возможет из духовных склонить Олега к миру, то ни кто иной, кроме
троицкого игумена!
(Зернов с Кобылиным под его взглядом оба согласно и молча склоняют
головы), оборачивает проясневшее чело в сторону князя. Дмитрий сидит
большой, толстый, с отечными мешками в подглазьях, но тяжелые длани,
доселе бессильно брошенные в колени, ожили, крепко сжимают теперь резное,
рыбьего зуба, навершие трости. (Завел ходить с тростью нынешнею зимой, как
занемог и раза два падал, едва не скатился с лестницы, не держали ноги.) О
Сергии не думал допрежь, сказалось само, но, когда сказалось уже, понял:
единая надежда нынешняя - в нем!
отправился на Маковец призывать дядю вновь к земному служению, о чем,
впрочем, дивный старец уже знал, уведал зараньше не от кого иного, уведал
внутренним наитьем своим.
держала. Застуженные во младости ноги этой осенью совсем отказывались
служить. И долгих трудов, и долгих переговоров стоило убедить преподобного
отступить в сей час великой нужи московской от правила своего непременного
- пешего, вослед апостолам, хождения по земле - и воспользоваться
княжеским возком.
и ветхий деньми, уговаривал напористый келарь Никон, сам князь многажды
присылал с поминками. Выбрали, преподобного ради, самый простой, темный,
бурою кожею обшитый возок. Уговорили. И вот он едет, прервав свой
непрестанный духовный подвиг, едет за сугубо мирским, княжеским делом и,
вместе, делом всей страны, ежели поглядеть наперед, в грядущую даль
времени. И, собственно, потому и едет! Сложив на коленях сухие
изработанные руки, ощущая всем телом забытое, юношескими воспоминаньями
полнящееся колыханье возка, будто он еще там, за гранью лет, и еще только
готов принять на плеча подвиг отречения. В слюдяные окошка возка бьется
осенний ветер, вьюжно кружат тускло-багряные листья, и уже сквозь редкую,
не сорванную еще парчовую украсу осени проглядывает сизое предзимье
оголенных кустов и сквозистых рощ, приуготовляющих себя ко мглистым,
сиренево-серым сумеркам поздней осени и к неслышному, словно время,
танцующему хороводу снежинок над уснувшей землей.
его о чем-либо прошать и даже между собою переговаривают, почитай,
знаками. Он только перед Москвою размыкает уста, веля везти его прямо к
великому князю. С Дмитрием предстоит трудный разговор, без которого и до
которого Сергий не ведает еще, поедет ли он вообще ко князю Олегу.
бояре, походя благословляемые; осиротелая без старшего сына, задержанного
в Орде, княжая семья. Евдокия, падающая на колени. Малыши, со смесью
страха и обожания в глазах подходящие приложиться к руке. (О Сергии
говорено и слышано досыти.) Ему подносят крестника. Малыш гулькает, тянет,
еще плохо видя, выпростанною из свивальников ручонкою, нерешительно
притрагивается к бороде... Ох, непростая судьба ляжет перед тобою и
непростой выбор предстоит тебе совершить, когда ты вырастешь и уже
остареешь, княжеский сын!
минут оставить его одного. Стал на колени, замер в безмолвной,
безмысленной молитве. Откуда такое одиночество? И холод, словно бы в
тесной княжеской молельне повеяло холодом далеких, чуждых, внеземных
пространств...
другою отходили заботы монастырские, боярские, княжеские. Долго не мог
позабыть, отодвинуть от себя лицо племянника Федора. Наконец и оно
исчезло. Был холод и тишина. И в этой тишине тихо встало перед ним,
промаячило, тотчас замглившись, лицо Дионисия Суздальского, странно
измененное, очень уже старое, успокоенное лицо. Сергий стоял деподвижно,
слегка опустив голову. Слеза, осеребрив сухие ланиты старца, медленно
скатилась по щеке, запутавшись и утонув в бороде. Дионисий был мертв или
же умер только сейчас! И как с его смертью умалились иные искатели
духовного престола! Как мал содеялся Киприан, как совсем исшаял, почти
исчез Пимен, ныне упорно пробирающийся к Царьграду... Их всех держало
величие заключенного в Киеве нижегородского иерарха. Как не понять сего! -
почти вымолвил Сергий вслух, подумав на этот раз о Киприане, вероятном
убийце Дионисия... Великое одиночество повисало над Русью с этой смертью,
которую Киприану вполне можно было не торопить, ибо Дионисий и без того
был близок к закату своему. Люди в бореньях земных забывают о вечном! О
чем необходимо непрестанно мыслить христианину! Воистину: много званых, но
мало избранных на Господнем пиру!
