они вышли. Он крепко захлопнул дверь, как просил его мистер Фипс, попробовал
ее, убедился, что она заперлась, и положил ключ в карман.
было много свободного времени, и Том глядел по сторонам с неослабным
любопытством. Хорошо еще, что его спутником был Джон Уэстлок, ибо всякому
другому надоели бы его вечные остановки перед окнами лавок и стремительные
попытки с опасностью для жизни броситься на мостовую в гущу движения, чтобы
лучше разглядеть какую-нибудь колокольню или другое общественное здание. Но
Джон был в восторге от такой любознательности, и каждый раз, как Том
возвращался с сияющим лицом чуть ли не из-под колес фургонов и кэбов, вовсе
не слыша тех комплиментов, которые посылали ему вдогонку кучера, Джон,
казалось, смотрел на него еще добродушнее прежнего.
муки, зато лицо сияло ласковыми улыбками, и привет светился в каждой такой
улыбке и сверкал в ясных глазах. Кстати сказать, до чего же они были ясные!
Стоило заглянуть ей в глаза на мгновение, когда вы брали ее за руку, и вы
видели в каждом из них свой миниатюрный портрет, превосходный портрет,
изображающий вас таким беспокойным, сверкающим, живым, блестящим маленьким
человечком...
портрет! Но эти быстрые глаза были слишком уж беспристрастны - стоило
кому-нибудь другому стать перед ними, и он сейчас же начинал плясать и
сверкать в них так же весело, как и вы!
ни хрусталя, ни тонкого полотна, а только ножи с зелеными ручками и двузубые
вилки, похожие на гимнастов, которые словно пробовали, насколько им можно
расставить зубцы, не превратившись в двойное число железных зубочисток; но
этому столу и не нужно было ни камчатных скатертей, ни серебра, ни золота,
ни фарфора и никакого другого убранства. Он был на своем месте; а раз он был
на месте, то ничего другого и не требовалось.
настолько полным, блистательным и совершенным, что Джон Уэстлок вместе с
Томом решили, будто она давно уже изучает втихомолку это искусство, и
требовали от нее чистосердечного признания. Они очень веселились и
наговорили много остроумного по поводу своей выдумки, однако Джон повел себя
не так честно, как можно было бы ожидать, и после того как он сам довольно
долго подзадоривал Тома Пинча, вдруг вероломно передался на сторону врага и
стал поддакивать всему, что бы ни говорила сестра Тома. Но все это, как
заметил Том в тот вечер перед отходом ко сну, все это было в шутку - Джон
всегда славился своей учтивостью с дамами, даже когда был совсем юнцом. Руфь
сказала на это: "Ах, вот как!" И больше уже ничего не говорила.
собрались втроем! Они разговаривали почти не умолкая. И не одна только
веселая болтовня занимала их: когда Том рассказывал, как он виделся с
дочерьми мистера Пекснифа и как переменилась младшая, все трое стали очень
серьезны.
расспрашивал Тома про ее замужество, спросил даже, кто такой ее муж, не тот
ли джентльмен, который обедал с ними в Солсбери, и как они приходятся друг
другу, если речь идет о разных людях; словом, проявил живейшее участие к
этой теме. Тогда Том принялся рассказывать со всеми подробностями. Он
рассказал, как Мартин уехал в Америку и уже давно не подает о себе вестей;
как Марк из "Дракона" стал его спутником; как мистер Пексниф прибрал к рукам
дряхлого, выжившего из ума старика и как бесчестно он добивался руки Мэри
Грейм. Но ни слова не промолвил он о том, что было скрыто в глубине его
сердца - его любящего, верного сердца, исполненного благородства, готового
откликнуться на все великодушное и бескорыстное! Ни единого слова!
проницательности и прозорливости, человек, который похваляется своим
презрением к другим людям и доказывает свою правоту, ссылаясь на нажитое
золото и серебро, усердный поклонник мудрого учения "Каждый за себя, а бог
за всех" (ну, разве это не высокая мудрость считать, что всевышний на
небесах, покровительствует корысти и эгоизму!), - придет час, и человек этот
узнает, что вся его мудрость - безумие идиота, по сравнению с чистым и
простым сердцем!
совсем другого рода, - стремиться в театр, о котором Джон сказал после чая,
будто он там свой человек и может водить туда кого угодно, не заплатив ни
гроша; и даже не заподозрить, что Джон купил билеты, когда вошел туда
сначала один! Наивно также, милый Том, смеяться и плакать так искренне,
глядя на жалкую пьесу, разыгранную из рук вон плохо; наивно ликовать и
смеяться, возвращаясь домой вместе с Руфью; наивно удивляться, найдя утром
забавный подарок - поваренную книгу, ожидающую Руфь в гостиной, с загнутой
на мясных пудингах страницей. Вот! Пускай это так и останется! Свойство
твоей души - простота, Том Пинч, а простота - что ни говори - не пользуется
уважением!
