Чтение 147–й страницы книги ~Горение~

сводила:

лицо жандарма дрогнуло, растеклось улыбкой.

Софья поднесла бинокль к глазам и стала его прилаживать.

Мечислав поднялся - место его было крайним, пошел к выходу, легко
выскользнул, освещенный на долю секунды тревожным синим светом.

Потом, тоже на долю секунды, ложу Попова прорезал острый луч света -
Мечислав сел на стул рядом с полковником и шепнул:

- Игорь Васильевич...

Микульску тем временем сменил Рымша - любимец Варшавы, автор куплетов.

Попов обернулся к Лежинскому:

- С кем имею честь?

Лежинский достал из кармана фотокопии р а п о р т о в, протянул их
полковнику:

- Ваши?

Тот, заставив себя зевнуть, спросил:

- Оружие при себе? Документы? Отдайте добром - тогда я гарантирую вам
жизнь.

- Оружия нет. Я рассчитываю на ваше благоразумие - в зале друзья. Если
полезете за револьвером - пристрелят, вы на мушке. Скандал начнете -
подлинники рапортов завтра же будут опубликованы у Бурцева... Станете
говорить добром?

- На что замахиваетесь?

- Замахиваются на лошадей. Если мы опубликуем рапорты ваших шпионов,
карьере конец - вы это понимаете! Изгоем станете, на службу никто не
возьмет: б ы в ш и х боятся, не верят. С вами могут иметь дело до той
поры, пока вы есть вы.

А вы пока не просто Попов - вы полковник Попов. Держите. Это копии.
Подлинники может передать мой коллега. Сейчас. Здесь же.

- Откуда у вас эти фальшивки?

- Не надо, полковник. Это не фальшивки. И мы взамен не многого просим...

- Чего ж вы просите взамен? - спросил Попов, закрыв глаза - так
явственно увиделось ему лицо Стефании.

- Вы позвоните сейчас в тюрьму и скажете, чтобы поручику Розину, по
вашему предписанию, передали Казимежа Грушовского - для допроса.

- Кто такой Грушовский?

- Мальчик, который харкает кровью после избиений...

- Он идет по делу социал-демократов?

- Кажется...

- Вы понимаете, надеюсь, что вашему поручику Розину я никакого
арестанта не передам?

- Логично мыслите. Я тоже этого не допускаю.

- Вы кто?

- Я нанят, полковник. Мне платят за работу.

- Не лгите.

- Я рад, что мы с вами трезво мыслим. У меня приготовлено прошение
матери Казимежа и заключение врача: юноша нуждается в немедленной
врачебной консультации и помощи. В прошении сказано, что консультация у
профессора Вострякова в клинике младенца Иисуса имеет быть сегодня, с
восьми до девяти.

Сейчас без двадцати восемь. Несчастная мать подстерегла вас в театре.

После манифеста вам надо быть добрыми и снисходительными - даже к
арестованным бунтовщикам. Так ведь? Словом, вы согласны удовлетворить
прошение?

- Где подлинники?

Вы их получите, как только тюремное начальство отправит Казимежа в
клинику.

- Я ведь откажусь, милейший... Зачем вы только пришли ко мне с этим?

- Вы не откажетесь. Вам нельзя этого делать, полковник. Мы ошельмуем
вас, обречем на голодное, унизительное состояние. Вспомните судьбу
коллежского советника Шарова, вспомните, как он обивает пороги охраны, а
ведь его прегрешение куда как незначительнее вашего. Все шатается,
полковник, все шатается, подумайте о себе, о тех, кого любите, о старости
своей подумайте, об ужасе ничегонеделанья. У нас выхода нет. У вас их
несколько. Можете написать мне письмо, что обещаете Казимежу жизнь, - суда
ведь еще не было?

- Вернете документы?

- Копии. Подлинники - после суда.

- Подите прочь.

Лежинский чуть подвинулся к Попову, шепнул доверительно, с усмешкой:

- Только не вздумайте палить в спину. Поглядите, - он кивнул на ложу,
где были установлены прожекторы.

Попов увидел двух людей - руки лежат на бархате, прикрыты программками,
дурак не поймет, - пистолеты прячут.

- За дверью еще двое, - добавил Лежинский, поднялся, чуть поклонившись,
пошел к двери.

- Стойте, - окликнул Попов. - Пусть придет человек с подлинниками.

- И с прошением?

- Хорошо, с прошением, хорошо...

Лежинский провел несколько раз по волосам, словно поправляя прическу.

