эту священную улицу. Возможно, в годы своего беспамятства он случайно и
забрел сюда, не подозревая о том, что за вид открывался его глазам, но
вероятность этого была не слишком велика. Скорее всего, его глаза увидели
Гамут-стрит впервые за последние два столетия. Похоже, она вообще никак не
изменилась, защищенная от городских архитекторов и их строительных воинств
специальными заклятиями, о творцах которых здесь до сих пор ходили слухи.
Посаженные вдоль тротуара деревья сгибались под тяжестью своих неухоженных
крон, но в воздухе чувствовался острый запах их соков (деловой квартал
отгораживал Гамут-стрит от промышленных загрязнений Холборна и Грейз
Инн-роуд). Возможно, это было плодом его фантазии, но ему показалось, что
дерево напротив дома ь28 разрослось особенно буйно - не под воздействием ли
магии, по капле сочившейся с крыльца дома Маэстро?
всем его существом. Он услышал, как дети поют у него за спиной - ту самую
песенку, которая оказалась для него такой пыткой, когда Автарх открыл ему
его настоящее имя. Сартори - сказал он, и эта глупая дразнилка, пропетая
писклявыми голосами приютских детей, ворвалась в его голову сразу же вслед
за именем. В тот момент он содрогнулся от отвращения. Мелодия была
банальной, слова - нелепыми. Но теперь он вспомнил, как в первый раз услышал
ее, идя вот по этому самому тротуару, он - по одной стороне улицы, процессия
детей - по другой, и как польщен он был, что слава его достигла даже тех,
кто никогда не научится читать и писать, да и вообще едва ли доживет до
обретения половой зрелости. Весь Лондон знал о нем, и это ему нравилось.
Роксборо говорил, что о нем заводили беседы и при дворе, и вскоре ему
следует ожидать приглашения. Люди, которых он едва узнавал в лицо,
утверждали, что они - его ближайшие друзья.
таких душ жила в доме напротив: нимфа по имени Аллегра, которой нравилось
сидеть с наполовину расшнурованным корсетом за туалетным столиком у окна,
чувствуя на себе восхищенный взгляд Маэстро. У нее была маленькая лохматая
собачонка, и порой по вечерам он слышал, как голос звал везучую тварь на
колени, где ей позволено было уютно устроиться, свернувшись калачиком.
Однажды после полудня, в нескольких шагах от того места, где он стоял
сейчас, он встретил девушку в обществе ее матери и принялся восхищаться
собакой, терпя ее шершавый язычок у себя на губах ради возбуждающего запаха,
которым отдавал ее мех. Что приключилось с этим ребенком? Умерла ли она
девственницей, или постарела и растолстела, вспоминая о странном человеке,
который был ее самым горячим поклонником?
Дом, как и почти все здания вокруг, был погружен во мрак. Вздыхая, он
перевел взгляд на ь28, пересек улицу и подошел к двери. Разумеется, она была
заперта, но одно из окон первого этажа было некогда разбито, и никому не
пришло в голову его заново застеклить. Он просунул руку внутрь, отпер
задвижку и, подняв окно вверх, залез в комнату. Медленнее, - напомнил он
самому себе, - двигайся медленнее. Держи поток под контролем.
свечу и спички. Пламя затрепетало, и комната закачалась от его колебаний, но
постепенно фитиль разгорелся, и он ощутил, что в нем, подобно огоньку свечи,
разгорается неожиданное чувство гордости. В свое время этот дом - его дом -
был местом великих людей и великих замыслов, где исключались все банальные
разговоры. Если вам хотелось поговорить о политике или посплетничать, вы
могли отправляться в кофейню, если вас интересовали финансы - к вашим
услугам была биржа. Здесь же - только чудеса, только взлеты духа, и -
конечно, любовь, если она была к месту (а чаще всего именно так оно и было),
а еще порой - кровопролитие. Но никогда ничего прозаического, ничего
банального. Здесь самым желанным гостем всегда бывал человек, принесший
самую странную историю. Здесь любое излишество приветствовалось, если оно
приносило с собой видения, и каждое из этих видений анализировалось потом с
точки зрения содержавшихся в нем намеков на Вечность.
