сторонам и сзади плоть в плоть следуют вооруженные стражники. Киевский
клир, воспитанный Киприаном, сторонится опального митрополита, его
молчаливый призыв о помощи гаснет во враждебной, холодной пустоте
отчуждения. Доходят ли его грамоты до Бориса, до великого князя Дмитрия?
некогда ископанную для себя Антонием. Опоминаясь, оглядывая слоистый песок
сводов, зачерненный тысячами свечей, он требует <егда умру>, похоронить
его именно здесь... И снова беленый тесный покой его тюрьмы с решеткою в
крохотном оконце, а там, за окном, за лесами: степи, боры - Русь! Рубленые
города, великие реки, споры стригольников и православных, ордынские
угрозы, движения ратей, князья, коих он хочет вразумлять, земля, язык,
коему он жаждет вещать с амвона слово веры и истины, призывать,
пробуждать, подымать к деянию! И не может. И снова часы молитвы, тишина,
несъеденный хлеб, немотствующие, безответные стражи... А силы тела уходят,
уходят, как пролитая вода... Или не уходят? Или он по-прежнему бодр и
упрям и ждет, неистово ждет избавления?
мая Пимен пошел в Царьград (через Сарай). Дай Бог, в конце июня, ежели не
позже, послы были в Киеве. Июль, август, сентябрь... Дионисий умер (убит?
отравлен? не выдержало плена его бурное сердце?!) 15 октября в затворе, в
тюрьме.
наперсников болгарина? Фряги? Католики? Римский престол?
действительно последние? Мужался ли, выпив яд? Или разом сдало старое
сердце, не выдержавшее муки плена? И пришел ли в отчаяние он в последние
дни? Или и тут сумел скрепить себя, поручив мятежный дух Господу своему?
Уведал ли наконец тщету стремлений людских или верил до самого конца в
высокое предназначенье свое? Обвинял ли врагов, проклял ли, или простил
перед неизбежным концом? Да и считал ли неизбежным конец? Мы не знаем, мы
ничего не знаем!
Дионисий, почуявший истомную слабость в членах, ложится и прикрывает
вежды. Тотчас над ним склоняется неслышимый, но осиянный светом древний
старец. В глазницах его - синие тени, седая, как мох, белая борода
светится, и весь он соткан из света и почти прозрачен.
тому.
теперь столько лет, сколько было в момент кончины).
ли ты исполнил и все ли претерпел в жизни сей?
умножил число славных обителей общежительных в родимой земле! Ты сделал не
меньше, чем я, и такожде претерпевал порою, и был гоним, и вновь обретал
достоинство свое! Ты, как и я, был не токмо свят, но и грешен порою! Не
спорь, Дионисие! И ныне, днесь, дано тебе, яко Моисею, взглянуть с горы на
землю обетованную! Токмо взглянуть! Токмо прикоснуться к вышней власти!
Задумывал ли ты о величии замысла Божьего? О том, почто не дано человеку
бессмертия лет? О том, что, живи мы вечно, жизнь принуждена бы была
кончиться на нас одних? Подумал ли ты, что тот, Вышний, ведает лучше нас о
сроках, потребных каждому, дабы исполнить предназначенье свое на земли?
уведи за собой!
смертным поцелуем, как догадывает Денис. Тут, в Киеве, он когда-то начинал
свой путь пламенным юношей, мечтавшим повторить подвиг Антония и Феодосия
Печерских. Ну что ж! Все сбылось! И не пристойнее ли всего ему скинуть
ветшающую плоть именно тут, в обители великого киевского подвижника?
смерти его с тем невольным и немногословным уважением, которое вызывают
только великие и сильные духом личности... А виноват или невиновен был
владыка Дионисий в своей несчастливой судьбе - об этом судить не мне. Мир
праху его!
