Яфродиты. Рембрат -- Ди-ва-на... Гляди ты, все бабы голые да справные какие!
Не по карточкам кормленные.
маневрового фонаря.
в окно вагона и торопился. -- Паровоз обернули. Я поехал. Ты вот чЕ, как
выспишься, ко мне валяй -- дрова пилить поможешь, баба покормит. Пока!
встречал его редко. Но вот запомнился он мне почему-то на всю жизнь,
добродушием, хлебосольством ли, ничего не стоящими в сытой мирной жизни и не
имеющими цены в войну, умением ли все делать справно, ко всем относиться
ровно, без подобострастной улыбки к начальству и без обидного снисхождения к
такому работяге, как я. Он не давал мне лихачить -- прыгать с места в вагон,
сигать на ходу с подножки, работать меж катящихся вагонов. "Поспеешь еще шею
сломать! -- увещевал Зимин. -- Работа считай что саперная. Много нашего
брата без ног, без рук мыкается. Калеке какая радость в жизни?.."
машинист паровоза и его помощник, который по военному времени совмещал и
должность кочегара. Машинист у меня был хотя и в годах, но на вид моложавый,
и звали его все Павликом. Любил он страстно пожрать и такой матерщинник был,
что всей станцией его было не перематерить. Помощников его я не успевал
запоминать -- они часто менялись, уходили на самостоятельную работу, да и не
выдерживали парни и девки крикливого нрава машиниста, а главным образом --
его сыпучей матерщины.
сонный, с бородавкой на глазу и с грязно темнеющими усами. Звали его
Кузьмой, жил он в Красноярске, тамошние мудрецы знали, чего сбыть на
пригородную станцию, -- "на тебе, Боже, что нам негоже"; не менее мудрые
деятели пригородной станции, конечно же, сунули Кузьму самому молодому
простофиле-бригадиру.
вид, что забыл, зачем его послали, засыпал на подножке маневрушки, прятался
от меня на тормозных площадках вагонов, один раз сонный выпал с площадки и
чугь не угодил под вагоны. Кроме всего прочего, он никак не мог запомнить
правила сигнализации, путал "вперед" и "назад". Павлик крыл его на чем свет
стоит, мне на каждой планерке всыпали но первое число, потому что работы
становилось день ото дня больше и больше, один я с нею не справлялся.
пятеро детей, все сыновья, хлеба не хватает, он давно уж досыта не едал,
работа тяжелая, а уходить нельзя -- где дадут такому трудяге хлебную
карточку на восемьсот граммов да еще дополнительные талоны в столовую.
как такой вот хмырь-богатырь сумел замастырить пятерых парней?
жизни подмять себя, постоянно соображал и высматривал, где бы и чем
поживиться, чтоб только паек его оставался семье. Как-то углядел он
двухосный вагон, который долго не ставили ни в какой сборный состав. Вагон
шибко нам мешал, и мы его то и дело катали с одного пути на другой. И
Павлик, как я ему ни махал флажком или фонарем: "Тише!" -- долбал и долбал
этот вагон, да еще и паровозишко при этом ругал, совсем, дескать, дряхлая
машина, либо на меня наваливался, что я-де сперва высплюсь, потом сигнал
даю.
резнул ее буферами в буфера вагона, что оттуда раздался вопль, открылась
дверь, на землю соскочил заспанный, лохматый человек и заорал на меня: "За
все ответишь, враг!" Павлик ухмылялся и подмигивал мне. Человек шумел, шумел
и сказал:
обираем в пуги. Но и Павлик духом не поослаб, на легкий посул не
откликнулся.
пособляй тебе Бог...
-- так мы тогда намолотились переболтанных, припахивающих яиц.
экскаватор подкопался под совхозные поля, и поначалу машинист выбирал из
загруженных платформ проросшие картофелины, с конца июля -- и молодой
картофель; осенью начали попадаться в ковш экскаватора вместе с гравием
турнепс, свекла, морковь. В топках экскаватора и нашей маневрушки, на крюком
изогнутых ломах все время клокотало какое-нибудь варево, в ведерном медном
чайнике кипяченая вода, запаренная то травою, то ветками малинника, одичало
растущего по-за огородами и на пустырях.