приходу великого князя. Он лишь коротко спросил Дмитрия, нет ли вестей о
заключенном в Киеве митрополите, и, услышавши, что известий еще нет, молча
кивнул головой. Дионисий не был близок великому князю московскому.
внимательно взглядывая на великого князя, изнемогшего и плотию, и духом.
Когда остались наконец одни, вымолвил прямо и строго:
радонежскому игумену:
смог умолить...
самою страшною клятвой, что отложишь навек нелюбие ко князю Олегу и
никогда, запомни, никогда больше не ввергнешь меч и не подымешь котору
братню? Не часа сего ради, скорбного часа упадка сил и разора во
княжестве, а навек! И чтобы нелюбие навек изженить из сердца своего? И
чтобы при новом приливе сил, при новом устроении не помыслить послать
полки ко граду Переяславлю Рязанскому, как бывало доднесь и не раз?! Ибо в
горести и состоянии легко дать любую клятву! Но нарушивший клятву, данную
Господу своему, отметается святых таин и спасения в мире ином не обрящет!
Вот о чем должен ныне помыслить ты, князь!
Окончить нелюбие Москвы с Рязанью не можно было иначе, чем полною правдою
и истиной христианского смирения. Ибо сказано горним Учителем: <Возлюби
ближнего своего!> - и князь Дмитрий ныне, воротясь с побоища на Дону, не
имел права мыслить по-иному о князе Олеге Иваныче Рязанском, хотя сам
этого и не понял вовремя.
глубиною души, что Сергия не можно обмануть, и, пока лежал, мысли его
успокаивались и светлели. Все ясней становила нелепость последних походов
на Рязань, да и всей этой безнадежно затянутой борьбы, которая не принесла
ему доднесь ни славы, ни чести. И... и не может принести впредь? Да, не
может! - последовал впервые честный ответ князя самому себе. Мысли его
мешались, как вспугнутые голуби. Хотелось обвинить Свибла, иных бояр, даже
Боброка, за ту, прежнюю, победу на Скорнищеве... Он поднял голову.
Выпрямился, не вставая с колен.
князю Олегу!
голову великого князя московского, и Дмитрий, у которого сейчас сами собою
потекли слезы из глаз, почувствовал себя словно в детстве, когда строгий
наставник, духовный отец, батько Олексей, заменивший ему родного отца,
вычитывал княжича за очередную детскую шалость...
пред кем достойно лишь смирение и кому можно покаяти во гресех, а
набольший должен ежеминутно понимать, что над ним Бог, пред кем и он,
набольший, не важнее последнего нищего. Не можно человеку, не имущему
смирения в сердце своем, сохранить в себе дух и образ Божий.
свое, что бы ни советовали тебе прегордые вельможи дома сего? - настойчиво
спрашивает Сергий во второй након.
неотменимое окончание земного пути и та истина, которая надстоит над
скорбями века сего.
перечисляя прежних посланцев Дмитрия:
Жеребец... Многих прегордых вельмож московских зрел я ныне у ног своих!
Дак и того мало! Теперь послали тебя, игумен! Как нашкодившие отроки!
Тьфу! Да ведь не воронье гнездо ограбить - княжество мое разорили! Смердов
в полон увели, коней, скотину... Сколь потравили обилия! Раз, второй...
Думал, уймется... Третий! Нынче брата послал, Владимира Андреича самого!
Воин! Пес подзаборный!
и всякого обилия исполнена земля рязанская! Сколь широка и привольна,
сколь красовита собою, сколь мужественны люди ее! Сколь храбры мужи и
прелепы жены рязанские! Сколь упорен народ, из пепла пожаров и мрака
разорений восстающий вновь и вновь! Почто же нам горечь той судьбы, а иным
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Жюль Верн