Чтение 147–й страницы книги ~Открытая книга~

где виднелся навес на столбах и под навесом вспыхивало дымное пламя. Потом
все смешалось, и уже не Андрей, а молодой казах смотрел на меня, сжимая
побелевшую челюсть. И другие раненые, поднимаясь на койках, смотрели мне
вслед - не было ни одного, который не проводил бы меня укоризненным
взглядом. И я шла все быстрее, потом побежала, схватившись руками за голову,
и снова увидела вдалеке между коек Андрея, который наконец обернулся ко мне.

Нужно было проснуться немедля, сию же минуту, чтобы не услышать от него
что-то страшное, непоправимое - то, что уже начали выговаривать дрогнувшие
губы, - и я заставила себя открыть глаза, унимая сердце, вся в холодном
поту.

Репнин лежал, закинув голову, и сразу открыл заблестевшие глаза, точно
ждал моего пробуждения.

- Проснулись, Татьяна? Я не хотел будить вас.

- Я долго спала?

- Не знаю, кажется, долго.

- Ну, как вы, Данила Степаныч?

- Хорошо. - Он улыбнулся. Машину подбросило, и он прикусил губу.

- Очень больно?

- Нет. Вы говорите, ладно? Возьмите опять мою руку. Ох, сколько я вам
наделал хлопот!

И я снова начала говорить, не знаю о чем, все равно о чем, лишь бы
кончилась наконец эта ночь, этот сумрак машины, с убегающим, качающимся в
мутном окошечке лесом. Ветки стали хлестать по кузову, как будто кто-то
хотел остановить нас длинными зелеными руками; и я говорила теперь, стараясь
заглушить эти хлещущие, рвущиеся и трепещущие звуки.

Слабый свет окрасил слюдяное окошечко. Это значит, что светает? Или мы
проехали через лес? Машина остановилась, водитель соскочил и, подойдя к
кузову, поднял полотнище.

- Ну, как вы там?

Я спросила, почему мы остановились, и он ответил с мягким сожалением:

- Придется подождать.

Была еще ночь, но как бы дрогнувшая, отступившая перед возникающим
откуда-то издалека светом зари. Мы выехали из лесу, но впереди снова синел
лес, и на дороге, уходящей в этот лес, окутанный пеленою тумана, в два и три
ряда стояли машины; их было много, и они стояли так неподвижно-мертво, точно
на свете не было силы, которая заставила бы их тронуться с места. Не знаю,
что это была за часть, - танки, но и обыкновенные грузовики, на которых,
прикрытые брезентом, стояли какие-то странные орудия, похожие на опрокинутые
книжные полки. Людей не было видно, но когда я подошла поближе, на обочинах,
поросших травой, показались смутные, неотчетливые фигуры танкистов; они
лежали и сидели в траве, и у них был ужаснувший меня, ничего не ожидающий
вид.

Я вернулась к Репнину, сказала, что водитель хотел объехать военную
часть, стоявшую на дороге, но я не позволила, - боюсь, растрясет. До Шилова
уже недалеко, так я сказала ему. Мы, конечно, поспеем к утру, и даже лучше,
если придется постоять, потому что можно впрыснуть камфору и вообще
отдохнуть от тряской дороги.

Это было странно, но никто не удивился, не принял меня за сумасшедшую,
когда я спросила, скоро ли часть отправится дальше и нельзя ли, чтобы она
отправилась скоро. Коротенький загорелый танкист сказал:

- А вы сами кто будете?

Я объяснила, что врач и везу в грузовике раненого офицера. Он в тяжелом
состоянии, нуждается в срочной операции - нельзя ли поэтому как-нибудь
пропустить нашу машину? Или, может быть, можно разрешить перенести его в
головную машину и на ней доставить до станции Шилово, через которую в
восьмом часу утра пройдет санитарный поезд?

Танкист покачал головой, и те, что лежали в траве и поднялись, когда я
подошла, тоже покачали, как люди, которые, если бы даже и очень хотели, все
равно ничем не могли мне помочь.

- Конечно, возможно, что двинемся вскоре, да ведь кто ж его знает. А
перенести - что за толк? Если головная пройдет - и мы за ней. Там с мостом
катавасия.

Подошли другие солдаты, и я снова объяснила, почему к утру нам нужно
поспеть в Шилово, и коротенький танкист помогал мне рассказывать и даже
кое-что рассказал за меня.

- Подполковник спит? - спросил он, оглянувшись и найдя в толпе того,
кто мог ответить на этот вопрос. Из толпы сказали, что нет. - Тогда проводи
ее, Пчельников, может, он и придумает что-нибудь. Едва ли, конечно.

Смуглый, широкоскулый офицер в фуражке, сдвинутой на затылок, встал и
широко шагнул мне навстречу. Он выслушал меня внимательно, но с каким-то
недоуменным выражением, всматриваясь и, кажется, сомневаясь, верить глазам
или нет.

