И еще надо... Надо продержаться следующий день. Но если будет то же самое,
что в прошедшем дне, нам на плацдарме не усидеть. Первого сомнут в оврагах
Щуся с его почти уже дотрепанным батальоном".
атаковали, однако вяло, без большой охоты и огня, потеснили еще дальше к
реке пехоту полковника Бескапустина, загнали уж в самую глушь оврагов
передовой батальон Щуся.
поактивней. Но чем, как проявлять ту активность? Прекратив атаки на
плацдарме, немцы блокировали реку и берег реки, били, не переставая, по
всему, что плыло и могло плыть, по любой чурке, доске, бревну всю ночь, не
глядя на плохую, вроде бы нелетную погоду, над рекой гудели самолеты и
спускали долго тлеющие фонари. Сами же самолеты трассирующими очередями
указывали цели, и с земли расстреливалось все, что обозначалось на реке или
возле нее.
поддержку артиллерии и реактивных минометов, полковник Бескапустин решил
контратаковать противника.
искрился, солнце было сплошь простреляно синими стрелами, взлетающими от
земли и ломающимися в его настойчивом свете, соломой пылали лучи солнца,
крошась, осыпались вниз. Берег, хрустально сверкающий, сплошь испятнан
следами крыс, ворон и чаек: крысы, объевшиеся человечиной, никого и ничего
уже не страшащиеся, плотной чередой сидели по урезу реки, время от времени
припадая к воде, поднимали сатанинские драки, с визгом свивались в грязный
клубок, заваливались в воду и, мокрые, скулили за камнями, облизывали себя,
напропалую лезли в обогретые людьми норы.
мухоты, которая и по берегу лежала слоями осыпавшейся смородины, сонно
ползала трупная тварь по чуть уже пригретому яру, пыталась сушить крылья,
залезала в норки, клеилась, липла к теплым лицам. К полудню все эти мухи
обыгаются, высушатся, закружат, залетают над трупами, питаясь ими и
размножаясь в них несметно.
людей. Финифатьев едва растолкал Булдакова:
людей из берегу тащат, прикладами бьют, на подвиги призывают.
шибко лютой: "Сказано, сам приду, ко времени",
Булдаков и, царапаясь, вылез на волю, зажмурился от яркого солнца, зевая,
пялил на ноги заскорузлые полукирзовые ботинки. За ночь ноги отекли, каждая
косточка болела. -- И где та лахудра, чего она не плывет? -- ярился
Булдаков, прихватывая бечевочками маломерные ботинки. Он видел: Финифатьеву
за ночь стало еще хуже, сержант нехорошо разрумянился, глаза его ярко
светились, кашель бил в грудь из нутра так, будто в рельсу колотили при
пожаре в каком-нибудь таежном селе. Дед сказал, что нет в нем отягу и
пояснил редкое и такое емкое слово: силы сопротивляемости, мощи духа.
обедня, возросла бдительность, -- измором решили взять Иванов фашисты, но
все равно ругался на нее распоследними словами.
глянешься ты мне седня.
придешь. Придешь ведь, Олексей?
Булдаков и себя успокаивал. Но в груди томилось-куталось в клубок нехорошее:
"Ах, притворяйся не притворяйся, лукавь не лукавь -- у деда начинается
горячка. Во что бы то ни стало надо его переправлять в санбат".
и плывут вниз по Волге-реке...
вылезли пленные, жмурятся на солнце, дрожа от холода, тепла ждут. Вальтер
сердито заговорил, поминая "гер майора", значит, снопа требуют пленные
исполнить обещанное командованием -- переправить их на другую сторону реки и
определить в лагерь для военнопленных или обратиться по радио в Красный
Крест.
