А ты держишь над головой какую-то...
Слава не мог позволить ему продолжать: сорвись с языка Быстрова слово,
которое готово было сорваться и которое Слава никогда бы ему не простил,
могло бы произойти что-то такое безобразное, чему нельзя будет найти
оправдания.
- Дурак! - крикнул Слава. - Сам не понимаешь, что говоришь!
Степан Кузьмич откинулся на спинку стула, точно его ударили. Ознобишин,
Слава Ознобишин назвал его дураком...
Поднялся, протянул полушубок Пешеходову.
- Пошли, Кузьма, нам с ним говорить не о чем.
Негромко стукнула дверь.
Если бы Слава знал, что видит Быстрова в последний раз!
Пешеходов и Быстров шли по заснеженному Малоархангельску и нехотя
поругивали Славу, дошли до дома с фуксиями на подоконниках, где они
остановились, поужинали холодными блинами и салом, допили остатки самогона,
еще раз ругнули Советскую власть и легли спать, а Слава долго еще сидел на
кровати и думал то о Быстрове и Пешеходове, то о жерновском попе, которого
завтра ему предстоит освобождать из-под какого-то дурацкого ареста.
35
Славе не хотелось открывать глаза, покуда спишь, все хорошо, а как
проснешься, сутолока и тревога сразу ворвутся в жизнь, и так до вечера.
В комнате холодно, Эмма Артуровна еще не затопила печь. Слышится ее
хриплый со сна, недовольный голос:
- Спит он еще... Сколько мороза нанесли! Кто вы им будете?
Надо вставать!
Румяный старичок держал в руках снятые варежки и похлопывал одну о
другую.
Не сразу узнал его Слава... Герасим Егорович, брат покойной Прасковьи
Егоровны... Все такой же суетливый и веселенький.
Зато он сразу признал Славу.
- Миколаич, наше вам с кисточкой. Заехал вот к тебе по дороге. Чайком
напоишь?
Пришлось распорядиться.
Неудобно не принять гостя.
- Заходите, раздевайтесь.
- Значит, тут квартируешь? - Егорыч оглядел комнату. - Что ж так? Ни
креслов у тебя, ни занавесов...
Эмма принесла чайник, Слава расставил посуду, на этот раз у него
нашлись и хлеб, и даже немного сахара.
Егорычу ничего не нужно, кроме чаю. Он деликатно отгрызал самую малость
от куска сахара, прихлебывал с блюдца чай, отдувался.
- Чай-от малиновый? Фабричный? Малину суши для души, а распаривай для
здоровья. Как ты тут? Еще не обженился? Ну, я шутю, шутю, покеда бородой не
обзаведешься, не женись. Давно я не был в Успенском, сестра на погосте, вот
и не еду в гости...
Слава томился, пора на службу, и выпроводить неудобно.
- Вы сюда по делам или как?
- Неужли без дела? - весело отвечает Егорыч. - Жмых привез продать,
обвиднеется, пойду на базар.
- И много?
- С пуд. А к тебе с новостью. Уж такая новость, такая новость... Мужик
был, конечно, не всем по нутру, но лихой был вояка.
- Это кто же?
- Лихой был и, можно сказать, справедливый, - продолжал Егорыч. -
Только вот сбили его...
- Да вы о ком?
- Царствие ему небесное, завтра, должно, уже и похоронят.
Слава раздражается:
- О ком вы?
Егорыч на секунду замолкает в уверенности, что своим сообщением он
поразит Славу.
- Быстров... Степан Кузьмич... скончались.
Он прав. Слава замирает... Не может быть! Туман застилает ему глаза.
- Не может быть, - вслух повторяет Слава.
- Отчего же не может быть? Вчерась его нашли...
- Где нашли?
- В роще. В Рагозинской роще. Повесимшись. Ребятишки пошли натрясти
желудей и обнаружили. Висит на дубу...
- Как - висит?
- Ну, как висят? Самостоятельно висит. Я ж тебе докладаю. Такому
человеку трудно без власти жить Пил без просыпу, перебрал и... Где наша не
пропадала, а кончать когда-нибудь надо!
