раздались голоса, Федор вытянул шею.
ворот, - копыта гулко и глухо протопотали по дереву мостового настила -
вырвал из ножен саблю и ринул первым в гущу осаждающих москвичей. Сабля
его, прочертив молнийный след, ударила в мягкое, потом проскрежетала по
вражескому шелому. Противники вспятили.
вступал в бой. Ратники топорами рубили туры. Михайло в разорванном,
взвихренном корзне уже рубился напереди. Битва ширилась. Все новые и новые
тверские дружины выбегали и выезжали из ворот. Две осадные башни уже
пылали.
полк остался назади и начал втягиваться назад, в ворота. Михайло скакал по
полю, все так же бешено врезаясь в ряды москвичей, дружинники неслись
вослед своему князю. Вдруг сбоку, слева, прихлынула иная рать. Федор
оборотился, вздевши топор, ударил кого-то, был сбит с ног, через него
бежали, спотыкались, прыгали. Он поднялся на четвереньки, яро рыча, хотел
было встать, но тут на него налетел какой-то молодой парень в кольчатой
рубахе и шишаке, схватил Федора за шею, и они оба покатились покатом в
истоптанную траву. Рядом рубились, отступали, напирали вновь, а эти двое,
грызя друг друга, не в силах дотянуться и до ножа, все катались по земле,
пыхтя, добираясь до глаз и до горла.
освобождаясь. Парень был молод противу него, да увертлив, и все не
удавалось заломить ему руки за спину. Он было и перемог, но парень,
нежданно извернувшись, вырвал нож и ткнул в руку ниже короткого рукава
кольчатой рубахи. Федор споткнулся, и тут его ударил под дых сапогом
какой-то московский ратник.
ножом на ратника, и стал крутить руки Федору арканом. Завидя, что у того
льется кровь, парень грубо перевязал ему предплечье и погнал перед собою,
уводя полоняника в свой стан.
видно, заметил наконец, что Федор вовсе не может идти и начинает валиться
наземь. Поднял его, довел до коня, которого держал какой-то густобородый,
самого мирного вида мужик, который тут же достал целебной травки, распорол
рубаху на Федоре и перевязал ладом раненую руку. Парень, видя, что кровь
все идет, даже перепал немного, видно боялся потерять захваченного
полоняника. Федора посадили на конь, арканом, чтобы не убежал и не упал,
привязали к седлу. Парень, кивнув мужику, устремил снова в бой, а Федор,
безнадежно оглядываясь назад, поволокся куда-то в глубину московского
стана. <Прощай, батяня!> - вымолвил он, ощутив невольную мокроту глаз.
истоптанное, покрытое трупами поле, а тверичи, уничтожив и изуродовав
туры, тоже отошли назад, в город. Князь до самого вечера дрался в гуще
сражения, прикрывая отступленье своих полков. Уже когда в сумерках
протяжно затрубили рога и начал затихать бой, он оглянул еще раз смутное
кровавое поле и строящиеся вдали ряды московских дружин, поднял над
головою кровавую саблю, погрозил ею туда, во тьму, и въехал в город на
шатающемся, в пене, загнанном скакуне. Нет, он не искал в этот день
смерти! Но и жизни своей не щадил, понимая, что за каждого сраженного
ратника, за каждого людина, уведенного в полон отвечать пред Господом
придется ему одному.
от городских стен, они начали рыть канаву и ставить острог, окружая Тверь
полукольцом укреплений. Тверская рать выходила в поле еще не раз,
завязывались стычки, все более трудные для осажденных. Наконец, стена из
заостренных кольев и легких башен с навесами и бойницами для лучного боя
опоясала Тверь. Москвичи подогнали собранные по берегу лодьи и на судах
навели два моста через Волгу, выше и ниже города, заняли Отрочь монастырь
и полностью окружили город. Осадою явно руководил опытный в ратном деле
муж, один или несколько, почему в результате полутора недель муравьиной
работы всего войска Тверь была окружена и замкнута так, что даже гонцы с
великим трудом прорывались в город и вон из города.
собранная с великою поспешностью новогородская рать. Бояре Великого Нова
Города мстили за разграбленный Торжок.
