Чтение 148–й страницы книги ~Диктатор~

малограмотного древнего поэта.

- Ты тоже не поделился с Гамовым тем, что узнал от моих физиков.
Тебе, как и мне, не показалось своевременным перегружать его мозг
сведениями о работах, далеких от завершения.

- Вызови физиков ко мне. Предсказаниям Мамуна полтысячи лет, но они
свидетельствуют о том же. Это меняет все наши представления об истории.
Больше нельзя держать Гамова в неведении.

К концу разговора с Павлом появился Пеано.

- Вы слушали суд? - спросил я. - Неожиданные факты, не правда ли?

- Неожиданно, да, - ответил он. - Но только в том смысле, что до речи
Тархун-хора я представить себе не мог, что серьезное судебное заседание
превратится в выслушивание исторических анекдотов и фантастических
преданий.

- У меня другое мнение. Вас не удивило, Пеано, что у Гамова нет
представления о своем происхождении?

- Один ли он, кто не помнит своих родителей? Меня мало интересуют его
отец и его мать. Важно, что он такой, каким мы его знаем, и что мы считаем
его своим руководителем.

- Завтра он перестанет быть нашим руководителем. Завтра Гонсалес
приговорит его к смертной казни. Завтра, Пеано, завтра!

Пеано осветился своей прежней благожелательной улыбкой, лишь
прикрывающей, а не выражающей его истинное состояние, он твердо знал, что
будет завтра.

- Не так страшен Гонсалес, каким он себя малюет. Будем завтра ждать
вашего сигнала.

Все совершалось, как я рассчитывал.

Гонсалес в длинной речи перечислил преступления, совершенные нами во
время правления. Он, правда, не позабыл о том хорошем, что мы сделали, но
хорошее выглядело гораздо бледней плохого. Раньше он с какой-то душевной
страстью объявлял свои жестокие приговоры как высшее веление
справедливости, а сейчас - и тоже во имя высшей справедливости - с не
меньшей страстью осуждал нас за то, что недавно превозносил. И в обоих
случаях был искренен. В моей голове такая искренность не умещалась. Но и
самый суд, придуманный Гамовым, тоже не умещался в моей голове.

В заключение Гонсалес объявил, что возглавляемый им Черный суд
приговаривает к смертной казни трех бывших руководителей Латании - Алексея
Гамова, Андрея Семипалова, его заместителя, военного министра, и Аркадия
Гонсалеса, министра Террора и председателя Черного суда. Приговор
окончательный и обжалованию не подлежит.

- Пусть войдет стража Черного суда и возьмет под арест троих
приговоренных к казни! - возгласил он.

В этот момент все камеры повернули раструбы на меня. Омар Исиро знал,
что ему делать. Сейчас на всех экранах мира могли видеть только меня. Я
встал, поднял руку и громко проговорил:

- Время! Всем, кто видит меня, - время!

В зал ворвались не солдаты Черного суда, а водолетчики из дивизии
Корнея Каплина. И впереди шагал сам старый полковник. Он встал рядом со
мной с небольшим вибратором в руках. Гонсалеса окружило с десяток
водолетчиков с Иваном Кордобиным и Жаном Вильтой, другая группа, с Сергеем
Скрипником и Альфредом Пальманым, выстроилась вокруг Гамова. Он с
удивлением смотрел на меня и на них. Гонсалес с возмущением крикнул:

- Что вы такое надумали, Семипалов? Где мои солдаты?

Я ответил достаточно спокойно, чтобы он сразу понял, что время
парадоксов кончилось и теперь пойдет нормальная политика.

- Ваши солдаты арестованы и увезены из дворца. Объявляю арестованными
Гамова и вас. Прошу не оказывать сопротивления.

В ответ Гонсалес рванулся ко мне. Я уже говорил, что в этом высоком,
широкоплечем, худом человеке с женственной талией и ангельски красивым
лицом таилась воистину исполинская физическая сила. Сейчас зрители во всех
странах мира смогли оценить, насколько она велика. Три водолетчика
отлетели от Гонсалеса, как щепки, и повалились на пол. Только ловкий Жан
Вильта, ухватившийся за правую руку Гонсалеса, сумел удержаться на ней.
Гонсалес яростно махнул Вильтой в воздухе, ноги водолетчика описали
полуокружность. Но сбросить его с себя Гонсалес не успел. Мгновения борьбы
с Вильтой хватило, чтобы на нем повисли остальные водолетчики. Я спросил:

- Связывать вас, Гонсалес, или покоритесь силе?

Он зло огрызнулся, уже не пытаясь вырваться из десятка рук.

- Для чего арестовываете нас? Что за комедию вы надумали?

Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал почти любезно:

- Прекращаю комедию, так правильней.

