Чтение 148–й страницы книги ~В круге первом~

заспорил Герасимович омоложенным голосом. -- Этого нельзя простить человеку,
соприкасавшемуся с физикой. Вы не видите разницы между скоростями
механическими и электромагнитными?

-- Зачем мне авиация? Нет здоровей, как пешком и на лошадках! Зачем мне
ваше радио? Чтоб засмыкать великих пианистов? Или чтоб скорей передать в
Сибирь приказ о моём аресте? Нехай себе везут на почтовых.

-- Как не понять, что мы -- накануне почти бесплатной энергии, значит --
избытка материальных благ. Мы растопим Арктику, согреем Сибирь, озеленим
пустыни. Мы через двадцать-тридцать лет сможем ходить по продуктам, они
станут бесплатны, как воздух. Это -- прогресс?

-- Избыток -- это не прогресс! Прогрессом я признал бы не материальный
избыток, а всеобщую готовность делиться недостающим! Но -- ничего вы не
успеете! Не согреете вы Сибири! Не озелените пустынь! Всё, простите, к ...ям
размечут атомными бомбами! Всё к ...ям перепашут реактивной авиацией!

-- Но беспристрастно -- окиньте эти виражи! Мы не только делали, что
ошибались -- мы и всползали наверх. Мы искровавили наши нежные мордочки об
обломки скал -- но всё-таки мы уже на перевале...

-- На Оймяконе!..

-- Всё-таки на кострах мы уже друг друга не жжём...

-- Зачем возиться с дровами, есть душегубки!

-- Всё-таки веча, где аргументировали палками, заменились парламентами,
где побеждают доводы! Всё-таки у первобытных народов отвоёван habeas corpus
act! И никто не велит вам в первую брачную ночь отсылать жену сюзерену. Надо
быть слепым, чтобы не увидеть, что нравы всё-таки смягчаются, что разум
всё-таки одолевает безумие...

-- Не вижу!

-- Что всё-таки созревает понятие человеческая личность!

По всему зданию разнёсся продолжительный электрический звонок. Он значил:
без четверти одиннадцать, сдавать всё секретное в сейфы и опечатывать
лаборатории.

Оба поднялись головами в слабый фонарный свет от зоны.

Пенсне Герасимовича переливало как два алмаза.

-- Так что же? Вывод? Отдать всю планету на разврат? Не жалко?

-- Жалко, -- уже ненужным шёпотом, упавшим шёпотом согласился Нержин. --
Планету -- жалко. Лучше умереть, чем до этого дожить.

-- Лучше -- не допустить, чем умереть! -- с достоинством возразил
Герасимович. -- Но в эти крайние годы всеобщей гибели или всеобщего
исправления ошибок -- какой же другой выход предлагаете вы? фронтовой
офицер! старый арестант!

-- Не знаю... не знаю... -- видно было в четверть-свете, как мучился
Нержин. -- Пока не было атомной бомбы, советская система, худостройная,
неповоротливая, съедаемая паразитами, обречена была погибнуть в испытании
временем. А теперь если у [наших] бомба появится -- беда. Теперь вот разве
только...

-- Что?! -- припирал Герасимович.

-- Может быть... новый век... с его сквозной информацией...

-- Вам же радио не нужно!

-- Да его глушат... Я говорю, может быть в новый век откроется такой
способ: [слово разрушит бетон]?

[-] Чересчур противоречит сопромату.

-- Так и диамату! А всё-таки?.. Ведь помните: в Начале было Слово.
Значит, Слово -- исконней бетона? Значит, Слово -- не пустяк? А военный
переворот... невозможно...

-- Но как вы это себе конкретно представляете?

-- Не знаю. Повторяю: не знаю. Здесь -- тайна. Как грибы по некой тайне
не с первого и не со второго, а с какого-то дождя -- вдруг трогаются всюду.
Вчера и поверить было нельзя, что такие уроды могут вообще расти -- а
сегодня они повсюду! Так тронутся в рост и благородные люди, и слово их --
разрушит бетон.

-- Прежде того понесут ваших благородных кузовами и корзинами --
вырванных, срезанных, усечённых...

Вопреки предчувствиям и страхам понедельник проходил благополучно.
Тревога не покинула Иннокентия, но и равновесное состояние, завоёванное им
после полудня, тоже сохранялось в нём. Теперь надо было на вечер обязательно
скрыться в театр, чтобы перестать бояться каждого звонка у дверей.

Но зазвонил телефон. Это было незадолго до театра, когда Дотти выходила
из ванной.

Иннокентий стоял и смотрел на телефон как собака на ежа.

-- Дотти, возьми трубку! Меня нет, и не знаешь, когда буду. Ну их к
чёрту, вечер испортят.

Дотти ещё похорошела со вчерашнего дня. Когда нравилась -- она всегда
хорошела, а оттого больше нравилась -- и ещё хорошела.

Придерживая полы халата, она мягкой походкой подошла к телефону и
властно-ласково сняла трубку.