скот, целыми деревнями уводя полоняников. Михаил ждал, надеясь на
обещанную помочь. Проходил август - подмоги не было. Потом от пробравшихся
сквозь московские заставы слухачей вызналось, что литовская рать подходила
было к Твери, но, нарвавшись на сильные московские заслоны, отступила, не
принявши боя. Последняя надежда рухнула, тем паче, что и из Орды не было
радостных вестей. Мамай медлил. Быть может, не мог собрать ратных, быть
может, его задерживали Черкес или Тимур, но не было помощи и из Орды. (А
когда она подошла, было уже слишком поздно, и Мамай тоже не решился
напасть на Дмитрия, ограничившись новым грабежом окраин нижегородской
земли.)
почернели от недосыпа. Город изнемогал. Шел уже двадцатый день осады, и,
кроме новых и новых сведений о грабежах и погроме тверской земли, князь не
получал никаких иных вестей. Фряги обманули его! Обманул и Мамай, обманул
и Ольгерд. Все они отступились от обреченного города.
саблю и видел, что личное мужество - ничто там, где дерутся друг с другом
тысячи.
все-таки Михайло чувствовал себя предателем. Он предал Тверь, обрек на
уничтожение, плен, голод и смерть свою волость, и - ради чего?
не узнал прежнего Оньки в старом, перевязанном кровавою заскорузлой
тряпицею и уже седом мужике. Поседел Онька, узнавши о гибели второго сына.
сторону. Князь, в броне и шеломе, стоял перед ним, вглядываясь в лик
ратника слепым, невидящим взором.
померк. Горячею горечью окатило сердце.
Смеркалось. Изредка над головою посвистывали стрелы.
князь не уходит, высказал Онисим и снова умолк.
отчаянные, все еще молодые глаза: - Ольгерд не придет!
возразил Онька. - Как уж опосле Щелкановой рати... - Он не докончил.
Михайло понял его, кивнул головой. У него застрял ком в горле. Он не мог
пережить плена единого сына, а тут - двое, и, верно, пока этот ратник
стоит с ним на стене, охраняя княжеский город, новгородские ратные
пустошат Онькину деревню, забирают в полон семью, бесчестят дочерей,
угоняют скотину...
не добыть ниоткуда, - мирись! Рано ли, поздно, а перед такою громадою
войска - не устоять! Видать, не наше теперича время!
Онисим, то ли слово молвил Михайле, по нраву ли? И внял ли ему, не
огорчился ли князь?
платами в руках совлекшие с себя шеломы всадники. Они толпою окружали
епископа Евфимия, который шел пеший, вздымая в руке большой напрестольный
крест. Начались переговоры о мире. Было уже первое сентября. В Твери и в
ставке великого князя московского подписывались грамоты, бояре ездили туда
и сюда, утихла перестрелка.
<По благословенью отца нашего Алексия, митрополита всея Руси>, его,
Михаила, называли молодшим братом великого князя московского, обязывали
<блюсти и не обидети> вотчины великого князя Дмитрия и земли Великого
Новгорода, <не вступати> в Кашин и в то, что <потягло к нему>. Уряживались
дела порубежные. К чести Дмитрия и его руководителя, владыки Алексия, они
не отбирали у Михайлы тверских волостей, оставляли волю всем боярам,
избравшим того или иного князя, и лишь для двух человек, Ивана Вельяминова
и Некомата, делалось исключение. Села их великий князь забирал под себя.
Михаила обязывали давать путь чист новогородским гостям, не накладывать на
них и не изобретать новых вир и пошлин. И выступать заедино с братом своим
старейшим против татар или Ольгерда, с которым его обязывали порвать
прежний ряд.
понимая, что, заключив этот ряд, он уже никогда, ни в какие самые
несчастливые для Москвы годы, не восстанет на Дмитрия и не захочет
переиграть историю и судьбу. Кончено! Ныне он отрекается от всего: борьбы,
гнева и злобы, гордой мечты быть первым в русской земле, мечты,
потребовавшей слишком большой, уже не оплатной ничем кровавой дани.
Кончено! Как написано в грамоте - <всему сему погреб!> И завтра он
поцелует крест <к брату своему старейшему Дмитрию> за себя, и за сына
Ивана, и за весь род, навсегда уступая Москве великое владимирское
Сертаков Виталий
Маккефри Энн
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Корнев Павел