мертвых глаз как силуэт на стене. Он жадно вслушивался в него, пока Ан-
нета развертывала перед ним в коротких словах историю сорока лет надежд,
желаний, отречений, поражений, возобновленных битв. Историю сорока лет
реальной жизни и мечты (все-мечта!), отложившихся на ее лице.
свою мету..."
другой ее не увидит.
она высвободила свою руку, за которую он все еще держался, и сказала:
глаза, благословляю твое тело и мысль, твою жертву и доброту... А ты
благослови меня! Когда отец бросает своих детей, детям ничего не остает-
ся, как быть отцами друг для друга.
писала ему только одну открытку из Швейцарии. А он писал ей каждый день.
Но Аннета не прочла ни одного из этих писем. Они валялись на почте, в
отделении "до востребования", в маленьком швейцарском городке, где Анне-
та пробыла всего один день; по рассеянности она забыла оставить адрес,
куда переправлять ей письма. От этого молчания, которое Марк считал
умышленным, на него повеяло ледяным холодом.
казался снова перебраться к ней. Он считал себя достаточно взрослым,
чтобы жить одному. Жить вместе с отсутствующей. Она была вокруг него во
всем: он безуспешно пытался собрать в единый образ ее невидимые следы на
вещах, мебели, книгах, постели. Безразличие, которое выказывала ему Ан-
нета, измучило его. Но он не сердился на мать. Впервые в жизни он не
сердился на другого за несправедливость, жертвой которой он был. Марк
корил только себя; говорил себе, что она была его кладом, который он по
собственной вине утратил. И на душе у него становилось холодно. Этот ре-
бенок подходил к кровати матери и клал голову на подушку, чтобы лучше
думалось о ней. И чем больше он о ней думал, тем яснее понимал разницу
между нею и другими женщинами, которых он любил.
Питаном. Ему захотелось разглядеть его до самого дна... Ах, как пусто
было на этом дне! Вера, героизм, достойная пуделя преданность - все было
лишено индивидуальной окраски! Все было лишь тенью, отражением! При пер-
вой попытке вызвать его на откровенную беседу, вникнуть в его недозрелую
мысль, можно было убедиться, что он, как собачка, стоящая на задних лап-
ках, заворожен звонкими словами; убейте ее на месте, она не отведет от
прельстившего ее предмета глаз, похожих на бочонки лото... (Нечего и го-
ворить, что Марк был несправедлив! Он был несправедлив от природы. Как
все, для кого любить - значит предпочитать! О справедливости он думал
меньше всего.) Марк не чувствовал ни малейшей симпатии к рабам слов.
Этот маленький Диоген искал человека, который был бы человеком, который
был бы в каждое мгновение своей жизни самим собой, а не повторял бы, как
эхо, кого-то другого. А о женщинах не стоит говорить! Это вечные
serve-pardone.
лжи, которой пользуется Род, это безглазое чудовище с ненасытной утро-
бой...
лось?), которая, с тех пор как он помнил ее, билась в этой паутине,
вспарывала ее, вырывалась и, снова пойманная, возобновляла борьбу...
Свою мать... В эти дни безмолвной беседы с самим собой, в четырех стенах
опустевшей квартиры, из которой она, как ему казалось, ушла навсегда,
он, весь горя, проделывал обратный путь в прошлое по реке воспоминаний и
старался воскресить картину жизни этой женщины за последние годы, одино-
кой жизни с наполнявшими ее неведомыми радостями, скорбями, страстями и
битвами. Ведь теперь он достаточно хорошо узнал эту душу, и ему было яс-
но, что она никогда не оставалась пустой. Он обрек ее на одиночество, на
замыкание в своем внутреннем мире - какие же у него теперь права на этот
мир? Она привыкла одиноко сражаться, одерживать победы или терпеть пора-
жения и одиноко идти своим путем. Куда вел ее этот путь, который отныне
будет пролегать где-то вдали от него? Марк так много думал об этом, так
много думал о ней, что перестал думать о себе. И хотел одного: облегчить
ей этот путь, каков бы он ни был...
