казалось не очень убедительным. И потом эти усы! И между прочим, в
скобках,-- знаете, на кого Сталин производил очень сильное впечатление?
На гомосексуалистов! Это ужасно интересно. В этих усах было что-то
такое южное, кавказско-средиземноморское. Такой папа с усами!
[Волков:]
последнее время хлынул поток хроникальных киноматериалов о Сталине.
Раньше их, видно, держали под спудом, а сейчас продают направо и
налево. И я обратил внимание на то, какое впечатление производит Сталин
в этой кинохронике. Он, в отличие от Гитлера или Муссолини, не пугает.
Те кривляются, дергаются, буйно жестикулируют, пытаются "завести" толпу
чисто внешними актерскими приемами. А Сталин ведет себя сдержанно,
спокойно. И от этого его поведение гораздо более убедительно. Скажу
больше: он проецирует какое-то тепло. Действительно возникает ощущение,
что сейчас он тебя обнимет и пригреет. Как сказали бы американцы --
surrogate father figure.
[Бродский:]
Скажем, если твой отец никуда не годится, то вот уж этот-то будет
хорошим папой, да?
[Волков:]
этих фильмах и -- при том, что уж все о нем знаю! -- ничего с собой
поделать не могу.
[Бродский:]
Я думаю, что значительный процент поддержки Сталина интеллигенцией на
Западе был связан с ее латентным гомосексуализмом. Я полагаю, что
многие на Западе обратились в коммунистическую веру именно по этой
причине. То есть они Сталина просто обожали!
[Волков:]
впечатления, которое Сталин производил на людей искусства, может
служить знаменитый портрет, нарисованный сразу после его смерти Пабло
Пикассо. Прекрасный рисунок! Зря на него французская компартия в свое
время ополчилась. По-моему, это была со стороны Пикассо подлинно
спонтанная творческая реакция. Он как художник откликнулся на событие,
которое его потрясло. Так, скажем, в Америке поэты откликнулись на
убийство Джона Кеннеди.
[Бродский:]
никогда таких чувств не было. На мой вкус, самое лучшее, что про
Сталина написано, это -- мандельштамовская "Ода" 1937 года.
[Волков:]
котором я говорил.
[Бродский:]
быть, самые грандиозные стихи, которые когда-либо написал Мандельштам.
Более того. Это стихотворение, быть может, одно из самых значительных
событий во всей русской литературе XX века. Так я считаю.
[Волков:]
настолько...
[Бродский:]
Мандельштама -- одновременно и ода, и сатира. И из комбинации этих двух
противоположных жанров возникает совершенно новое качество. Это
фантастическое художественное произведение, там так много всего
намешано!
[Волков:]
[Бродский:]
базаре, когда к тебе подходила цыганка, брала за пуговицу и, заглядывая
в глаза, говорила: "Хошь, погадаю?" Что она делала, ныряя вам в морду?
Она нарушала территориальный императив! Потому что иначе -- кто ж
согласится, кто ж подаст? Так вот, Мандельштам в своей "Оде" проделал
примерно тот же трюк. То есть он нарушил дистанцию, нарушил именно этот
самый территориальный императив. И результат -- самый фантастический.
Кроме того, феноменальна эстетика этого стихотворения: кубистическая,
почти плакатная. Вспоминаешь фотомонтажи Джона Хартфильда или, скорее,
Родченко.
[Волков:]
рисунками Юрия Анненкова? С его кубистическими портретами советских
вождей?
[Бродский:]
Так вот, это -- "Угольная ода": "Когда б я уголь взял для высшей
похвалы -- / Для радости рисунка непреложной..." Отсюда и постоянно
изменяющиеся, фантастические ракурсы этого стихотворения.
[Волков:]
стихотворение о Сталине, за которое его, по-видимому, и арестовали в
1934 году. А "Оду" он написал позднее. Обыкновенно бывает наоборот:
сначала сочиняют оды, а потом, разочаровавшись, памфлеты. И реакция
Сталина была, на первый взгляд, нелогичная. За сатиру Мандельштама
сослали в Воронеж, но выпустили. А после "Оды" -- уничтожили.
[Бродский:]
стихотворение, никак не осерчал бы. Но после "Оды", будь я Сталин, я бы
Мандельштама тотчас зарезал. Потому что я бы понял, что он в меня
вошел, вселился. И это самое страшное, сногсшибательное.
[Волков:]
существенным?
[Бродский:]
для русской литературы замечательную тему -- "поэт и царь", и, в конце
концов, в этом стихотворении тема эта в известной степени решена.
Поскольку там указывается на близость царя и поэта. Мандельштам
использует тот факт, что они со Сталиным все-таки тезки. И его рифмы
становятся экзистенциальными.
[Волков:]
это были времена опасные, можно загреметь даже за невинный анекдот. Но
поэту обязательно надо почитать свое новое стихотворение хоть
кому-нибудь из знакомых, поделиться. Это для него очень важно. А вот вы
помните, как в первый раз прочли другому человеку свое стихотворение?
[Бродский:]
ленинградский литератор Яков Гордин, замечательный человек. Он был
среди первых моих литературных знакомств. Помню, как я читал свои стихи
в литобъединении при молодежной газете "Смена". Руководили этим
объединением, помнится, два несчастных человека. Это я вместо того,
чтобы сказать "два больших мерзавца".
[Волков:]
[Бродский:]
Мне кажется, что и о литобъединении при "Смене" я услышал от людей в
геологической экспедиции. Потому что в этих экспедициях всегда было
много стихопишущих.
[Волков:]
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Земляной Андрей
Маркеев Олег
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия