военной юбке и гимнастёрке с такими же небесно-голубыми погонами и такими же
белыми сержантскими лычками. Женщина эта, когда они показались из-за
поворота, подглядывала в отверстие одной из дверей. При подходе их она
спокойно опустила висячий щиток, закрывающий отверстие, и посмотрела на
Иннокентия так, будто он уже сотни раз сегодня тут проходил, и ничего
удивительного нет, что идёт ещё раз. Черты её были мрачные. Она вставила
длинный ключ в стальную навесную коробку замка на двери с номером "8", с
грохотом отперла дверь и кивнула ему:
объяснения -- дверь позади него затворилась, громкий замок заперся.
Нельзя было назвать это помещение комнатой, ни даже камерой -- потому что,
как приучила нас литература, в камере должно быть хоть маленькое, да окошко
и пространство для хождения. А здесь не только ходить, не только лечь, но
даже нельзя было сесть свободно. Стояла здесь тумбочка и табуретка, занимая
собой почти всю площадь пола. Севши на табуретку, уже нельзя было вольно
вытянуть ноги.
панель, а выше её -- стены и потолок были ярко побелены и ослепительно
освещались из-под потолка большой лампочкой ватт на двести, заключённой в
проволочную сетку.
Америку, как, очевидно, напомнит о своём звонке в посольство. Двадцать минут
назад вся его прошлая жизнь казалась ему одним стройным целым, каждое
событие её освещалось ровным светом продуманности и спаивалось с другими
событиями белыми вспышками удачи. Но прошли эти двадцать минут -- и здесь, в
тесной маленькой ловушке, вся его прошлая жизнь с той же убедительностью
представилась ему нагромождением ошибок, грудой чёрных обломков.
отпиралась и запиралась дверь. Каждую минуту отклонялся маленький щиток и
через остеклённый глазок за Иннокентием наблюдал одинокий пытливый глаз.
Дверь была пальца четыре в толщину -- и сквозь всю толщу её от глазка
расширялся конус смотрового отверстия. Иннокентий догадался: оно было
сделано так, чтобы нигде в этом застенке арестант не мог бы укрыться от
взора надзирателя.
"мясо" от сорванных с мундира погонов. Не найдя на стенах ни гвоздика, ни
малейшего выступа, он положил пальто и шапку на тумбочку.
Иннокентий не испытывал страха. Наоборот, заторможенная мысль его опять
разрабатывалась и соображала сделанные промахи.
печать? Санкция прокурора? Да, с санкции прокурора начиналось. Каким числом
ордер подписан? Какое обвинение предъявлено? Знал ли об этом шеф, когда
вызывал? Конечно, знал. Значит, вызов был обман? Но зачем такой странный
приём, этот спектакль с "шофёром" и "механиком"?
тоненький изящный карандашик, выпавший из петли записной книжки. Иннокентия
очень обрадовал этот карандашик: он мог весьма пригодиться! Халтурщики! И
здесь, на Лубянке, -- халтурщики! -- обыскивать и то не умеют! Придумывая,
куда бы лучше карандашик спрятать, Иннокентий сломал его надвое, просунул
обломки по одному в каждый ботинок и пропустил там под ступни.
совсем не связан с этим телефонным разговором? Может быть, это ошибка,
совпадение? Как же теперь правильно держаться?
-- и всё.
гудение какой-то машины за стеной, противоположной коридору. Гудение то
возникало, то стихало. Иннокентию вдруг стало не по себе от простой мысли:
какая машина могла быть здесь? Здесь -- тюрьма, не фабрика -- зачем же
машина? Уму сороковых годов, наслышанному о механических способах
уничтожения людей, приходило сразу что-то недоброе. Иннокентию мелькнула
мысль несуразная и вместе какая-то вполне вероятная: что это -- машина для
перемалывания костей уже убитых арестантов. Стало страшно.
прочесть до конца ордер, не начать тут же протестовать, что невиновен. Он
так послушно покорился аресту, что убедились в его виновности! Как он мог не
протестовать! Почему не протестовал? Получилось явно, что он ждал ареста,
был приготовлен к нему!
бить руками, ногами, кричать во всё горло, что невиновен, что пусть откроют,
-- но над этой мыслью тут же выросла другая, более зрелая: что, наверно,
этим их не удивишь, что тут часто так стучат и кричат, что его молчание в
первые минуты всё равно уже всё запутало.
московских улиц, высокопоставленный дипломат -- безо всякого сопротивления и
без звука отдался отвести себя и запереть в этом застенке.
к нему? Как выяснить?
узкого помещения в три кубометра, давно уже искали отдыха на единственном
чёрном квадратике, оживлявшем потолок. Квадратик этот, перекрещенный
металлическими прутками, был по всему -- отдушина, хотя и неизвестно, куда
или откуда ведущая.
отдушина, что через неё медленно впускается отравленный газ, может быть
вырабатываемый вот этой самой гудящей машиной, что газ впускают с той самой
минуты, как он заперт здесь, и что ни для чего другого не может быть
предназначена такая глухая каморка, с дверью, плотно-пригнанной к порогу!
ещё или уже отравлен.
давно задыхается! Вот почему так бьёт в голове!
в одной толпе, бегущей от лесного пожара -- ужас объял Иннокентия и,
растеряв все расчёты и мысли другие, он стал бить кулаками и ногами в дверь,
зовя живого человека:
разбить стекло!
злорадно смотрел на гибель Иннокентия.
стянувший в себе одном! -- и когда он смотрит на твою смерть!..
растворилась.
каморке, а не из коридора, угрожающе негромко спросил:
отравления ещё нет.
случае нельзя, иначе вас накажут.
равномерным хмурым бесстрастием разъяснял надзиратель, -- ждите, когда
откроется глазок -- и молча поднимите палец.
понимать: они натренированы были открывать дверь и с шумом, и бесшумно, как
им было нужно.
чурбаном!)
Иннокентий.
называют такую каморку ящиком? Что ж, это, пожалуй, точно.
на триста, эмалированная, зелёненькая, со странным рисунком: кошечка в очках
делала вид, что читала книжку, на самом же деле косилась на птичку, дерзко
прыгавшую рядом.
подходил! Кошка была советская власть, книжка -- сталинская конституция, а
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Лондон Джек
Орловский Гай Юлий
Свержин Владимир
Шилова Юлия