один из тех взрывов, которыми отмечались дни в осажденном городе. Не до-
веряя себе, он снова и снова перечитывал телеграмму. Возвращение, на ко-
торое он уже не надеялся, вызывало в нем боязливую радость. Что ее вело
сюда? Он не смел думать, что она приезжает ради него. Пережитые разоча-
рования сделали его скромным. Он суеверно полагал, что самое надежное
средство получить желаемое - это не ждать его.
прибыл на Лионский вокзал в середине дня. Марк пришел и ушел, истомив-
шись бесконечным ожиданием. Но ему не сиделось. Когда Аннета наконец
приехала домой, она не застала его: он только что опять побежал на вок-
зал. Она поднялась в свою квартиру и стала его дожидаться. Аннета была
тронута, увидев, что Марк поставил в ее комнате цветы. Она села, откинув
голову на спинку кресла. В полном изнеможении, она прислушивалась к шу-
мам на улице и в доме. И впала в забытье... Сквозь дрему она услышала
чьи-то шаги, кто-то бегом поднимался по лестнице. Вошел Марк. У него
вырвался радостный крик. Аннета, улыбаясь, думала:
к нему руки. Он бросился к ней.
Бросив взгляд на мать, он увидел на ее изнуренном лице выражение уста-
лости и боли м инстинктивно понял ее состояние. Вопросы, замечания, го-
товые сорваться с языка, замерли, Обнимая мать, он поднял ее со стула...
(Какой он стал сильный! А она, как она была слаба!) Аннета встала и,
опираясь на сына, сделала несколько шагов к окну. В желтом сеете сумерек
ее лицо казалось особенно бледным. Марк сказал:
вести, почти отнести себя на постель. Марк уложил ее, снял с нее ботин-
ки, помог расстегнуть платье; она уже не сопротивлялась; хорошо было до-
вериться кому-то, кто хотел за нее, кто любил ее...
отложила это на завтра. А Марк, быть может, обрадовался, что есть причи-
на подождать с объяснениями. Но один неотступный вопрос мучил его, вер-
телся на кончике языка. Он еще не успел задать его, как мать, улегшись,
извинилась за свою усталость:
крепкая!.. А сейчас просто не держусь на ногах. Не спала несколько ночей
подряд... Сядь здесь. Расскажи, что ты делал сегодня, как это мы раз ми-
нулись...
не следила за нитью его рассказа. Она перестала понимать слова, но звук
его голоса баюкал ее. Глаза у нее слипались. Марк замолчал, поднялся,
посмотрел на нее, нехотя отошел. Невысказанный вопрос все еще жег его...
Он вернулся и нерешительно наклонился над спящей. Она открыла глаза. Не-
ловко поправляя подушку, Марк вдруг выпалил:
ла на него. Он повторил, стараясь говорить непринужденно:
матери.
ны. И в доме началась обычная сутолока, жильцы поднимались и спускались
по лестнице. Марк вскочил с постели и подошел к матери. Она спала так
крепко, что он не решился разбудить ее. Он думал:
время воздушных тревог, как он ни храбрился. А теперь (почему?) он испы-
тывал почти удовольствие.
езде Аннеты, она обозвала его поросенком (он ревниво утаил от нее телег-
рамму, чтобы мать в первый день по приезде принадлежала ему). Но Аннета
еще спала, и Марк, как дракон, никого не пропускал в ее комнату. Шум
спора разбудил Аннету, и Сильвия вошла. У нее было о чем поговорить с
сестрой, но и она сразу увидела, что дождь и вихрь взбурлили Реку, и,
как всегда бережная с теми, кого она любила, Сильвия стала говорить лишь
о том, что могло развлечь Аннету: опыт жизни научил Сильвию, что наилуч-
шее лекарство для смятенной души - это не трогать ее, чтобы дно посте-
пенно покрылось песком. Она подшучивала над Аннетой, которая проспала
бомбежку, и ворчала на Марка, этого осленка, за то, что он упрямо отка-
зывался после отъезда Аннеты покинуть квартиру матери и поселиться у
нее. Она шутливо намекала, что подозревает его в желании быть свободным
для ночных вылазок. Марк рассердился. Он сказал, что обещал вести себя
благоразумно и не допускает, чтобы его словам не верили: если бы он за-
хотел развлекаться наперекор Сильвии, так ведь он не ребенок и не пос-
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Панов Вадим
Мацумото Сэйте
Херберт Фрэнк
Мурич Виктор