побежала, мелькнув во мраке белой нижней юбкой. Народогвардейцы - их было
четверо - с улюлюканьем пустились в погоню, продираясь сквозь заросли с
таким треском, будто это стадо овец или волчья стая. Элистэ бежала легко.
Она была молода, быстронога, и ей совсем не хотелось умирать. Она
пустилась на опасную, но отнюдь не безнадежную хитрость: у нее оставался
шанс исчезнуть под покровом тьмы. Оторвавшись от преследователей, девушка
на секунду остановилась и сбросила фишу вместе с нижней юбкой. Ночной
ветерок погладил ее обнаженную шею легким дыханием весны, что в других
обстоятельствах доставило бы ей наслаждение. Теперь на ней не осталось
ничего белого. Она нырнула в заросли и пригнулась, услышав пронзительную
трель свистка, каким преследователи подзывали друг друга. Элистэ стало
страшно, но она хотя бы увела врагов подальше от дядюшки Кинца.
застыть, как загнанный кролик, доверившись мраку, тишине и безмолвию -
они-то спасут! Нет, она должна действовать. Ей нужно еще до рассвета
бежать из садов Авиллака, и не просто бежать, но при этом привлечь к себе
внимание народогвардейцев.
полную грудь воздуха и рванулась из укрытия.
ветвей, по лицу и вскинутой руке. Метания вслепую. Металлическая трель
свистка за спиной и громкие голоса словно пришпорили ее, заставив кинуться
в тень под черными деревьями. Бежать стало труднее, она задыхалась,
поврежденная Глориэлью нога плохо слушалась.
она бежит? Кажется - целую вечность, но, может быть, этого мало? Она снова
совершила ошибку, притаившись во мраке, и снова ее вспугнули оглушительные
крики и свет. Она бросилась в другом направлении, где было темно, но через
миг и тут замелькали фонари, рассекая своими лучами густой от влаги
воздух. Метнувшись через прогалину, Элистэ угодила в объятия второго
отряда народогвардейцев, выбежавших со стороны просеки.
сопротивлялась - в этом уже не было смысла.
света, но кто-то - неизбежное свершилось! - произнес:
вновь собрались вокруг разоблаченной и беспомощной Глориэли. Элистэ
подвели к белокурому молодому человеку. Тот, словно врач, подверг ее
бесстрастному осмотру и равнодушно молвил:
Дерриваль учинил нынче нападение на народных представителей?
наградить кого-то только Цераленн во Рувиньяк, - так смотрят на нечто
неприятное, однако не заслуживающее особого внимания, скажем, на таракана
или кучу лошадиных "яблок" на мостовой.
займется Бирс.
провели садами Авиллака до Кольца, где ждали закрытые кареты, затолкали в
одну из них и увезли в ночь.
теми несколькими драгоценными минутами, которые она смогла подарить ей,
завладев вниманием преследователей.
спальне двух народогвардейцев. Один - дюжий черноволосый малый в мундире
лейтенанта - ничком лежал на постели. Голова у него была перебинтована
окровавленной тряпкой, а сам он, видимо, находился без сознания. Второй
солдат, полный и какой-то непатриотически франтоватый, сидел в кресле у
кровати.
потом забормотал в том духе, что, дескать, "забыл" и "потерял
осторожность". Он опустил голову, шепнул что-то нечленораздельное, и все
переменилось. В своей постели Дреф обнаружил Кинца во Дерриваля, раненного
и без сознания. В кресле же оказалась виноватого вида женщина с пухлыми
пальцами, неопределенного возраста и весьма заурядной внешности.
наказала обратиться к мастеру Ренуа.
окончательно спятит. На людях Защитник Республики не выказывал своих
чувств. Если он и бесился, так за плотно закрытыми дверями кабинета, а
Шеррину являл свой привычно бесстрастный лик. Однако же то, что он делал и
как вел себя в последующие сутки, слишком явно отдавало безумием.