ефрейтору, за короткое время покрывшемуся густым, колючим волосом и
болячками. -- Скидавай штаны и валяй саженками, -- и кивнул на посиневшего
Зигфрида, съежившегося под яром, покорно ожидающего решения своей участи, --
на горб себе посади! Он тощой, не задавит. Гутен морген! -- натужился
Булдаков, вспоминая школьные познания в немецком языке. Горестно покачав
головой, немцы поползли к реке умываться, пинали крыс, бросали в них
камнями. Врассыпную разбегаются твари, сукотая, волокущая по камням брюхо
крысища ощерилась. Напослед произошел разговор, которого раньше сержант себе
не позволял. С закоренелой мужицкой тоской говорил сержант о том, что отдал
родной партии, почитай, всю жизнь, а она вот его ни разу ни от чего не
уберегла, ничем ему не помогла, бросила вот на берегу, как распоследнюю
собачонку, и никому до боевого ее соратника нет дела. А ведь Мусенок поручил
ему быть на плацдарме младшим политруком, вести в роте
воспитательно-патриотическую работу.
продиктовал, разучивать с ранеными надо... -- Губы сержанта мелко-мелко
дрожали. Из-под воющих мин сыпанули от уреза воды к яру люди, если их еще
можно назвать людьми, -- выбирали они за ночь глушеную рыбешку и принесенное
водой добро. Густо плавали начавшие раскисать в воде трупы с выклеванными
глазами, с пенящимися, будто намыленными, лицами, разорванные, разбитые
снарядами, минами, изрешеченные пулями. Дурно пахло от реки. Но приторно-
сладкий дух жареного человечьего мяса слоем крыл всякие запахи, плавая под
яром в устойчивом месте. Саперы, посланные вытаскивать трупы из воды и
захоранивать их, с работой не справлялись -- слишком много было убито
народу. Зажимая пилотками носы, крючками стаскивали они покойников в воду,
но трупы никуда не уплывали, упрямо кружась, прилипали к берегу, бились о
камни, от иного раскисшего трупа крючком отрывало руку или ногу, и ее
швыряли в воду. Проклятое место, сдохший мир. За ухвостьем головешкой
чернеющего острова не было течения, кружили там улова, иногда относя
изуродованный труп до омута, на стрежь, там труп подхватывало, ставило на
ноги, и, взняв руки, вертясь в мертвом танце, он погружался в сонную глубь.
сторону реки, пылающую дорогами, дымящую кухнями, явственно в это утро
освещенную,-- оне в партию народ записывают для того, чтобы численность
погибших коммунистов все возрастала. Честь и слава партии! Вон она, родимая,
как горит в огне. Вон она какие потери несет оттого, что завсегда впереди,
завсегда грудью народ заслоняет, завсегда готова за него пострадать...
несешь-то?
себя в грудь Финифатьев, -- надо ж когда-то ослобониться. Оне нас с тобой в
последних гадин презренных превратили. Теперича из нас мясо делают, вшам и
крысам скармливают...
завсегда, и оне от меня отвязались.
мне, Олешенька, сраму-то, скоко слез, скоко горя сиротского... Знал бы ты
черну душу мою, дак и не вожгался бы со мной. Гад я распоследний, и смерть
мне гадская от Бога назначена, оттого что комсомольчиком плевал я в лик Его,
иконы в костер бросал, кресты с Перхурьевской церкви веревкой сдергивал,
золоту справу в центры отправлял... Вон она, позолота, святая, русская, на
погоны пошла, нехристей украсила...
прошу, но Он меня не слышит.
остатный раз... Не такую бы беседу мне с тобой вести -- в бой идешь... Ну,
да шче уж... прости, ежели шче не так было...
Бежи, милай... -- Понурясь, забросив винтовку на плечо, будто дубину, Леха
Булдаков побрел. Финифатьев сыпал мелконькие слезы на обросшее лицо,
распухшими пальцами, не складывающимися в щепоть, неуверенно крестил его
вослед.
x x x
присказки, доносившиеся из соседней, глубоко вырытой норки. Уже не
чувствующий боли, коробящей сердце, безвольно уходил Павел Терентьевич в мир
Херберт Фрэнк
Перумов Ник
Панов Вадим
Херберт Фрэнк
Свержин Владимир
Посняков Андрей