их было много - пришли в полный упадок: доски, источенные гнилью и червями,
скрипели у него под ногами, сырость превратила стены в карты неведомых
континентов. Но настоящее не долго стояло у него перед глазами. К тому
моменту, когда он подошел к лестнице, память уже разожгла повсюду свечи: их
сияние лилось из приоткрытой двери столовой и комнат верхнего этажа. Это был
щедрый свет. Он обивал тканью голые стены, устилал под ноги ворсистые ковры
и расставлял на них изящную мебель. Хотя собравшиеся здесь люди и
устремлялись в сферу чистого духа, они были не против понежить ту самую
плоть, которую они яростно проклинали. Кто мог бы угадать, посмотрев с улицы
на скромный фасад дома, что его интерьер столь изящно обставлен и украшен?
И, видя это воскрешенное великолепие, он услышал голоса тех, кто некогда
купался в этой роскоши. Сначала смех, потом чей-то громогласный спор вверху
на лестнице. Спорщиков пока не было видно - возможно, сознание, внемля его
предостережениям, временно приостановило поток воспоминаний, - но он уже мог
назвать их имена. Одного из них звали Горацием Тирвиттом, а другого -
Исааком Эбилавом. А смех? Ну, конечно же, он принадлежал Джошуа Годольфину.
Он хохотал, как сам Дьявол, - во всю свою хриплую глотку.
увидеть ваши лица.
расфранченный и перепудренный, стоял на лестнице, стараясь не подпустить к
себе Эбилава из опасений, что сорока в руках последнего может вырваться на
свободу.
примета!
а пока что просто вышвырни эту тварь на улицу, покуда я не свернул ей шею. -
Он повернулся к Миляге. - Скажи же ему, Сартори.
призрака.
из Божьих созданий.
опорожнила свой кишечник на парик и лицо своего мучителя, что вызвало у
Тирвитта взрыв гомерического хохота.
хорошая примета.
облеченный в броню своего всегдашнего высокомерия.
растревожили. Издавая хриплое карканье, она в панике летала по холлу.
проклятую тварь!
и села.
крыло.
покрасневшее от коньяка лицо к Миляге. - Маэстро, - сказал он, слегка
склоняя голову, - боюсь, мы начали обедать без тебя. Присоединяйся. Пусть
эти птичьи мозги продолжают свои забавы.
раздался звук глухого удара. Обернувшись, он увидел, как птица упала на пол
у окна, сквозь которое она пыталась вылететь наружу. Эбилав испустил тихий
стон; смех Тирвитта прекратился.
заговорщика.
слишком великодушно.
припухших глазах.
всю веселость с лица Джошуа. Он немного боится меня, - подумал Миляга, -
сила, которая скрывается во мне, заставляет его нервничать.
в этот момент молодой человек - не более восемнадцати лет, с некрасивым,
вытянутым лицом и кудрями церковного певчего - перехватил его.
более знакомыми. Возможно, в этом томном взгляде из-под полуприкрытых век, в
этом маленьком, почти женском рте было что-то от стиля модерн. По правде
говоря, вид у него был не слишком умный, но слова его, когда он говорил,
звучали ясно и твердо, несмотря на его нервозность. Он едва осмеливался
смотреть на Сартори и, опустив голову, молил Маэстро о снисхождении.
делу, о котором мы с вами говорили?
его сорвались слова, вернувшие воспоминание к жизни.
наизусть все великие трактаты или, по крайней мере, их тезисы. Честолюбивый
и знавший толк в политике Люциус выбрал себе в покровители Тирвитта (какие
уж там услуги он ему оказал, об этом знала только его постель, но в том, что
обоим угрожала смертная казнь через повешение, сомневаться не приходилось) и
Куликов Роман
Каменистый Артем
Пехов Алексей
Контровский Владимир
Беляев Александр
Распопов Дмитрий