- Татьяна Петровна? - вдруг спросил он.

- Вы знаете меня?

- Конечно же, боже мой! Я в госпитале на Беговой лежал, но вы меня, без
сомнения, не помните. Баруздин. Вы меня лечили.

Нужно было хоть из вежливости сказать, что я помню его, хотя на Беговой
под моим наблюдением было по меньшей мере пятьдесят человек. И я сказала,
хотя не было сил притворяться:

- Конечно, помню. Как хорошо, что я встретила вас, если бы вы только
знали!

Я обеими руками взяла и крепко прижала к груди его руку.

- Успокойтесь, Татьяна Петровна. Куда вы едете и чем я могу вам помочь?

- Я везу раненого. Он танкист, как и вы, он майор, фамилия Репнин. Не
обращайте внимания, что я плачу, это скоро пройдет. Вы понимаете, он
разбился и мало надежды, потому что сердце и сейчас уже работает плохо.

У меня язык почему-то ворочался с трудом, и раза два захотелось
засмеяться, что было уже совсем плохо, потому что я помнила еще со
студенческих лет, что смех пополам со слезами называется истерией.

- Нужно доставить его в Шилово. - Это, кажется, было сказано твердо. -
В восьмом часу через Шилово пройдет санитарный поезд. Мы могли бы успеть,
если бы не ваши машины. Ждать нельзя, может быть, и теперь уже поздно! Это
счастье, что я встретила вас.

Забыла сказать, что, когда я уходила, Репнин попросил меня вынести его
из машины.

- Ведь неизвестно же, правда, сколько мы простоим?

Это было сложно, потому что еще в селе койку прочно прикрепили к
кузову, и пришлось терпеливо развязывать затянувшиеся в дороге узлы. Но,
должно быть, Даниле Степанычу очень хотелось полежать на поляне, потому что,
когда мы вынесли его и я хотела отстранить коснувшиеся его лица травинки, он
покачал головой и сказал чуть слышно:

- Не надо.

...Солнце, поднимавшееся за лесом, нежно скользнуло по заблестевшей
поляне, и я издалека показала подполковнику койку, чуть заметную среди
высокой травы.

- Вижу, вижу. - Я не поспевала за ним. - Ничего, обойдется. А насчет
дороги - будьте покойны! До Шилова через лес не более пяти километров. В
крайнем случае мои ребята перетащат вашего раненого на руках, вот и вся
недолга.

Мы подошли, и он вдруг замолчал, остановившись в двух шагах от Данилы
Степаныча.

- Ничего, он не спит. Данила Степаныч, посмотрите, кого я привела к
вам. Это подполковник Баруздин, мой пациент, я его лечила.

Репнин лежал вытянувшись, закинув под голову здоровую руку.

- Это чудо, что мы встретились, настоящее чудо. Рано утром мы будем в
Шилове, а там - в санитарный поезд... Почему вы молчите?

Опять не ответил. Улыбка чуть тронула губы, и спокойное, усталое
выражение остановилось на тонком лице.

- Татьяна Петровна, - негромко сказал подполковник. Он опустил голову.
Водитель, подойдя, тоже опустил голову, и оба почему-то сняли фуражки.

- Да что вы! Нет, нет. Это просто обморок. Данила Степаныч, не пугайте
меня. Почему вы молчите?

А утром дорога свободна, и я везу его в Шилово. Приходят солдаты с
носилками, и раненые, лежащие на дворе, провожают носилки тревожным и
сочувственным взглядом. Идти недалеко - два шага, и уже видны невысокие
могильные холмики среди расщепленных сосен в черном обожженном лесу. Военком
идет за покойником да старый друг - который принял его последний вздох,
закрыл глаза, сложил остывшие руки. Это все, что подарила ему судьба. Могила
готова. Опущен, зарыт. Зеленая ветка воткнута в маленький холм - быть может,
последняя в этом черном, обугленном, мертвом лесу.

В ПУСТЫНЕ

Через несколько дней после возвращения в Москву мне удалось попасть к
следователю, которому было поручено дело Андрея, и он сказал, что письмо
академика Никольского и других, "о котором вы, без сомнения, знаете",
получено и будет принято во внимание.

- Я рад, - он был очень вежлив, - что работа Андрея Дмитриевича
получила столь высокую оценку со стороны видных ученых. - Он предложил мне
папиросу, и, когда я отказалась, сам неторопливо закурил. - Правда, это
обстоятельство не имеет никакого отношения к его делу, но тем не менее...

Я спросила, когда будет кончено следствие, и он ответил, тоже очень
вежливо, что нет оснований полагать, что следствие не уложится в срок,
установленный законом.

- Передачи разрешены?

- Да.

- Переписка?