-- Да... Его нет дома... Кто, кто?.. -- и вдруг преобразилась приветливо
и повела плечами, был у неё такой жест угоды. -- Здравствуйте, товарищ
генерал!.. Да, теперь узнаю... -- Быстро прикрыла микрофон рукой и
прошептала: -- Шеф! Очень любезен.

Иннокентий заколебался. Любезный шеф, звонящий вечером сам... Жена
заметила его колебание:

-- Одну минуточку, я слышу дверь открылась, как бы не он. Так и есть!
Ини! Не раздевайся, быстро сюда, генерал у телефона!

Какой бы не сидел по ту сторону телефона закоснелый в подозрениях
человек, он по тону Дотти почти мог видеть, как Иннокентий торопливо вытирал
ноги в дверях, как пересек ковёр и взял трубку.

Шеф был благодушен. Он сообщал: только что окончательно утверждено
назначение Иннокентия. В среду он вылетит самолётом с пересадкой в Париже,
завтра надо сдать последние дела, а сейчас явиться на полчасика для
согласования кое-каких деталей. Машина за Иннокентием уже выслана.

Иннокентий разогнулся от телефона другим человеком. Он вдохнул с такой
счастливой глубиной, что воздух как будто имел время распространиться по
всему его телу. Он выдохнул с медленностью -- и вместе с воздухом вытолкнул
сомнения и страхи.

Невозможно было поверить, что вот так по канату при косом ветре можно
идти, идти -- и не сваливаться.

-- Представь, Дотик, в среду лечу! А сейчас... Но Дотик, прислонявшая ухо
к трубке, уже слышала всё и сама. Только она разогнулась совсем не
радостная: отдельный отъезд Иннокентия, ещё объяснимый и допустимый
позавчера, сегодня был оскорблением и раной.

-- Как ты думаешь, -- она поднадула губы, -- "кое-какие детали", это
может быть всё-таки и я?

-- Да... м-м-может быть...

-- А что ты там вообще говорил обо мне?

Да что-то говорил. Что-то говорил, чего не мог бы ей сейчас повторить,
что и переигрывать уже было поздно.

Но уверенность, вчера приобретенная, позволяла Дотти говорить со
свободою:

-- Ини, мы всё открывали вместе! Всё новое мы видели вместе! А к Жёлтому
Дьяволу ты хочешь ехать без меня? Нет, я решительно не согласна, ты должен
думать об обоих!

И это -- ещё лучшее изо всего, что она произнесёт потом. Она ещё будет
потом при иностранцах повторять глупейшие казённые суждения, от которых
сгорят уши Иннокентия. Она будет поносить Америку -- и как можно больше в
ней покупать. Да нет, забыл, будет иначе: ведь он там откроется, и что
вообще уместится, в её голове?

-- Всё и устроится, Дотти, только не сразу. Пока я поеду представлюсь,
оформлюсь, познакомлюсь...

-- А я хочу сразу! Мне именно сейчас хочется! Как же я останусь?

Она не знала, на что просилась... Она не знала, что такое крученый
круглый канат под скользкими подошвами. И теперь ещё надо оттолкнуться и
сколько-то пролететь, а предохранительной сетки может быть нет. И второе
тело -- полное, мягкое, нежертвенное, не может лететь рядом.

Иннокентий приятно улыбнулся и потрепал жену за плечи:

-- Ну, попробую. Раньше разговор был иначе, теперь как удастся. Но во
всяком случае ты не беспокойся, я же очень скоро тебя...

Поцеловал её в чужую щеку. Дотти нисколько не была убеждена. Вчерашнего
согласия между ними как не бывало.

-- А пока одевайся, не торопясь. На первый акт мы не попадём, но
цельность "Акулины" от этого... А на второй... Да я тебе ещё из министерства
звякну...

Он едва успел надеть мундир, как в квартиру позвонил шофёр. Это не был
Виктор, обычно возивший его, ни Костя. Шофёр был худощавый, подвижный, с
приятным интеллигентным лицом. Он весело спускался по лестнице, почти рядом
с Иннокентием, вертя на шнурочке ключ зажигания.

-- Что-то я вас не помню, -- сказал Иннокентий, застёгивая на ходу
пальто.

-- А я даже лестницу вашу помню, два раза за вами приезжал. -- У шофёра
была улыбка открытая и вместе плутоватая. Такого разбитнягу хорошо иметь на
собственной машине.

Поехали. Иннокентий сел сзади. Он не слушал, но шофёр через плечо раза
два пытался пошутить по дороге. Потом вдруг резко вывернул к тротуару и
впритирку к нему остановился. Какой-то молодой человек в мягкой шляпе и в
пальто, подогнанном по талии, стоял у края тротуара, подняв палец.

-- Механик наш, из гаража, -- пояснил симпатичный шофёр и стал открывать
ему правую переднюю дверцу. Но дверца никак не поддавалась, замок заел.

Шофёр выругался в границах городского приличия и попросил:

-- Товарищ советник! Нельзя ли ему рядом с вами доехать? Начальник он
мой, неудобно.

-- Да пожалуйста, -- охотно согласился Иннокентий, подвигаясь. Он был в