Чтение 150–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

собирать от него сведения, которые он может выболтать, а я передам Николаю
Григорьевичу... Я внутри точно задеревенела вся. Я ему сказала: "Знаете,
Крымов настолько фанатичный коммунист, с ним, как в райкоме". А он мне:
"Ах так, значит, вы в Новикове нашли не советского человека?" Я ему
сказала: "Странное у вас занятие, люди на фронте борются с фашистами, а
вы, молодой человек, сидите в тылу и пачкаете этих людей грязью". Я
думала, что он после этого даст мне по морде, а он смешался, покраснел. В
общем, Николай арестован. Какие-то безумные обвинения - и троцкизм, и
связи с гестапо.

- Какой ужас, - сказала Людмила Николаевна и подумала, что ведь Толя
мог попасть в окружение и его могли заподозрить в подобном.

- Представляю себе, как Витя воспримет эту новость, - сказала она. - Он
ужасно нервный теперь, все ему кажется, что его посадят. Каждый раз он
вспоминает, где, что, с кем говорил. Особенно эту злосчастную Казань.

Евгения Николаевна некоторое время пристально смотрела на сестру и
наконец проговорила:

- Сказать тебе, в чем главный ужас? Этот следователь меня спросил: "Как
же вы не знаете о троцкизме своего мужа, когда он сказал вам восторженные
слова Троцкого о его статье: "Мраморно"? И уже когда я шла домой, я
вспомнила, что действительно Николай сказал мне: "Ты одна знаешь эти
слова", и вдруг ночью меня поразило: когда Новиков был в Куйбышеве осенью,
я ему об этом сказала. Мне показалось, что я схожу с ума, такой меня
охватил ужас...

Людмила Николаевна сказала:

- Несчастная ты. И именно тебе суждено переживать подобные дела.

- Почему именно мне? - спросила Евгения Николаевна. - Ведь и с тобой
могло случиться подобное.

- Ну нет. С одним ты разошлась, с другим сошлась. Одному рассказываешь
о другом.

- Но и ты ведь расходилась с Толиным отцом. Вероятно, и ты Виктору
Павловичу многое рассказывала.

- Нет, ты не права, - убежденно сказала Людмила Николаевна, - это
несравнимые вещи.

- Да почему же? - спросила Женя, вдруг почувствовав, глядя на старшую
сестру, раздражение. - Согласись, ведь то, что ты говоришь, просто-таки
глупо.

Людмила Николаевна спокойно сказала:

- Не знаю, может быть, и глупо.

Евгения Николаевна спросила:

- У тебя часов нет? Мне надо поспеть на Кузнецкий, двадцать четыре, -
и, уж не сдерживая раздражения, проговорила: - Тяжелый у тебя, Люда,
характер. Недаром ты живешь в четырехкомнатной квартире, а мама
предпочитает мотаться бездомной в Казани.

Сказав эти жестокие слова. Женя пожалела о своей резкости и, давая
почувствовать Людмиле, что доверчивая связь их сильней случайных
размолвок, проговорила:

- Я хочу верить Новикову. Но все же, все же... Как, почему слова эти
стали известны в "безопасности"? Откуда этот ужасный туман?

Ей так хотелось, чтобы рядом оказалась мать. Женя бы положила голову ей
на плечо и сказала бы: "Родная моя, я так устала".

Людмила Николаевна сказала:

- А знаешь, что могло быть: твой генерал мог рассказать кому-нибудь об
этом вашем разговоре, а тот написал.

- Да-да, - сказала Женя, - странно, такая простая мысль не пришла мне в
голову.

В тишине и покое Людмилиного дома с еще большей силой ощутила она
душевную смуту, владевшую ею...

Все, что она недочувствовала, недодумала, уходя от Крымова, все, что
втайне мучило и тревожило ее во время разрыва с ним: неисчезнувшая
нежность к нему, тревога о нем, привычка к нему, - в последние недели
усилилось, вспыхнуло.

Она думала о нем на работе, в трамвае, стоя в очереди за продуктами.
Почти каждую ночь она видела его во сне, стонала, вскрикивала,
просыпалась.

Сны были мучительны, всегда с пожарами, войной, с опасностью, грозившей
Николаю Григорьевичу, и всегда невозможно было отвести от него эту
опасность.

А утром, торопливо одеваясь, умываясь, боясь опоздать на работу, она
продолжала думать о нем.

Ей казалось, что она его не любит. Но разве можно так постоянно думать
о человеке, которого не любишь, так мучительно переживать его несчастную
судьбу? Почему каждый раз, когда Лимонов и Шарогородский, посмеиваясь,
называли бездарными его любимых поэтов и художников, ей хотелось увидеть
Николая, погладить его по волосам, приласкать, пожалеть его?

