ми в ее затылок, смуглый, золотистый. Ему хотелось, чтобы этот спуск ни-
когда не кончился.
к Францу, она протянула ему руки. Как при первой встрече в лагере, он
склонился и стал осыпать их поцелуями. Аннета высвободила руки, положила
их Францу на плечи, заглянула ему в глаза и сказала:
завтрашнего утра, как обещала: она уехала ночью.
уже опустела. Они почувствовали жалость... И облегчение.
не было до нее дела. В душе у нее царило смятение. Ей надо было подвести
итоги. Найти потерянное направление.
ние, последний удар, пробудивший в ней жгучее сознание неотвратимо над-
вигающейся старости и неутоленную потребность в любви, любви цельной,
которой у нее никогда не было. Печаль неопределенная и опустошающая. От-
дать себя всю, без остатка - к чему? Теперь, все отдав и от всего отка-
завшись, она почувствовала себя до ужаса свободной. Нити порваны. За что
же держаться? Не за что... А хуже всего то, что она потеряла себя; она
уже не верила в себя, не верила в свою веру в человечество... Наихудшая
из катастроф! Насколько это хуже, чем просто потерять веру в человечест-
во!.. Утратив веру, мужественная душа создает себе другую, она заново
отстраивает свое гнездо. Но когда сама душа изменила!.. Рассыпалась, как
песок... В своей пламенной честности непримиримая Аннета казнила себя за
ложь. На языке у нее было слово "человечество", а жадное сердце, этот
паук, подстерегало добычу, раскинув свою паутину. Оказалось, что челове-
чество - это для нее человек, мужчина... Мужчина... Первый встречный,
приветливый, незначительный!.. Ну не смешно ли это! Сколько потрачено
сил на порывы веры и самоотречения, как она рисковала собой и другими -
и все для того, чтобы угодить в западню! Весь восторг самопожертвования
- ради этой приманки, ради этого мальчика (его или другого! Случай изб-
рал орудием его!), и вот уже самопожертвование разубрано, точно кумир, а
желание облачено для полноты удовольствия в отрепья идеализма и названо
священным именем, ложным именем человечности!..
шись, опершись подбородком на кулаки, согнув локти, она пила из чаши
унижения и поражения...
даже не знала его названия. Сойдя с поезда ночью, она пошла наугад и ос-
тановилась в первой попавшейся гостинице. В большой бернской гостинице с
широкой крышей, которая нависала над маленькими, в мелких квадратах, ок-
нами, уставленными цветущей геранью.
ногу успокоилась и вошла в русло. Но впоследствии она не раз еще ра-
зобьется о берега. Напрасно ты говоришь себе:
рилась... Разве тебе этого не достаточно?.."
вступает в силу лишь после того, как подписала его она. Аннете еще долго
потом приходилось вести борьбу против тройной муки, которую причиняли ей
нелепая страсть, вечное рабство, отлетевшая молодость - призрачный
огонь, жалкий костер, остылый пепел жизни. По утрам она просыпалась ус-
талая, немая, изнуренная после ночных бурь... И она не единственная.
Сколько их вокруг нас - спокойных лиц, днем таких как будто бесстрастных
и холодных - в маске, прикрывающей следы борьбы, которая идет у них в
душе по ночам!
вела итог. Раздираемому ненавистью человечеству, уже издававшему предс-
мертные стенания, Аннета противопоставила свою душу - душу свободной,
одинокой женщины, которая не поддается ненависти, не поддается смерти,
прославляет жизнь, не желая делать выбор между братьями, врагами, прос-
тирает материнские объятия всем своим детям... Это была великая гордыня.
Аннета переоценила себя. Она была несвободна. Не по плечу ей пришлось
одиночество. Она не была матерью, забывающей себя ради своих детей.
Собственного ребенка, свое дитя по крови, она забыла. Вечная раба она
была, лукавая раба, которая прячется и жадно, как собака, стремится
удовлетворить свое желание. Хорошо бескорыстие! Ведь ее идеализм оказал-
ся только приманкой, которой ее соблазнила природа, чтобы хлыстом заг-
нать на псарню. Она не доросла до того, чтобы сбросить свою зависимость
от псаря...
