княжение и превращаясь, опять же навсегда, в <молодшего брата> -
подручника московского князя. На этих условиях до поры ему и его детям
оставляли их отчину, Тверь с волостьми, градами и селами, <иже к ней
потягло>, и право жить дальше. Ему и Оньке. Восстанавливая порушенное
добро.
и начали расходиться <коиждо восвояси>.
холопа. Он ехал красуясь, подражая лениво-небрежной посадке бывалых
ратников. За ним, на телеге с нахватанным добром, которою правил тот самый
густобородый мирный мужик, крестьянин из владычной деревни, трясся,
поддерживая раненую руку, захваченный в бою полоняник, которого - он уже
выяснил - звали Федюхой.
миру, другие так и останут холопами на чужом боярском дворе. Гонят
скотину. У каждого пешца за спиною - полный мешок награбленного добра:
портище ли, сарафан, зипун или заготовленные кожи, бабьи выступки, очелье,
медный ковш или какой рабочий снаряд - все сгодится! Не бояре, дак! Второй
день моросит, и дорога раскисла, чавкает под ногами. Тысячи походных
лаптей, сапог, поршней месят дорожную грязь.
телегу. Он счастлив и горд, он поднимает голову, с удовольствием принимая
холодную осеннюю влагу, омывающую его разгоряченное веснушчатое лицо.
Вечером, на ночлеге, он кричит на холопа нарочито грубым голосом - он ведь
теперь господин! Крестьянин глядит на него добродушно-устало. Боярыня
просила Христом Богом, хоть раненого, да живого довезти боярчонка до дому.
Сам, не чинясь, делится ломтем хлеба с тверским полоняником.
все трое слезают наземь, стучат в ворота. Наталья выбегает из дверей с
расширенными от счастья глазами: сын - живой!
матерь, любуя мокрого Федора лучистыми счастливыми глазами, говорит
пленнику:
Федюхой? Федею, должно!
рубаха и порты, своя сряда сохнет на печке. Жить можно! - думает Федор,
постепенно оттаивая. - Боярыня, кажись, добрая!
Дмитрий стоял под Тверью, новгородские ушкуйники взяли и разграбили
Кострому.
Плещей, рачительный хозяин и книгочий, но никакой стратилат. Новгородцы,
обогнув город по можжевельнику, как рассказывали впоследствии очевидцы,
зашли в тыл московской рати, ударив разом с двух сторон. Город взяли в
какие-нибудь полчаса и разграбили дочиста. Московская рать в беспорядке
бежала во главе с воеводою, хотя их было вдвое больше, чем ушкуйников.
<Плещеев вдал плещи>, - ядовито острили по этому поводу на Москве. Алексий
принял брата у себя в палатах. Оставшись с глазу на глаз, одно только
высказал:
повеся голову, покинул палаты старшего брата...
грабя купеческие караваны и разбивая все волжские города, а кончили
бесславно. Уже в низовьях, в Хаджи Тархане, дались в обман, перепились и
были в пьяном беспамятстве все до единого вырезаны татарами.
по-прежнему оставался в Орде, и Наталья, грехом поминая давешний разговор
с ним в московском тереме, тихо радовалась, что не связала судьбу своего
сына с судьбою отступника, который едва ли когда воротит и уж, верно, не
будет прощен!
хлевах обряжался со скотиною. Колол дрова, осенью, до снегов, перекрыл
соломою крышу. Кормили его по большей части вместе с собою, за столом.
Иван пофыркивал, на все робкие попытки Федора подружиться с ним - задирал
нос, куражился. Мать окорочивала:
попасть!
глаза. Иван зашел, потыкал его концом плети, окликнул грубо:
побелевшие губы, остоялся. - Ты чего?! - Пошмыгал носом, посовался,
спросил для чего-то, хотя и так можно было понять: - Совсем занемог? -
Сбегал за горячим питьем, захватил кусок меду. Федюха пил трудно, кашляя.
Мед есть не стал. Пришлось бежать к матери.
отварами целебных трав.
про батяню, медведей, про лося, который чуть-чуть не затоптал
родителя-батюшку. Как-то на вопрос Натальи, откуда они родом, припомнил
давнее предание (он уже слезал с печи и помаленьку начинал работать): как
еговый дедушко, батин ли был схвачен опосле Щелкановой рати, как его
свободил какой-то москвич, не то Федор Михалкич, как-то так, не то не едак
ищо...
Степан Прохоров, должно!
отставя тарелку, посмотрела на слугу долго-подолгу и необычным, добрым
каким-то голосом попросила:
после того, Щелканова, разоренья. И зипун ему дал, и секиру - всем
наделил, словом. И еще сын, не то внук у него был со снохой! А Федором
Михалкичем деда нашего звали! Дак етот Онисим, Федин батька, не тот ли? Не
Степанов ли внук?
Вдруг кровь ударила в голову, весь залился багровым румянцем.
Любаве:
гнал его перед собою, как и теперь...
приказал холопу готовить коня и телегу, не сказавши, зачем.
договорясь с хозяином, Иван оставил у него телегу и, севши в седло,
приказал Федору, пешему, идти за собой. Федор (он уже сжился с Иваном и
порою не замечал его нарочитой, показной грубости), передернув плечами,
туже запоясался и вышел вслед за господином, не очень понимая, зачем они
идут и куда. Когда уже отошли версты три, Иван так же грубо повелел Федору
сесть на круп лошади.
Дорога была пустынной и, как бывает, ярко золотилась, сверкала в лучах
холодного зимнего солнца.
- Слазь! Пойдешь, - говорил он, наклоняясь с коня, - версты через четыре,
за тем увалом, первое тверское село будет! Ну, и... ентот вот мешочек
возьми! Мать подорожников напекла... И вот от меня тоже... Отселе ты сам
добересси до Твери. Ступай!
и, ничего так и не поняв, даже того, что свободен, зашагал по дороге.
Когда он уже отошел порядочно места, Иван, сложив руки трубой, прокричал:
весь в тени, был на ясном небе как словно вырезан из дерева.
рукою, круто поворотил коня и поскакал, уже не сдерживая радостных слез.
вновь бежал, задыхаясь от бега, и останавливался, и снова кричал уже
безнадежно: - Ванята-а-а-а!
дороге оседала снежная пыль. Федор долго стоял, прислушиваясь, и когда уже
понял, что тот не воротится, круто отвернул и, опустив голову, зашагал в
сторону Твери.
Корнев Павел
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Круз Андрей
Курылев Олег
Шилова Юлия