Гамов, спокойно сидевший в своем кресле, по-прежнему с любопытством
глядел и на водолетчиков, и на Гонсалеса, схваченного целым отрядом дюжих
молодцов. Не было заметно, чтобы вторжение военных в зал особенно потрясло
его. Впрочем, хуже того, что готовил нам троим Гонсалес, ждать не
приходилось. И когда в какой-то момент вдруг установившейся тишины Гамов
обратился ко мне, в его голосе не прозвучало ничего, кроме обычной
любознательности:

- Мне кажется, Семипалов, вы повторяете ту операцию, которая так
удалась вам, когда свергли Артура Маруцзяна. Правда, сейчас она против
меня.

- За вас, а не против вас, Гамов! - огрызнулся я. - В той операции я
стремился вручить в ваши руки власть, в этой стремлюсь сохранить власть в
ваших руках. Надеюсь, вы это скоро поймете.

- Посмотрим, посмотрим, - сказал он без выражения.

Водолетчики наконец усадили Гонсалеса. В зал вошли все члены Ядра и
расселись за столами - кто рядом с защитниками, кто с обвинителями. Пеано
широко улыбнулся мне и помахал рукой. Гонсалес гневно отвернулся от
старого друга. Вудворт хмурился - процессы, выходящие за межи
дипломатических приличий, были ему не по душе, хотя, работая с Гамовым, он
и раньше не мог обходиться без них. Бар, Штупа и Пустовойт изображали на
лицах довольство, а Омар Исиро сиял - он, кажется, единственный
по-серьезному тревожился, не сорвется ли задуманная операция. Одного
Прищепы не было - он в этот час умчался в далекую секретную лабораторию за
двумя физиками. Все стереокамеры были по-прежнему направлены на меня.

- Должен информировать мир о том, что произошло и что еще должно
совершиться, - начал я. - Начало событий вы видели - Черный суд под
председательством Гонсалеса вынес смертный приговор троим обвиняемым. Я не
согласен с приговором суда и принял свои меры. Военные части арестовали
Гонсалеса. Как это происходило, вы видели сами.

Гонсалес, приподнявшись в кресле - его тут же на всякий случай
схватили за плечи стражи, - вызывающе крикнул:

- Вы преувеличиваете свои возможности, Семипалов. У вас нет права
отменять решения нашего высшего суда.

Я постарался не показать закипавшую во мне злость.

- С чего вы взяли, что я отменяю ваши судебные решения? Я только
приостанавливаю их. Лучший способ для этого посадить вас на время в
тюремную камеру, а ваши карательные войска изолировать.

- Но вы и Гамова арестовываете, судя по тому, что вокруг него охрана.
Себя-то вы не сажаете в камеру!

- Себя в камеру не сажаю, вы не ошиблись, Гонсалес. Больше того - на
некоторое время узурпирую всю правительственную власть. Вы спросите, на
какое время? На то время, пока Гамов будет сидеть в тюрьме. То есть на то,
надеюсь, не очень длительное время, пока высший человеческий суд либо не
отменит решение Черного суда, в чем я абсолютно уверен, либо не утвердит,
что, по-моему, невозможно.

Снова пробудился пребывавший в молчании Гамов.

- Вы сказали - высший человеческий суд. Что вы имеете в виду?

Я повернулся к нему. Я задыхался от страсти и негодования, но с
Гамовым надо было объясняться по-иному, чем с Гонсалесом.

- Что я имею в виду? То самое, к чему мы уже не раз обращались в
трудные моменты. Только раньше мы призывали население нашей страны как
верховного судью нашей политики ответить, за нас оно или против. А теперь
мы пригласим на ответ весь мир. Вот он, верховный судья наших поступков, -
коллективное мнение человечества. Перед ним должны отступить все частные
решения, все личные пристрастия, все одиночные мнения, Гамов! Черный суд
над нами - ваше единоличное решение, вы могли своей волей, своим умом,
своей жаждой самопожертвования убедить и Гонсалеса стать заодно с вами, но
уже меня убедить не смогли. Вот первый недостаток вашего суда, а их будут
тысячи. Я добровольно присоединился к обвиняемым, но не затем, чтобы
покорно протянуть шею в петлю, а чтобы доказать вам и Гонсалесу, что
недостоин справедливости этот суд над нами. Гонсалеса и вас убедить мне не
удалось, вы готовы пожертвовать собой. Но я не хочу жертвовать собой. Не
допущу и вас расправиться с собой. Судить нас станет все человечество,
только такой суд я признаю. И до того, как прозвучит приговор всего
человечества, я изолирую вас обоих от фанатичных слуг, от вас самих,
наконец. - Я повернулся к Гонсалесу. - Как видите, я не отменяю вашего
решения, вы, выбранный нами, и мной в том числе, наш законный высший
судья. Было бы позорным для меня признавать ваши приговоры, пока они не
затрагивают меня лично, и оспаривать их, чуть они мне невыгодны. И я не
отменяю, но приостанавливаю ваш приговор, пока истинно высший суд не
выскажет о нем свое мнение.

И повернувшись к стереокамерам, я торжественно провозгласил:

- Объявляю с завтрашнего дня подготовку к всемирному референдуму.
Вопрос один: справедлив ли приговор Черного суда, вынесенный Алексею