Нет, Слава не может поверить тому, что Степана Кузьмича не стало. Не
может, не может Быстров умереть, да еще повеситься. Не того он десятка. Пил,
конечно, пил, с горя пил... Но он же борец, такие люди не кончают с собой.
Это сплетни, слухи.
Слава на мгновение приободрился.
- Ерунду вы говорите, не может Быстров повеситься, не такой характер у
него...
- Характер! - Егорыч всплеснул руками. - Да я точно говорю. Из-за того
и заехал, подумал, что не может сердце в тебе на евонную смерть не
отозваться.
Слава сжался весь, совсем как в те минуты, когда выполнял самые важные,
самые опасные поручения Быстрова.
- Ну расскажите, расскажите по порядку...
- А я и говорю по порядку, - обиделся Егорыч. - Ушел позавчерась из
дому, сказал бабе: "Я тут, недалече, скоро вернусь". На дворе ночь, а его
нет, с ним такое случалось, пропадал не на один день, а вчера в роще его
нашли, висит, сердешный, на суку, перепужал ребятишек...
- Вы-то откуда узнали? Сами видели?
- Зачем мне видеть? Я в Козловке был проездом, дела у меня там, а тут
приезжает из Рагозина Выжлецов - слышал? Семен Прокофьич, мельник, говорит:
Быстрову конец, не выдержал...
У Славы на сердце тоже тоска. Что-то надо делать, а что?
- Хоронят когда?
- Завтра, как от милиции известию получат, делать вскрытию аль нет...
- Вам чаю еще налить?
- Налей, налей, милок...
Егорыч потягивает чаек и потягивает, греется. И все смотрит, смотрит на
Славу, не отводит от него глаз... Так ли уж его интересует, какое
впечатление произвело сообщение на Славу? Посмотрит, опустит глаза к блюдцу
и опять посмотрит... Нет, чего-то Егорыч недоговаривает.
Ставит блюдце на стол, наклоняется к Славе.
- Слушай, Миколаич, чего скажу... А что, ежели это... убивство?
Слава не очень-то понимает Егорыча.
- Убийство?
- Оченно просто.
- Зачем?
- А у него много, у твоего-то Степана Кузьмича, ненавистников было,
люди обид не прощают...
- Да нет, не может быть...
Не может быть, чтобы Степана Кузьмича убили... Да и кто решится на это?
Нет, нет...
- Глупости...
- Глупости-то оно глупости, да ведь люди просто так руки на себя не
накладают, а такой орел и подавно...
Слава встает.
- Вы тут сидите, захочется, Эмма Артуровна вам еще чайничек вскипятит,
а мне, извините, пора.
- Торопишься по начальству докладать? - догадывается Егорыч. - Мне тоже
на базар...
Обычно Слава бежит на работу, а сейчас не торопится, идет и
раздумывает, как же это могло случиться, что он потерял Быстрова?
Впрочем, Быстрова он давно потерял, но теперь, когда человек вообще уже
не существует, мысль о непоправимости происшедшего давила с непереносимой
силой.
Возле укома Славу нагнал Ушаков.
- Что это ты такой невеселый?
- Да нет, ничего, - безучастно отозвался Слава. - Голова болит...
Он пошел не к себе наверх, на антресоли, а к взрослым, в уездный
комитет партии.
Шабунин был не один, у стола сидели начальник уездной милиции
Дегтяренко, как всегда суровый и молчаливый, и Пересветов, директор
Каменского конесовхоза.
Слава остановился на пороге.
- Афанасий Петрович, можно?
- Заходи, заходи...
Дегтяренко и Пересветов замолчали.
- Что у тебя? - спросил Шабунин.
- Афанасий Петрович, вы знаете... - Голос Славы сорвался. - Умер
Быстров.
- Знаю. - Шабунин сочувственно посмотрел на Славу. - Мне еще вчера
вечером сообщил Семин.
- А вы знаете...
- Да, не выдержал, сорвался, - подтвердил Шабунин. - Жаль, но...
- Сам виноват, - досказал Дегтяренко.
- Нет, не то, - не согласился Шабунин. - Виноват, конечно, но мы тоже
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Влодавец Леонид
Маккэфри Энн
Доценко Виктор
Муркок Майкл