умер. Он спит. Летаргия. Вы погубите его. Выключите респиратор.
интубационную трубку из гортани Грачева и чуть ли не лег на него, защищая.
вас, выйдите. У нас каждая секунда на счету.
живого! Это же дикость!
впечатление свихнувшегося человека. По молчаливому знаку Марии Николаевны
два крепких санитара бережно взяли его под локти и попытались оторвать от
койки.
успеют выслушать. - Там ясно написано, что он ввел ребионит. Это не
смерть! Это запредельная искусственная кома, летаргия, анабиоз! Он же вам,
болванам, сколько доказывал! Дождались, да? - Что еще ему оставалось
делать?
руку за другим шприцом. - Дыхания нет. Зрачки расширены, арефлексия. Что
еще вам надо? Убирайтесь отсюда, психопат! Потом поговорим о вашей
пригодности к профессии...
на Оленева отрезвляюще. Он ослабил руки, но тут же вывернулся и забежал за
изголовье койки, откуда достать его было не так то просто, рискуя разбить
вдребезги сложную электронную аппаратуру. В то же время именно отсюда
Оленев мог помешать любым действиям врачей.
последней запиской Грачева. - Это его воля. Его право! Он лучше всех знал,
на что шел.
листок по рукам, - но мы не можем взять на себя такую ответственность не
делать ничего. Может, он был невменяем, как вы сейчас. И какое вы имеете
отношение к этой истории? Не сам же он ввел себе этот яд? Где вы были
вчера вечером?
скажите прямо, есть шансы на спасение или это... конец?
демонстративно отряхнула ладони от несуществующих пылинок.
откуда взявшийся Веселов встал рядом с ним и, нарочито беспечно почесывая
щетину на подбородке, сказал:
дадут человеку выспаться.
Николаевна и пошла из палаты.
респиратор, санитары отступили в глубь палаты, кто-то выходил, кто-то
заглядывал испуганно и исчезал. Юра не смотрел ни на кого и, постепенно
расслабляясь, все еще был полон решимости не допустить кого бы то ни было
к Грачеву.
неизвестно к кому. - Он говорит, сердце у него, мол, барахлит, кофия
перепил, на-ка, дружок, шурани мне в вену. Я думал, так, обычный коктейль,
то да се, как водится... То-то он сразу же глаза закрыл, ну и заснул,
значит...
изножья, вышел из палаты. На лице его были запечатлены все грядущие кары
господни.
нахлобучил шапочку, хмуро шмыгнул носом и спросил:
мертвецов ни разу не видел?
снимаю. Черт знает, что творится в этой клинике! Час от часу не легче. Так
что, звать жену?
скоро проснется. Через три дня. Главное - не лезть к нему с нашими
методами.
заявление, парень. По собственному.
передвигались сестры, отключали аппаратуру, мыли шприцы, кто-то прикрыл
Грачева простыней с головой, Оленев машинально откинул ее с лица. У
Грачева было спокойное выражение, и только углы рта напряжены, словно
готовился сказать что-то резкое или упрекнуть кого-то.
приходилось говорить родственникам горькие слова правды, делать то, чего
невольно избегал любой врач, ибо невыносимо больно не только убеждаться в
своем профессиональном бессилии, но и открывать истину перед близкими
людьми, всегда несправедливую и безжалостную.
Здесь нельзя обойтись простым, хоть и искренним утешением, она сама все
знала и понимала.
нырнул под кровать и по-мышиному завозился там, отцепляя заземление.
появлялась у них в отделении, да и работала в соседней больнице, а сейчас,
должно быть, ее срочно привезли на попутной "скорой", и халат с чужого
плеча свисал неглажеными складками на колени. Она молча села на койку
рядом с мужем, провела ладонью по его небритой щеке и тихо сказала:
вроде звонка по телефону: "Не беспокойся, дорогая, я задержусь на
собрании". Веселов неслышно выполз с другой стороны кровати с мотком
провода в руке, встал за спиной женщины и устало подмигнул Оленеву.
лучше выйти".
ней. - Я сейчас приду. Я его не покину. Это я... настоял. Так надо.
неслышно открывалась и закрывалась.
сигареты. - Света белого не взвидим.
голос Марии Николаевны. Слов не разобрать, но и без того все было ясно.
денек, а? Ну ладно я, с меня взятки гладки, с шутов и дураков всегда спрос
меньше. А ты-то что встрял, тихуша? Сидел, помалкивал, книжки листал,
очочки протирал, а тут как тигр кинулся! Где белены-то взял? Еще не
вызрела, поди?
не струсил, не ушел в кусты, первым признался, что ввел ребионит, хотя
никто за язык не тянул. Ну а с ним, с Оленевым, разговор будет особый...
Ведь именно он первым нарушил запрет Грачева - начал реанимацию, не увидев
записку, но ведь любой другой на его месте начал делать то же самое. Такой
уж рефлекс у реаниматоров - как у ковбоев, сначала стреляешь, а потом
думаешь... И еще он подумал о том, что ребионит был введен ночью, а он
пришел в лабораторию в час дня или около этого, и выходит, что все
действия были абсурдными. Но отчего же он, а потом и все остальные
действовали так, как будто смерть произошла только что? Будто впереди те
самые шесть минут, когда еще можно вернуть жизнь?
Ни тогда, ни сейчас... Сначала убеждал других, а теперь приходится
доказывать самому себе... Ей-богу, белены объелся".
плечом, отстранился.
первым и принимаю огонь на себя. А когда они измочалят об мою голову
критические дубинки, тогда и ты влезай в свару. Небось меньше достанется.
Зайди лучше в соседнюю палату. Совсем забыли о нашей пациентке.
ординаторской, на секунду донеслись громкие голоса. Что-то вроде: "Ага,
вот он, голубчик..."
палату.
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Каргалов Вадим