- Список...
- Давайте!
Собрание Попов вел железной рукой.
Называл фамилию и строго смотрел в зал.
- Есть отводы?
Тщетны были попытки малоархангельцев и ельчан изменить состав
губкомола.
- Шифрин?
Тут уж Слава не выдержал.
- У меня есть... Он приезжал к нам в уезд накануне Десятого съезда
партии. Выступал против платформ Ленина...
Вместе с Сосняковым выводил он Шифрина в Корсунском из школы.
- Но ведь он подчинился решениям съезда? - спросил Попов Ознобишина и
тут же обратился к самому Шифрину: - Вы на какой позиции сейчас, товарищ
Шифрин?
- На партийной, - торопливо отозвался Шифрин. - Ознобишин
передергивает!
- Вот видите? - укоризненно сказал Попов и представил слово Кобяшеву.
- Шифрин порвал с отцом! Понимаете, товарищи? Порвал с родным отцом,
которого захлестнула мелкобуржуазная стихия! Нашел в себе силы уйти из
семьи...
Затем стал рассказывать о том, как Шифрин, выехав с отрядом для
усмирения кулацкого восстания, был послан с особым заданием на станцию
Змиевка, встретил по пути обоз с оружием, убедил крестьян разоружить
белогвардейцев и доставил оружие в расположение Красной Армии.
Слава слушал и не верил своим ушам, а Шифрин скромно сидел за партой.
- Один, безоружный, не побоялся белогвардейского конвоя, - продолжал
Кобяшев. - Что еще добавишь?! А что касается дискуссии о профсоюзах, он
действовал в рамках партийного Устава, и те, кого он поддерживал, остались в
рядах партии...
- Дискуссия закончена, - сказал Попов. - Шифрин неплохо редактирует
газету, и губком партии рекомендует оставить его в списке.
Слава опять поднял руку.
- Что еще?
- Шифрин не пользуется нашим доверием, - упрямо повторил Слава. - А что
он порвал с семьей, нисколько его не украшает. Как же это он бросил на
произвол судьбы своих сестер и братьев?
- "Нашим доверием"! - передразнил Попов, обрывая Ознобишина. - Мы знаем
Шифрина...
Да, Попов далеко не Шабунин и даже не Кузнецов, те тоже умеют приказать
и настоять, но предпочитают убедить и доказать, а этот не очень-то заботится
о том, что могут о нем подумать те, кому думать, по его мнению, не положено.
- Кто за то, чтобы оставить Шифрина? - спросил Шульман. - Кто против?
Слава не ожидал, что после выступления Попова против Шифрина
проголосует чуть ли не половина присутствующих.
- Что за недисциплинированность! - Попов досадливо поморщился. - Вы -
коммунисты, и губком предлагает вам голосовать за... За! За! - несколько раз
повторил он. - В порядке партийной дисциплины!
- Так как, товарищи, переголосуем? - спросил Шульман, скромно потупив
глаза. - Кто за Шифрина, поднимите руки еще раз!
И Слава нехотя поднял руку и проголосовал и за Шифрина, и за Шульмана.
34
- К вам тут заходили двое, - сообщила Эмма Артуровна, вопросительно
взглядывая на Славу. - Обедать будете?
Он пораньше вернулся домой, чтобы выспаться, наутро ехать в Жерновец -
малознакомое село, где комсомольцы арестовали попа, заперли в церкви и
никого к нему не пускают.
- Что за люди?
- Пожилые. Должно быть, по делу, серьезные очень. Сказали, зайдут еще.
- Ладно, Эмма Артуровна. У меня еще дел... - Он выложил из карманов
всякие бумажки. - Выспишься тут, - сказал самому себе Слава и принялся
читать инструкцию губкомола о проведении недели сближения союзной и
несоюзной молодежи.
Эмма Артуровна потопталась и ушла, Слава поглядел ей вслед, перевел
взгляд на окно и залюбовался узорами мороза на стекле.
Была у него такая дурацкая манера: заметит какой-нибудь пустяк и
рассматривает - звезду за окном или воробья на подоконнике, а то так и
задумается над тем, как это морозу удается рисовать такие симметричные
узоры.
Сидел и рассматривал заиндевевшие стекла, пока не услышал, как за его
спиной стукнула дверь.
Обернулся - Степан Кузьмич!.. И Пешеходов... Кузьма... Кузьма... Слава
не помнил его отчества... Директор Моховского конесовхоза. Оба в валенках, в
полушубках, замерзшие, злые.
- Принимаешь гостей?
Слава вскочил, засуетился.
- Раздевайтесь. Откуда? Вот не ждал...
Оба облегченно вдохнули в себя теплый воздух, побросали на кровать
полушубки и принялись рассматривать Славу.