Теперь она не помнила его фанатизма, равнодушия к судьбе
репрессированных, злобы, с которой он говорил о кулаках в период всеобщей
коллективизации.

Теперь ей вспоминалось одно лишь хорошее, романтичное, трогательное,
грустное. Его сила над ней была теперь в его слабости. Глаза его были
детскими, улыбка растерянной, движения неловкие.

Она видела его с содранными погонами, с полуседой бородой, видела его
лежащим ночью на койке, видела его спину во время прогулки по тюремному
двору... Вероятно, он представлял себе, что она инстинктивно предугадала
его судьбу и что в этом была причина их разрыва. Он лежал на тюремной
койке и думал о ней... Генеральша...

Она не знала, - жалость ли это, любовь, совесть, ли, долг?

Новиков прислал ей пропуск и договорился по военному проводу с
приятелем из ВВС, который обещал доставить Женю на "Дугласе" в штаб
фронта. Начальство ей дало разрешение на три недели поехать на фронт.

Она успокаивала себя, повторяя: "Он поймет, он обязательно поймет, я
иначе не могла поступить".

Она знала, что поступила с Новиковым ужасно: ждал, ждал ее.

Она написала ему безжалостно правдиво обо всем. Отправив письмо, Женя
подумала, что письмо прочтет военная цензура. Ведь все это может
необычайно навредить Новикову.

"Нет, нет, он поймет", - твердила она.

Но дело и было в том, что Новиков поймет, а поняв, навсегда расстанется
с ней.

Любила ли она его, любила ли только его любовь к себе? Чувство страха,
тоски, ужаса перед одиночеством охватывало ее, когда она думала о
неминуемости окончательного разрыва с ним.

Мысль о том, что она сама, по своей воле погубила свое счастье,
казалась ей особо невыносимой.

Но когда она думала, что теперь уж ей ничего не удастся изменить,
поправить, что уж не от нее, а от Новикова зависит их полный и
окончательный разрыв, то и эта мысль казалась особенно тяжелой.

Когда ей совершенно невыносимо, мучительно становилось думать о
Новикове, она начинала представлять себе Николая Григорьевича, - вот ее
вызывают на очную ставку... здравствуй, бедный ты мой.

А Новиков большой, широкоплечий, сильный, облеченный могучей властью.
Ему не нужна ее поддержка, он справится сам. Она его называла "кирасир".
Она уж никогда не забудет его прекрасного, милого лица, всегда будет
тосковать о нем, о своем счастье, которое сама загубила. Пусть, пусть,
себя она не жалеет. Своих страданий она не боится.

Но она знала, что не так уж силен Новиков. Иногда на лице его
появлялось почти беспомощное, робкое выражение...

И не так уж она безжалостна к себе и равнодушна к собственным
страданиям.

Людмила, точно участвуя в мыслях сестры, спросила:

- Что ж у тебя с твоим генералом будет?

- Я боюсь об этом думать.

- Ох, сечь тебя некому.

- Я не могла иначе поступить! - сказала Евгения Николаевна.

- Мне твои метания не нравятся. Ушла так ушла. Пришла так пришла.
Нечего двойственность разводить и растекаться киселем.

- Так-так, - отойди от зла и сотворишь благо? Я по этому правилу жить
не умею.

- Я говорю о другом. Я Крымова уважаю, хотя он мне и не нравится, а
твоего генерала я ни разу не видала. Раз ты решилась стать его женой, то
неси ответственность за него. А ты безответственна. Человек занимает
большое положение, воюет, а жена его в это время таскает передачи
арестованному. Ты знаешь, чем это может для него кончиться?

- Знаю.

- Да ты его любишь вообще-то?

- Оставь ты, ради Бога, - сказала Женя плачущим голосом и подумала:
"Кого же я люблю?"

- Нет, ты отвечай.

- Не могла я иначе поступить, ведь не для удовольствия люди обивают
пороги Лубянки.

- Надо думать не только о себе.

- Вот я и думаю не о себе.

- Виктор тоже так рассуждает. А в основе один лишь эгоизм.

- Логика у тебя невероятная, - с детства меня поражала. Ты это
называешь эгоизмом?

- Да чем ты можешь помочь? Приговора ты не изменишь.

- Вот, Бог даст, тебя посадят, тогда узнаешь, чем могут помочь тебе
близкие люди.

Людмила Николаевна, меняя разговор, спросила:

- Скажи-ка, невеста без места, у тебя есть Марусины фотографии?

- Только одна. Помнишь, когда в Сокольниках снимались.