нерассудливом гневе он намерил было немедленно собрать новую рать, дабы
отомстить рязанскому князю, но очень скоро пришлось понять, что и собирать
некого ныне и даже при новой неудаче есть опас потерять все, добытое
усилиями прежних володетелей московских, включая великий стол
владимирский. Истощенная поборами земля глухо роптала. Новгород бунтовал и
грозил передаться Литве. Многие князья отказывались повиноваться. Татары
при вторичном разгроме московского князя могли ни во что поставить всю
собранную им дань и передать великое княжение другому. Наконец, мог
пожаловать и сам Тохтамыш с войском, и тогда - тогда трудно было
представить себе, что наступит тогда! Он почти с ненавистью смотрел теперь
на неотвязного Федора Свибла, уверившего его в преданности пронского
князя. Он отмахивался от бояр, думал с ужасом, как воспримет Андрей
Ольгердович смерть сына, произошедшую по его, Дмитриевой, вине. Он
воистину не ведал, что вершить! Земля разваливалась. И замены батьки
Олексея не было тоже! В Ростове умер тамошний епископ Матфей Гречин, Пимен
находился в бегах, и митрополия стояла без своего главы. Некому было силою
духовной власти укрепить расшатанные скрепы молодой московской
государственности.
из-за Оки, полоняники, кого за выкуп отпускали рязане, тяжело и смуро
отводя взгляд (стыдно было перед женой, перед сыном-подростком!), острили
горбуши, <отковывали>, насаживали косы-стойки, новый, входящий в обычай
снаряд, - все готовились к сенокосной поре. Дмитрий часами сидел не
шевелясь, не думая ни о чем. Он не винил Владимира Андреича, он впервые
по-настоящему винил только самого себя.
явилось новое прибавление: Евдокия родила сына. Младенца порешили назвать
Петром. Крестить княжича вызван был из Радонежа игумен Сергий.
мира Дмитрию, требуя все новых и новых уступок. Полон пришлось выкупать,
совсем истощивши казну. От западных земель текли слухи о новой моровой
язве, надвигающейся на Русь. Из Константинополя не было ни вести, ни
навести. От сына из Орды - тоже. Поговаривали (пока еще шепотом), что
княжича держит у себя Тохтамыш потому, что так-де хочет Федор Свибл,
невзлюбивший наследника и ревнующий его уморить в Орде. Ослабу сил у
великого князя нынче замечали уже многие, и потому неизбежно, хотя и
невестимо, неслышимо до поры вставал вопрос о восприемнике вышней власти.
Бояре упорно ездили взад-вперед, стараясь задобрить Олега и заключить
столь надобный для Москвы мир, но все уезжали с пустом. Рязанский князь
мира Дмитрию не давал.
Леса и рощи разукрасились черленью, багрянцем и золотом увядания. Дмитрий
(к осени ему стало лучше) понял наконец, что боярская посольская волокита
ничего не содеет, кроме вящего посрамления Москвы, и послал за Сергием. Не
сам один посылал, решали малою думою государевой.
окошками. Здесь хорошо продувало и видна была по-над дощатыми кровлями
приречной стены вся заречная сторона. Иван Мороз взглядывал на великого
князя с беспокойством: сильно огрузнел Митрий Иваныч и ликом припухл,
отечен - нехорошо! И сидит тяжело, ссутулясь, словно чуя тяготу распухшего
чрева... И видом - не скажешь, что нету еще и сорока летов! Много старше
кажет великий князь!
жует конец бороды, думает тяжко. Давешнее посольство Александра Плещея
ничем окончило, стыдом окончило, правду сказать! И Акинфичи ничего не
сумели, не смогли, и Зерновы отступились тоже... Федора Кошку вызывать из
Орды? Дак без его и тамо непорядня пойдет!
Васильичу Вельяминову. Но тот безнадежно и бессильно машет рукой.
московскому. Не след было посылать воев на князя Олега, дак содеянного не
воротишь!
заречья, тут, пошевелясь, боковым зраком, не поворачивая толстую шею,
взглядывает на боярина. Прохладный, полный лесных и полевых запахов ветер
овеивает ему чело. И мысли текут как облака над землею, бессильные,
далекие, уходящие за туманный окоем. Батько Олексей, верно, измыслил бы
какое спасенье княжеству! Да где... И кто? Сергий разве?
подумали враз и об одном - трое бояр произносят согласно то же самое имя:
<Сергий>! И, произнеся, чуть ошалело смотрят друг на друга. Ежели кто
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Куликов Роман
Роллинс Джеймс