теснялся бы сказать ей это в лицо. Потом он пожалел, что говорит такие
вещи в присутствии матери, и, смутившись, скрылся в свою комнату. Когда
он вышел, Сильвия с гордостью сказала Аннете:
ной разбитости долго не проходило. Она быстро уставала. Марк старался
снять с нее часть забот. Он делал вид, что ничего не замечает, но всегда
оказывался под рукой, когда надо было избавить ее от каких-нибудь утоми-
тельных усилий - переставить мебель или взобраться на лестницу, чтобы
повесить портьеры. Эта бережность была в нем новой чертой - новой для
него, да и для нее; как все очень правдивые люди, он боялся, чтобы Анне-
та не усмотрела в ней то преувеличенное усердие, от которого несет
родственным лицемерием, и тогда он старался принять равнодушный вид. Ан-
нета, растроганная и смущенная, начинала его благодарить, но сбивалась и
кончала холоднее, чем хотела. Оба выжидали, внимательные, ласковые, мало
говоря, исподлобья следя друг за другом... Кто же заговорит? Каждый бо-
ялся начать разговор, боялся нового разочарования. Марк ничего не спра-
шивал у матери о ее поездке и неожиданном возвращении. И если она иног-
да, сама того не замечая, впадала в задумчивость, он отворачивался из
целомудрия, из боязни нечаянно подглядеть, что творится у нее в душе; он
даже удалялся в свою комнату, чтобы не стеснять Аннету. "А когда Аннета
расспрашивала сына о том, что он делал в ее отсутствие, ему становилось
больно - она задавала вопросы, на которые он уже ответил в своих
письмах. Неужели она так мало любит его, что лишь небрежно пробежала их?
существовании этих писем. Сильвия иногда навещала "молодую чету", как
она выражалась; видя, что Аннета и Марк "открывают" друг в друге неведо-
мые им раньше чувства, она дала себе слово не вмешиваться и всецело пре-
доставить им самим труд и радость этих открытий. Но уж очень они тянули,
и Сильвия решила подтолкнуть их. Однажды в отсутствие Марка, разговари-
вая с Аннетой, она назвала их "влюбленными". На возражения Аннеты
Сильвия, смеясь, ответила:
нут, это твоя роль.
дый день...
подумала оставить адрес для пересылки писем, и они валяются там!.. Да,
Сильвия права, у нее жестокое сердце... Она тотчас же затребовала остав-
шиеся в чужом краю письма. Но не хотела, чтобы Марк знал об этом. Лишь
бы пакет с письмами не был вручен ему! Аннета сторожила почтальона, но
письма долго не приходили; все же ей удалось незаметно выхватить их из
рук привратника под носом у Марка, которого она опередила. Она дожида-
лась его ухода, чтобы прочесть их.
лись слезами. Ей хотелось прочесть все, единым духом, а читать она не
могла. Она попыталась подобрать их по числам, чтобы потом медленно, одно
за другим, прочесть. Но это было ей не под силу. Она проглатывала их как
попало. Выхватив письмо наудачу, Аннета читала его залпом, перескакивая
через строчки, останавливаясь, жадно возвращаясь к особенно нежным сло-
вам. Только утолив свой первый голод, она смогла еще раз прочесть их по
порядку, еще раз упиться ими. От переполнившей ее любви, от смущения
кровь прихлынула к ее щекам. Как же велика ее вина перед сыном!..
ментальность (тем более что сам подозревал себя в этом грехе). И в своих
письмах воздерживался от нежных слов, готовых сорваться с его губ. Но
мать, которая знала малейшую складку этих губ, волновалась еще сильнее,
почувствовав узду, которую он наложил на себя. В первом письме он писал:
любили. И, значит, это справедливо. Но я же твой сын! И я ближе к тебе,
чем к кому бы то ни было. Я был не в силах сказать тебе об этом. Так
разреши мне написать! Мне нужен друг. У меня его нет. Мне нужно думать,
что ты мой друг, даже если это не так. Не отвечай мне! Я не хочу, чтобы
ты назвала себя моим другом по доброте, из жалости. Я ненавижу доброту.
Не хочу унижения. Не хочу обмана. И я люблю тебя не за то, что ты добра.
Я не знаю, добра ли ты. Я люблю тебя за твою правдивость... Не отвечай
мне! Что бы ты обо мне ни думала, я не могу не писать тебе. Пусть моя
мать не друг мне, я пишу моему другу, я не пишу матери. Надо же мне до-
веряться кому-нибудь. Слишком многое меня тяготит... Слишком я одинок.
