, чем
страница.
___
предстоит услышать, будет неизмеримо больше сказанного и вряд ли совпадет с
двумя или тремя соображениями, которые я собираюсь вам изложить. Всякий
разговор о поэзии есть неизбежно сужение предмета, о котором идет речь,
усушка и утруска, хотя бы пото му, что статья, рецензия или речь есть проза.
Но, может быть, смысл подобного обычая - представления поэта публике - в том
и состоит, чтобы предварить поэзию прозой, создать ощущение контраста. Во
всяком случае, представляющий, то есть я, чувствует, чт о своими
разглагольствованиями отнимает время, и без того ограниченное, а публика
думает: поскорей бы он убрался, мы пришли сюда не за этим. Я полностью
согласен с этим отношением и уверяю вас, что не стоял бы тут, если бы
устроители вечера меня об этом не попросили. Попросили же они меня об этом,
исходя из соображений, что выступление поэта должно быть предварено заметами
о его биографии и творчестве.
читал стихи и только потом, и то далеко не всегда, интересовался
биографическими данными. Биография для понимания творчества дает чрезвычайно
мало, и события в жизни поэта, как и в любой жизни, случайны и по существу
однообразны: рождение, школа, вузы, служба, браки, разводы - это удел
миллионов и поэта в том числе. Люди с богатой биографией, как правило,
стихов не пишут. Можно пережить бомбардировку Хиросимы или провести четверть
века за колючей проволокой в лагере и не написать ни строчки. И можно
провести только одну ночь с девицей и написать "Я помню чудное
мгновенье...".
затянуться и б) что монотонность существования более тесно связана с
творчеством, чем принято думать.
стилистическое, жанровое, метрическое разнообразие в творчестве поэта, грубо
говоря, за его внутреннюю насыщенность. Поэтому биографию Александра Кушнера
вы от меня не услышите. За иск лючением разве того, что ему сейчас примерно
пятьдесят восемь лет, что стихи он уже пишет четыре десятилетия, что он
выпустил за эти годы около десяти поэтических книг, если я не ошибаюсь,
общим тиражом, я полагаю, достигающим, вероятно, полмиллиона. Вне шними
событиями жизнь его крайне бедна. Он, может быть, с этим не согласится. В
творческом отношении (подлинная биография поэта - в его рифмах, строфах,
строчках, в его ритмике, тембрах) я не знаю жизни богаче и качественно, и
количественно. Написано им
этого поэта - на немедленный провал. Созданное Кушнером пропорционально,
лучше сказать - равнозначимо его жизни вообще. В поэзии нашей, в этом
столетии по крайней мере, нет яв ления, более органического как в смысле
содержания, так и в смысле поэтики.
непосредственным физическим существованием, что трудно сказать в конце
концов, что является побочным продуктом чего: жизнь - творчества или
творчество - жизни. Теория отражени я, во всяком случае здесь, не
срабатывает. Тем не менее я считаю своим долгом исполнить роль конферансье
как следует и попытаться дать тому, что вы через минуту услышите, более или
менее внятное определение. Для этого мне придется извлечь нашего автора и з
контекста русской культуры и окунуть его на секунду в контекст культуры
классической. В результате этой деликатной операции немедленно ясно
становится одно - что Кушнер поэт горацианский, то есть в его случае мы
сталкиваемся с темпераментом и поэтикой , пришедшей в мировую литературу с
появлением Квинта Горация Флакка и опосредованной в русской литературной
традиции.
на протяжении жизни все с большим трудом сохраняемого. Что касается
наблюдения, мне бы не хотелось, чтобы это путали с созерцанием. Наблюдение
предполагает контроль над объе ктом внимания. Созерцание же - определенную
пассивность, переходящую в отождествление с объектом внимания и растворение
в нем. Я хотел бы подчеркнуть, что Кушнер поэт именно наблюдающий и более
чем наблюдательный, хотя в этом ему никак не откажешь. Ни в
но более - бытия в целом. И его комментарию следует, на мой взгляд, доверять
более чем чему бы то ни было, ибо комментирует он с позиций именно
равновесия, а не той или иной, прив лекательной, может быть, но всегда
настораживающей крайности.
поэтика. Главная черта поэтических средств Кушнера - сдержанность этих
средств, не раз служившая поводом к упрекам в традиционности. Кушнер
безусловно не новатор, особенно в б ульварном понимании этого термина. Но он
и не архаист даже в тыняновском смысле. Подлинный поэт всегда выбирает между
репутацией и правдой. Если его интересует больше репутация, он может стать
"новатором" или, наоборот, "архаистом". Если его больше заним ает правда -
он стремится говорить своим собственным голосом. И собственный голос всегда
скорей оказывается традиционен, ибо правда о человеческом существовании сама
по себе архаична.
каждой эпохи предположительно существует своя собственная тональность, и
поэзия фиксирует эту тональность первой. В творчестве Кушнера вы слышите
несогласие человека с тем, что выпало на его долю. Его, ее (то есть этой
поэзии) тенор несогласия с неограниченным временем, с неограниченной
пошлостью, окружающего мира в частности. Грубо говоря, вы слышите в стихах
Кушнера голос человека, отмеряющего свое на земле время не удара ми
курантов, но метрономом русского четырехстопника. И как мы могли уже
убедиться, метроном этот оказывается долговечнее государственной пружины,
хотя и пущен был в ход почти двести лет назад.
Авангард, дамы и господа, термин рыночный, причем, если угодно, лавочника,
стремящегося привлечь потребителя. Ни метафизической, ни семантической
нагрузки он не несет, особенно с ейчас, когда до конца столетия, тысячелетия
остается всего лишь пять лет. Авангард по сравнению с чем? Во всяком случае,
не с поэтическими средствами Кушнера, представляющими собой сплав поэтики
пушкинской плеяды и поэтики акмеизма. Если можно говорить о
русской поэтической речи. Говоря о последней, мы будем всегда говорить об
Александре Кушнере.
появления поэта, живущего в отечестве, перед русской аудиторией по эту
сторону Атлантики постепенно стирается. Отныне читатель может выносить
суждения о творчестве поэта без
поэт, вы - всего лишь русская аудитория. География, разумеется, остается