тайны, мимо которых я проходил. Вы усмотрели в восстановленной мной
египетской таблице пифагоровых чисел такой сокровенный смысл, что я не
могу больше считать ее своей, она - ваша! Только вы, истинный поэт чисел,
сможете увидеть в ней то, что откроется будущим поколениям. В моей памяти
останется лишь формула, стоившая Пифагору сотню быков, а мне - размышлений
о величине в степени, которую можно разложить на два слагаемых в той же
степени.
свои вычисления, сведенные в таблицу.
в поступке молодого соотечественника: кто он? Гордец или скромник? Гений
или воплощение беспечности?
царственного дара! - низко поклонился араб.
счесть поступок сына непростительным расточительством и едва ли перенес
это.
от собственного открытия он, несомненно, поднялся в собственных глазах
выше всех, кто его окружал. И тут Декарт подумал о себе: видимо, не
полностью он еще одержал победу над самим собой.
известно об этой работе Ферма, с которой, быть может, и началась его
дорога гениального математика, чьи работы на протяжении столетий будут
волновать ученых всего мира.
хотелось шутить, смеяться, пображничать за столом. И он сказал, обращаясь
к арабу:
Именно сейчас мне хотелось бы чокнуться с вами бокалом старого
французского вина!
постигшим глубины математики (его увлечения, утехи и страсти), но и
знатоком языков, античности, а также права, к тому же еще и поэтом.
"Арифметика" Диофанта стала его настольной книгой.
переживая денежные затруднения, отправился с сыном в Тулузу, к дальнему
родственнику жены, главе юридической семьи, господину Франсуа де Лонгу, в
расчете на его покровительство юридически образованному Пьеру, поскольку
ни его стихи, ни его знания дохода не приносили, а также помышляя с
помощью святого Доминика получить денежную поддержку, ибо дела буржуа и
второго консула Бомон-де-Ломань после дорого стоившей поездки в Египет
пришли в полное расстройство.
запыленных в столь же дальней дороге родственников без особого жара души,
и дом его мог показаться южанам холодным, не согретым теплом радушия.
крючкотвором, о чем знал даже сам его высокопреосвященство господин
кардинал Ришелье, в нужных случаях прибегая к услугам юриста-дворянина.
портрета Дон Кихота, он не нашел бы лучшей модели, чем Франсуа де Лонг
(живи он тогда), правда, при условии, что он выпрямится, чтобы не походить
своим тощим согнутым телом на крючок, оправдывая тем данное ему среди
юристов прозвище, отражающее и его внешность, и ценные способности
судейского. По человеческой сущности он был прямой противоположностью
рыцарю Печального Образа, будучи лишенным мечтательности и отнюдь не витая
в воображаемом мире, чтобы защищать в нем высокие идеалы, а с редкой
прозорливостью постигая мир таким, каков он есть, и если признавал идеалы,
то лишь связанные с выгодой. Вот почему, прокалывающе глядя из-под
бесцветных бровей и поглаживая полуседую бородку, скорее сгорбленный, чем
поклонившийся гостям, он не почувствовал никакой выгоды от их приезда.
гордостью поспешил сообщить) не только "начинающий юрист без протекции",
но еще и поэт и даже математик, то искушенный в секретах преуспеяния
господин Франсуа де Лонг совсем разочаровался в приехавшем молодом
человеке и даже выразил ему свое мнение о никчемности математических
занятий, полезных разве что торговому люду для счета товаров и выручки, но
уж никак не благородным людям или юристам.
мечтательная, романтическая девушка, воспитанная в монастырской строгости,
но обожавшая рыцарские романы не меньше Дон Кихота, не разделяла
отцовского отношения к гостям.
окружить приехавших родственников такой заботой и даже лаской, что,
обладая к тому же в глазах Пьера неземной, поистине небесной внешностью,
затмила даже восточное гостеприимство в Александрии.
хотя он меньше всего походил на "оборонительное сооружение", он был
окружен не стеной со рвами, а густым садом, где и встречались порой
случайно (а может быть, и не случайно!) молодые люди.
древнегреческий философ Зенон из Элеи не стал бы жалеть такую красавицу,
как Луиза де Лонг, поскольку ее новый обожатель отнюдь не был глупцом.
настоящие стихи, как говорят, должны быть чуть-чуть глупыми, обращенные не
к рассудку, а к чувствам. На беду свою, Пьер Ферма оказался и влюбленным и
поэтом.
господин Франсуа де Лонг, как бы внимательно разглядывающий собственный
пояс, и метр Доминик Ферма, то и дело вытирающий кружевным платком шею и
подбородки.
оборотами речи скрыть истинный ее смысл, который для метра Доминика Ферма
означал столь же мучительную, как и унизительную просьбу о помощи деньгами
отцу и протекцией сыну, а для господина Франсуа де Лонга - стремление не
связать себя никакими обещаниями, сохранив в неприкосновенности свой
"золотой запас", а также не затруднить никого из влиятельных людей в
Тулузском парламенте (суде) просьбой о каком-то там безвестном
родственнике.
гостя, - подвергнуть такой опасности свое бесценное здоровье, предприняв
не сулившее вам никакой выгоды путешествие в Египет, которое, надо думать,
привело в расстройство ваши денежные дела, на что вы, как мне кажется,
намекнули. И я, право, не вижу при всем моем сострадании к родственникам
покойной жены, как им удастся преодолеть эти неприятные, надеюсь,
временные, затруднения, не прибегая к помощи этих отвратительных
ростовщиков, которые ничем не лучше знакомых вам пиратов и, несомненно,
окончательно разорят вас.
хозяину дома и, мысленно поминая святого Доминика, лишь горестно вздыхал,
утираясь кружевным платком, ибо в тысячу раз с большей охотой обратился бы
за помощью к хозяину другого дома невдалеке от мечети на базарной площади
Александрии, увы, отделенной теперь непреодолимым для его нынешних средств
Средиземным морем. Он ничего не знал о судьбе маленького звездочета и
мысленно лишь сравнивал его со своим крючкообразным родственником.
шел другой разговор между молодыми людьми, по-иному относящимися друг к
другу, но также старающимися не выдать ни своих мыслей, ни своих чувств.
слово душе человека? - говорила Луиза. - Но математика всего лишь умение
считать и никак не служит возвышенным чувствам души. Почему же она
увлекает вас?
песня ума.
друг друга у розового куста. И ощущение от теплого прикосновения существа,
вчера еще незнакомого, а сегодня такого близкого и желанного, было так
пронзительно, что могло напомнить вопль восторга, крик радости, песню
счастья, если бы непреодолимая сила условности не сковывала тех, кто уже
мечтал сковать воедино свои жизни.