силах... Но захотеть - это уже нечто!.. Я не могла... Может быть, ког-
да-нибудь другой, лучше, сильнее меня, сможет..."
вернуться в Париж.
тенантом, раненным в лицо, с черной повязкой на глазах и с забинтованной
головой, и его провожатым, санитаром. Это был неуклюжий здоровяк, равно-
душный к страданиям, которыми он пресытился (слишком много он их насмот-
релся). Кое-как пристроив больного в углу купе, он перестал обращать на
него внимание. Он сразу принялся за еду: уплел несколько ломтей ветчины,
прихлебывая из бутылки вино, а затем снял огромные башмаки, растянулся
во весь рост на скамье против больного и захрапел. Раненый сидел на той
же стороне, что и Аннета. Она видела, как он сделал несколько неуверен-
ных движений, с трудом поднялся и начал рыться в сетке над головой, но,
не найдя того, что искал, снова сел и вздохнул. Она спросила:
найти порошки; его мучила дергающая боль в виске. Аннета растворила по-
рошок в воде и подала ему. Обоим не спалось. И они разговорились под
громыхание колес. Их то и дело встряхивало. Устроившись рядом с больным,
Аннета оберегала его от тряски; она набросила на его дрожащие колени
одеяло. Теплота ее сочувствия оживила его. И раненый, как это бывает со
всеми заброшенными людьми, когда над ними участливо склоняется женщина,
не замедлил по-детски излиться ей. Он поверил ей то, чего не сказал бы
мужчине, да и ей, пожалуй, не сказал бы, если бы мог ее видеть.
поле битвы. Понемногу зрение вернулось. А потом опять стало слабеть и
погасло навсегда. Вместе со зрением он утратил все. Он был художник.
Свет являлся его достоянием, его хлебом. Неизвестно к тому же, не задет
ли мозг. Его мучат боли...
слез в объявшей ее тьме, она исходила кровавым потом... У нее не оста-
лось ничего. У нее взяли все. Он ушел на войну, не испытывая ненависти,
из любви к близким, к людям, к миру, к священным идеям. Он шел убить
войну. Он шел избавить от нее человечество. Даже врагов. В мечтах своих
он нес им свободу. Он отдал все... И потерял все. Мир над ним насмеялся.
Слишком поздно понял он безмерную неправду, подлую корысть тех, для кого
политика была игрой, а он только пешкой на шахматной доске. Он уже не
верил ни во что. Его околпачили. И он, поверженный, лежал, даже не
чувствуя потребности взбунтоваться... Скорее уйти, скатиться в бездну,
не быть и даже не помнить, что ты был) Опуститься на дно ямы, где тебя
обнимет вечное забвение!
нял Аннету братским сочувствием... Ах, как много общего было в их
судьбе, казалось бы такой различной. Этот человек видел в войне только
любовь, а она видела только ненависть - и оба принесены в жертву. Кому?
Чему? Как трагически нелепы подобные жертвы!.. И все же и все же!.. В
этом избытке горечи (перед лицам такой катастрофы она едва дерзала приз-
наться себе в этом) есть трагическая радость!.. Нет, недаром мм истерза-
ны, растоптаны, растерты, как гроздья винограда! А если даже, и даром,
то разве эnо мало - быть вином? Это Сила, которая пьет нас, - чем бы она
была без нас? Какое устрашающее величие!..
что ж, пусть лучше обманутым! Меня тоже одурачили. Но я готова все на-
чать сначала. А вы?
нутым - в этом есть своя красота!
промочить горло. Аннета заметила, что раненый старается сдвинуть бинт.
было глаз, чтобы узнать вас. Возьмите мои руки! Мы душой почувствуем
друг друга.
Ильин Андрей
Юрьев Сергей
Шидловский Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Березин Федор
Маккэфри Энн