- Что вы так смотрите?
Пешеходов выглядит вполне благополучно, хотя на лице у него недовольное
выражение, а вот Степан Кузьмич совершенно несчастен: мертвенно-серое лицо и
до невозможности тусклые глаза.
- Смотрю, кем ты тут стал, - хрипло говорит Быстров.
- Кем же я могу стать?
- Бюрократом. Как и все тут.
- А здесь все - бюрократы?
Быстров приказывает Пешеходову:
- Расскажи, Кузьма...
Не было у Быстрова существа дороже, чем его Маруська, для него она была
лучшей лошадью в мире. Когда Быстрова сняли с работы, он увел Маруську к
себе в Рагозино. Некоторое время никто о лошади не вспоминал. А неделю назад
в Рагозине появился милиционер из соседней Покровской волости, привез
предписание забрать у Быстрова лошадь и сдать в Моховский совхоз. Быстров
было заартачился, потом хотел застрелить Маруську, но не поднялась рука,
кинулся к Пешеходову. "Кузьма, пойми..." - "Я бы рад оставить тебе кобылу,
да не в моей власти дарить государственных лошадей". - "Кузьма!.." -
"Хлопочи в Малоархангельске". Быстров всегда был в добрых отношениях с
Пешеходовым, тот согласился поехать вместе с Быстровым в Малоархангельск,
сказать, что совхоз обойдется и без быстровской кобылы, однако в уездном
исполкоме стояли на той же позиции, на какой всегда стоял сам Быстров:
нельзя оставлять кровных лошадей у частных владельцев. "Это я-то частный
владелец?" - "А кто же вы? Это же злоупотребление - пользоваться такой
маткой для разъездов". Не помог и Пешеходов!
Степан Кузьмич оттолкнулся рукой от стены.
- Мне без этой лошади жизнь не в жизнь...
Нет, это не тот Быстров, который на митингах зажигал мужиков
революционным огнем, жизнь сломала его.
- А с Афанасием Петровичем говорили?
- Сказал, что не вправе дарить лошадей.
- Но ведь он действительно не вправе...
- Попроси он меня еще год назад, я бы ему десяток лошадей предоставил!
Быстров все еще жил в восемнадцатом году, а шел уже двадцать второй...
- Я сейчас... - Слава побежал к Эмме Артуровне, попросил сходить к
Прибыткову, единственный частный магазинчик на весь Малоархангельск, взять
бутылку вина, какого угодно, и приготовить чего-нибудь закусить.
"Рассчитаюсь из первого жалованья..."
Быстров и Пешеходов говорили о чем-то между собой, когда Слава вошел,
они замолчали.
Тягостное молчание. Даже более чем тягостное.
Слава не знал, что это его последнее свидание с Быстровым, но сознание
того, что им не о чем говорить, наполнило его тревожным предчувствием.
Так они и молчали, тревожно, долго, все трое, пока не вошла Эмма
Артуровна.
На деревянном подносе внесла бутылку вина, селедку, украшенную
кольчиками лука, нарезанную кружками домашнюю колбасу, три сваренных вкрутую
яйца, хлеб.
- Я взяла портвейн, - сказала она. - Селедочка...
Кажется, она готова была присоединиться к компании.
- Хорошо, идите, - оборвал ее Слава.
Эмма Артуровна обиженно удалилась.
- Портвейном угощаешь? - Степан Кузьмич выговорил "портьвейнем",
обернулся к Пешеходову и насмешливо продолжал: - А мы вина не пьем, мы
самогон употребляем. Обуржуазился ты здесь... До чего дошел... Кровать
ковром покрыл, мягкую мебель завел, барышню какую-то в шелковой рамочке на
стенку по весил... Нет, не тому я тебя учил.
Слава смотрел на него со все нарастающим смятением.
Кровать у него действительно застелена, но не ков ром, а дешевым
покрывалом Эммы Артуровны. "Мягкой мебелью" был один-единственный стул,
обитый пунцовым, давно просалившимся шелком, забытый владельцами дома, давно
уже покинувшими Малоархангельск А "барышней в шелковой рамочке" была Вера
Васильевна, снятая совсем-совсем молодой, еще до замужества, и чистота,
какой веяло от нее, обязывала Славу вести себя так, чтобы ни папа, ни мама
ни в чем и никогда не могли его упрекнуть.
Резким движением Быстров отставил бутылку в сторону.
- Знаешь, кого ты должен повесить над своей головой? - воскликнул он
срывающимся голосом. - Маркса! Карла Маркса! Великого учителя пролетариата!
Контровский Владимир
Орлов Алекс
Свержин Владимир
Куликов Роман
Смит Кордвейнер
Посняков Андрей