за день, открыл клапаны, продул котел, паром сшиб столько пташек, что
нагребли их почти полное ведро, навздевали на железные прутья и стали
обжигать в притушенном котле, и я поцапался с Павликом, а цапаться с
машинистом -- последнее дело -- он в бригаде важнее составителя.
теснотища, я решил на заводской стрелке подобрать вагоны, чтобы на станции
поставить их в поезд без возни. Порожняка было не так много -- пара
полувагонов, четырехосная платформа, штук семь крытых вагонов -- "пульманов"
-- заводу много приходило сухого, ценного химиката. Перешучиваясь с
заводской стрелочницей, известной мне по нашему училищу, я быстро разбросал,
затем собрал вместе порожняк и повелел Кузьме оставаться в середине состава,
который стоял на только что уложенных рельсах новой ветки.
продолжали тянуть дальше, и мы каждую смену подавали сюда из карьера по
две-три вертушки сыпкого материала.
пробуксовывая, тронул порожняк.
паровозу, даже если ты тянешь пяток вагонов, а тут их вон сколько.
Нарушение. Я стоял на куче балласта, поджидая платформу с тормозной
площадкой. Постукивая о новенькие, свежерыжеющие рельсы, платформа кособоко
приближалась ко мне, чуть опав на ослабевшие передние рессоры -- флажок у
меня за голенищем сапога, грудь нараспашку, сейчас вспрыгну на платформу,
сяду, ножки свешу, сверну цигарку, покурю всласть, отдыхая и блаженствуя до
самой станции.
колеса. "Ах, сучки осмотрщицы! Куда только глядят?" -- отмечая чужое
нарушение, ругнулся я и приподнял ногу, чтоб вскочить на другую подножку,
ползущую на уровне с горкой балласта. "Стоять на осыпях, на песке, балласте,
куче извести, асбеста, тем более прыгать с них категорически запрещается!"
-- вспомню я минутой позже наставления по технике безопасности. Пока я
стоял, опора хоть и ненадежная, но все же была на две ноги, но поднял одну
ногу, и вторая сильнее давнула гравий, он стронулся, потек, камешки
защелкали о рельсы и шпалы -- я вскрикнуть не успел, как забарахтался в
потоке гравия, гребя его под себя руками, но меня сносило на рельсы, под
платформу, колесо которой надвигалось неумолимо. Вдруг стиснулись,
заскрипели вагоны, из-под колеса платформы порхнул дымок, но колесо, хоть и
с визгом, дымясь, искря, продолжало катиться. Я уже не барахтался, а,
подобрав под себя ноги, парализованно наблюдал, как оно приближалось, давило
в порошок камешки на рельсе, успел еще зацепить взглядом тормозные колодки
-- они болтались безработно -- тормозная воздушная магистраль разъединена.
Платформа дрогнула, звякнула железным скелетом, с ее щелястого пола
сыпанулась пыль, произошло какое-то непосильное напряжение -- и колесо
ладонях в двух от моих колен замерло, перестало крутиться.
зарезало. Первый, кого я увидел, был Павлик. Он молча бежал от паровоза с
чайником в руке. Подскочив, он сперва сунул мне рожок чайника в рот, но я не
мог сделать ни единого глотка. Тогда ото всей-то душеньки Павлик отвесил мне
пинка под зад и снова сунул горелый носок чайника в рот. Я поперхнулся
водой, протолкнул в себя первый глоток и жадно, звучно, как конь, начал
пить, затем отлип от чайника и загоготал, глядя на собравшихся путейцев, на
Павлика, на Кузьму.
"Сосунок! Сосунок! Жись-то одна! Жись-то одна!.."
ухо" -- это когда фаркоп -- винтовую сцепку набрасываешь на специально для
того сделанное на автосцепке приспособление, формой и и самом деле
напоминающее свиное ухо. На той же самой заводской ветке, поскользнувшись,
попаду я снова под вагоны и, вытянувшись в струнку меж рельсов, пропущу над
собой несколько платформ, покажется мне, что простучит надо мной бесконечно
длинный поезд, однако сильнее того страху, того остолбенения, которые
пережил я под кособокой платформой, не испытывал вплоть до фронта.
и велел глядеть "в оба" -- ветка в карьере не ограждена, связана на
Корнев Павел
Каменистый Артем
Никитин Юрий
Круз Андрей
Ильин Андрей
Майер Стефани