Попов увидел, как поднялась женщина в партере, пошла к выходу.

Прошение было в ридикюле Софьи Тшедецкой. Подлинники рапортов тоже.

Через час Казимежа привезли в клинику. Сонный унтер расположился с
двумя жандармами из конвоя возле операционной.

Еще через час была объявлена тревога: в операционной никого не было -
ни "профессора", ни братьев милосердия, ни арестанта. Вызванный с квартиры
попечитель немедленно потребовал к себе доктора Вострякова, имя которого
было указано в прошении матери Казимежа. Пришел старик, который никак не
был похож на того "профессора", который принимал арестанта.

К одиннадцати в тюрьму прибыл Попов и приказал посадить на гарнизонную
гауптвахту офицера конвоя, а унтера и жандармов отхлестал по щекам:

- Надо было в операционную войти, дурни! Кто позволил оставить
арестанта без надзору?!

Гневался долго, вытребовал дело Казимежа, пошел вместе с начальником
тюрьмы в кабинет:

- Как же так, а, Михал Михалыч?! Времена трудные, проходится считаться
со всякой сволочью, но вы-то, вы?! Вас-то, в тюрьме, разве касаются и з в
и в ы в сферах?

Прибыв в охранку, Попов пригласил к себе начальника особого отдела
Сушкова:

- У меня к вам просьба. Один из моих информаторов подсказал занятный
адрес:

кабарет. Стоило бы посмотреть связи артистов и актрисуль. Не всех, но
ведущих:

Рымши, Метельского, Микульской, Леопольда. Ероховского не трогайте -
сам займусь. Остальных пощупайте. Оттуда могут потянуться нити - я ж не
зря к ним зачастил, не зря с актрисулями вечера проводил... Поставьте-ка
за ними филеров на недельку, а?

(Попов знал, что Сушков под него копает, собирает к р у п и ц ы. Так
принято:

обижаться - грех. Пусть в свой дневничок занесет имена, подсказанные
им, полковником. Теперь следует о-очень и очень серьезно про алиби думать,
в случае если в оном возникнет необходимость. А с Микульской р а з б е р е
т с я.

Он насладится своим торжеством, когда Сушков соберет материал, он
покажет ей "старика", ох покажет! Но как же она перед унижением своим,
перед мукой своею повертится! Она ведь рапорты передала, сволочь, она -
больше некому.)

"Петербург, Департамент полиции, полковнику Г. В. Глазову.

Милостивый государь Глеб Витальевич!

Смею обеспокоить Вас очередным письмом, полагая, что данные, кои я
намерен изложить, заслуживают внимания. Возможно, Вы соблаговолите
высказать ряд советов, которыми я всегда столь дорожил и дорожу.

Анархия, распространившаяся в последнее время с угрожающею силою,
весьма активно проявляет себя в мире польского театра. Хотя представители
рабочего населения не могут, к счастью, посещать представления из-за
высокой стоимости входных билетов, тем не менее определенная часть
заражается теми идеями, которые в скрытой, а иногда полускрытой форме
высказываются с подмостков варшавских зрелищных учреждений.

Поэтому я счел своевременным начать работу с целью выявить наиболее
зловредных деятелей театра, имея к тому же сведения о связях ряда лиц
богемы с социал-демократией.

Я думаю, Вы поймете меня, что такого рода работа может быть поручена
только вполне подготовленному сотруднику. Данные, поставляемые агентурою,
не освещали проблему в полной мере, оттого что лица привлекались со
стороны, не знающие тонкостей мира искусств. Поэтому я решился на
установление личных связей с рядом ведущих деятелей богемы, среди которых
выделяются т. Рымша, Ваславский, Микульска, Ероховский, Ролль. Понятно,
что я не мог предстать в своем официальном должностном соответствии, и
поэтому вступил с ними в сношения, как преуспевающий биржевой маклер. При
этом я продумал такой п о в о р о т, который позволит в случае
благоприятного течения задуманной операции приоткрыть себя, выяснив, таким
образом, отношение к представителю власти и к возможности установления
сотрудничества, либо, наоборот, коли отношение к представителю власти
проявится негативное, проверить все связи - нет ли тайного
руководительства со стороны весьма искусных пропагандистских руководителей
СДКПиЛ и ППС.

Еще рано говорить о результатах задуманной мною операции, однако,
думается, первые результаты не заставят себя долго ждать. Ежели же,
однако, моя затея покажется Вам нецелесообразной, просил бы уведомить
меня, милостивый государь, Глеб Витальевич, в любой форме, вплоть до