ГЛАВА XL
недоумевать и изумляться
Тома, окружала таинственность, сообщавшая им странное очарование. Каждое
утро, закрывая за собой дверь в Излингтоне и обращаясь лицом к лондонскому
дыму, Том шел навстречу неизъяснимо пленительной атмосфере тайны, и с этой
минуты она целый день сгущалась вокруг него все сильней и сильней, пока не
наставало время опять идти домой, оставляя ее позади, словно неподвижное
облако.
входит в него постепенно, самым незаметным образом, поднимаясь со ступени на
ступень. Переход от грохота и шума улиц к тихим дворам Тэмпла был первой
такой ступенью. Каждое эхо его шагов, как ему казалось, исходило от древних
стен и каменных плит мостовой, которым не хватало языка, чтобы рассказать
историю этих темных и угрюмых комнат, поведать о том, сколько пропавших
документов истлевает в забытых углах запертых наглухо подвалов, из
решетчатых окон которых до него доносились такие затхлые вздохи; чтобы
бормотать о потемневших бочках драгоценного старого вина, замурованных в
погребах, под старыми фундаментами Тэмпла; чтобы лепетать едва слышно
мрачные легенды о рыцарях со скрещенными ногами, чьи мраморные изваяния
покоятся в церквах. Как только он ставил ногу на первую ступеньку лестницы,
ведущей к его пыльной конторе, эти тайны начинали множиться и, наконец,
поднявшись вместе с Томом по лестнице, расцветали полным цветом во время его
уединенных дневных трудов.
размышлений. Его наниматель - придет ли он сегодня? И что это за человек?
Воображение Тома никак не мирилось с мистером Фипсом. Он вполне поверил
мистеру Фипсу, что тот действует по поручению другого, и догадки о том, что
за человек этот другой, цвели пышным цветом в саду фантазии Тома, цвели не
увядая, не тронутые ничьей рукой.
вероломстве, придумал этот способ найти ему занятие, для чего и
воспользовался своим влиянием на кого-то третьего. Эта мысль показалась ему
настолько невыносимой, после всего что произошло между ним и этим
добродетельным человеком, что он в тот же день доверился Джону Уэстлоку и
сообщил ему, что он скорее наймется в грузчики, нежели упадет так низко в
собственных глазах, приняв хотя бы малейшее одолжение от мистера Пекснифа.
Но Джон Уэстлок убедил Тома, что он еще не вполне отдает должное мистеру
Пекснифу, если полагает, что этот джентльмен способен на какой-либо
великодушный поступок; и что он может совершенно не беспокоиться на этот
счет, пока не увидит, что солнце позеленело, а луна почернела, и в то же
время различит невооруженным глазом и совершенно ясно двенадцать комет
первой величины, бешено вращающихся вокруг этих светил. Вот если дело примет
столь необычайный оборот, сказал он, тогда не будет, быть может, решительным
безумием подозревать мистера Пекснифа в таком сверхъестественном
великодушии. Словом, он беспощадно высмеял эту мысль, и Том, расставшись с
нею, опять почувствовал себя сбитым с толку и опять терялся в догадках.
сделать: книги были уже приведены в относительный порядок и производили
самое лучшее впечатление в каллиграфически переписанном каталоге. В часы
занятий он иногда позволял себе удовольствие читать урывками - что нередко
бывало необходимо для дела, - и так как он, набравшись смелости, обычно
уносил один из этих волшебных томиков с собою на ночь (причем утром всегда
ставил книгу на место, на тот случай, если его необыкновенный наниматель
появится и спросит, куда она девалась), то жизнь его текла счастливо,
спокойно и деятельно и была вполне ему по сердцу.
же они не настолько приковывали его внимание, чтобы он не слышал хотя бы
даже самого тихого звука в этой таинственной квартире. Каждый отголосок
шагов во дворе заставлял его настороженно прислушиваться, и когда эти шаги
заворачивали в дом и поднимались все выше, выше и выше по лестнице, он
всегда думал с бьющимся сердцем: "Наконец-то я встречусь с ним лицом к
лицу!" Но ничьи шаги не поднимались на самый верх, все останавливались
этажом ниже - все, кроме его собственных.
неразумность которых легко угадывал его здравый смысл, однако прогнать их он
был не в силах, потому что здравый смысл у нас в этих случаях похож на
старую французскую полицию: он быстро раскрывает преступление, но не в силах
предупредить его. Подозрения, неопределенные, нелепые, необъяснимые, что
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Влодавец Леонид
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Земляной Андрей