существование некоего разветвленного заговора с целью его убийства. Это
было доказано самым недвусмысленным образом: вооруженная гвардия стала
охранять его круглые сутки. Из скромного домика на улице Нерисант он
перебрался в роскошно обставленные неприступные покои на верхнем этаже
"Гробницы", вековую резиденцию Главного смотрителя темницы; а с
единственного оставшегося у него пленника-чародея, Хорла Валёра, тюремщики
не спускали глаз. Старику запретили разгуливать по дому на улице Нерисант,
получать и отправлять письма. Его перевели в "Гробницу" - разумеется, в
теплую, светлую и хорошо обставленную камеру, но с решетками на окнах и
засовами на двери, у которой несли караул двое вооруженных гвардейцев; ему
было отказано во всяком общении с внешним миром.
всех и вся. Комитет Народного Благоденствия еще раньше подвергся чистке.
Теперь пришла очередь Конституционного Конгресса. На другой день после
исчезновения Флозины Валёр Народный Авангард обрушился на Старую Ратушу.
На глазах у охваченных тошнотворным страхом депутатов человек двадцать, не
меньше, из их числа изобличили, арестовали и грубо выволокли из зала
заседаний. Народных избранников ужаснула не столько внезапность этой
зловещей акции или даже ее вопиющая противозаконность, сколько выбор
жертв, среди которых оказались многие, пользовавшиеся до тех пор симпатией
и безоговорочным доверием Защитника. Кто бы мог подумать, что Рендурси,
депутат от Жерюндии, один из первых проголосовавший за суд над монархом,
последует по стопам Дунуласа? И в страшном сне никому не привиделось бы
падение столь рьяных экспроприационистов, как Клессу, Данво или Женор. И
уж подавно никто не мог и помыслить о том, что гвардейцы выведут из зала
приближеннейшего из приближенных - депутата Пульпа. Сей юный политик,
несомненно, был ошеломлен более всех прочих, однако не расстался со своей
привычной невозмутимостью. Видимо, он считал, что арест племянницы Кинца
во Дерриваля вкупе с захватом в садах Авиллака малой Чувствительницы,
которую он лично преподнес Уиссу Валёру, полностью искупят бегство
Флозины. Как выяснилось, он жестоко ошибся.
Республики заверил своей подписью и печатью документ, изобличающий
преступных депутатов, требовалось всего лишь установить личности - и
приговор воспоследовал молниеносно. К трем часам пополудни все бывшие
члены Конгресса, раздетые донага и со связанными руками, оказались на
площади Равенства. Шерринцы были потрясены этой казнью, но обошлось без
эксцессов. Судя по всему, жертвы не успели опомниться, - внезапное падение
и смертный приговор их подкосили. Они приняли смерть покорно, как овцы. И
только юный Пульп, как рассказывали очевидцы, до конца сохранивший
невозмутимость и достоинство, поднимаясь на эшафот, произнес: "Революция,
как безумное божество древних мифов, в конце концов пожирает собственных
детей".
Конгресса - Уисс Валёр на какое-то время угомонится. Однако это оказалось
не так. Ликвидация надуманных врагов не успокоила его - напротив, посеяла
в его душе новый, еще больший ужас. Страх Защитника явно сказывался в его
нервозной дергающейся походке, в хроническом дрожании рук и, главное, в
подозрительном взгляде, несущем гибель тем, на ком он останавливался.
Зеленые глаза, горящие негасимым огнем и казавшиеся огромными на высохшем
лице, неустанно шарили по сторонам - и те несчастные, на которых
задерживался их взгляд, могли считать себя обреченными: от них все
шарахались. Уцелевшие депутаты как могли скрывали свой ужас, а некоторые,
самые отчаянные, начали объединяться в интересах самосохранения. Если до
Весенней Бойни подозрения Уисса Валёра были совершенно беспочвенны, то
теперь против Защитника и впрямь назревал заговор.
не умиротворила Защитника. Пошли аресты - массовые, непредсказуемые, то