Слишком неуклюж! Помоги мне! Я знаю, что ты помогаешь другим. Ты можешь
помочь и мне! Для этого достаточно выслушать меня. Ответа я не прошу...
Мне надо много сказать тебе. Я уж не тот, таким был. За последний год я
сильно, сильно изменился... Когда я взялся за перо, мне хотелось расска-
зать тебе обо всем, что я делал в этом году, о происшедшей во мне пере-
мене. Но теперь у меня не хватает смелости - так много было постыдного.
Мне страшно: что, если ты отдалишься от меня еще больше? Ты и так уже
далека! И, однако, придется когда-нибудь открыть тебе все, даже если ты
будешь меня презирать. Я еще больше презирал бы себя, если бы не сказал.
Я скажу. После. В другой раз. На сегодня довольно. Сегодня я уже доста-
точно отдал тебе. Целую тебя, моя подруга".
письма были проникнуты той же страстностью. Марк не решался рассказать о
том, что больше всего волновало его. В каждом письме он говорил:
что ты женщина. Друг мой... Хочешь ли ты им быть? Можешь ли?.. Ты ведь
все-таки женщина, а женщинам я не верю. И не очень-то их уважаю. Прости!
Ты другое дело. С недавних пор! До прошлого года я считал, что ты такая
же, как все. Я был привязан к тебе (не показывая этого), но доверия у
меня не было. Теперь картина изменилась. Немало я за это время увидел,
узнал и, вероятно, угадал. В тебе, в себе, в других... Видишь ли, многое
мне открылось... Слишком даже!.. И, между прочим, много уродливого, отк-
рылись такие вещи, от которых больно. Но я решил, что лучше знать их,
раз это правда. Да, непригляден мир. Женщин я не уважаю. Мужчин прези-
раю. Презираю и себя самого. Но тебя - тебя я уважаю. Я научился пони-
мать тебя. Я узнал о тебе кое-что, чего ты не говорила мне (не очень-то
много ты мне говорила!) и о чем мне рассказывала Сильвия. Дошло до меня
и другое, о чем Сильвия не говорила, о чем она даже не подозревает;
Сильвия славная, но такие вещи она не может понять... А я их понимаю...
(Так мне кажется... Нет, я уверен!) И от этого мне многое стало ясно во
мне самом, чего я раньше не понимал... Ах, как это все бессвязно, все,
что я пишу тебе!..
скован. Мне кажется, что легче было бы объясниться, если бы ты была
здесь, передо мной... Нет, нет! Не знаю... Твой взгляд, когда ты смот-
ришь на меня, ласково-покровительственный или насмешливый (и то и другое
приводит меня в ярость), или же отсутствующий, далекий... Ты смотришь
мимо меня... Взгляни как на сына своего, как на друга, как на мужчи-
ну!.."
суровые. И робко отвернулась... Ее сын - мужчина!.. Этого она еще не
представляла себе. Мать всегда видит в своем ребенке дитя. В этих
письмах подростка, неровных, неуверенных, гневных, она слышала повели-
тельную ноту. И склонилась, как в старину склонялась мать, лишившись му-
жа и отдавшись под покровительство старшего сына.
Марк вошел. Она быстро смела со стола письма, и они упали на пол. Нет,
не надо, чтобы он застал ее за чтением. Она не могла признаться ему, что
еще не читала их до сих пор.
тановила его. Они подошли к окну и заговорили. Они смотрели на улицу: в
магазинах вспыхивали огни, мимо них торопливо скользили тени. Обоих ох-
ватило смущение. Аннета старалась разобраться в новом потоке запутанных
чувств. Марк был настороже, его обижало, что она ни разу не намекнула на
все, в чем он открылся ей. Говорили холодно, принужденно. Часто умолка-
ли. Марк рассказывал о том, что узнал за день: о последних известиях с
фронта, о боях, потерях... Ничего интересного! Аннета не слушала...
от удивления.
по полу. Она показала их ему. И призналась во всем, во всем, что хотела
от него утаить. Попросила у него прощения. И сказала:
гнева и гордости. Это был маленький мальчик, и он скрылся к себе в ком-
нату, чтобы совладать со своим волнением.
волнением. Она стояла на том самом месте, где он покинул ее, и молчала.
всегда такая чуткая, не поняла, что с ними происходит. В них была ка-
кая-то тишина, далекость.
Орловский Гай Юлий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий