маленькая золотая рыбка - зеленоватым брюшком вверх; вне всяких сомнений,
мертвая. От этой картины трудно было отделаться, он почувствовал себя
разбитым, как после изнурительной умственной работы. На ужин идти не
хотелось, но он побоялся, что на это могут обратить внимание, и заставил
себя пойти. Носилевская была за столом такая же, как всегда: немного
сонная, предупредительная; она редко улыбалась, и сейчас это было особенно
приятно. Сташек пожирал ее глазами; глупец - думал, что никто этого не
замечает.
приснилась госпожа Каутерс с корзиной дохлых рыб. Она раздавала их
стоявшим вокруг нее врачам. Когда подошла к нему, он проснулся с
колотящимся сердцем и уже не заснул до утра.
утром заглянул к нему. Стефан пошел сразу после завтрака. Теперь он повел
себя иначе: не похлопывал поэта по плечу, не смотрел на него сверху вниз.
Порой еще пытался возражать, критиковал его идеи, но сам уже нуждался в
них, как в опоре.
заполненный непринужденно беседующими людьми.
Какое самодовольство, как все разложено по полочкам - обед, ужин, постель
и подземка. Ни минуты для метафизики, для размышлений о жестокости Вещей.
Воистину, Старому Свету, видимо, так уж на роду написано: мы обречены
выбирать всего лишь разновидность мук - более почетную или менее почетную.
том, что нарушает неписаные больничные законы, говоря с Секуловским о
коллеге, но сам же мысленно и оправдал себя: они оба выше этого. О том,
что Каутерс сказал о Секуловском, Стефан, разумеется, умолчал.
искусстве все можно сделать или хорошо, или плохо - иного не бывает.
Ван-Гог, нарисует вам старый ночной горшок так, что только ахнешь. А вот
халтурщик первую красавицу превратит в кич. В чем же суть? Да в том, чтобы
человека малость выпотрошить. Отблеск мира, запечатленное умирание,
катарсис - и точка.
попросил поэт.
навязчивый запах цветущих магнолий.
Самые далекие звезды влияют на венчик цветка. В росе нынешнего рассвета -
вчерашнее облако. Все сплетает между собой вездесущая взаимозависимость.
Ни единая вещь не может вырваться из-под власти других. А тем более - вещь
мыслящая, человек. Камни и лица отражаются в вашем сне. Запах цветов
искривляет направление наших мыслей. Так почему же не моделировать
произвольно то, что формировалось случайно? Окружая себя игрушками и
побрякушками из золота и слоновой кости, мы как бы подключаемся к
аккумулятору. Божок величиной с палец - это плод фантазии художника,
которая конденсировалась годы. И вот сотни часов не пропали даром: можно
возле них погреться...
он, - это Чанг Киу Лин. Великий поэт.
да?
и мир сделаны из одной и той же субстанции, хоть и не знаю, что она собой
представляет - за гранью слов. Но это - две поддерживающие друг друга
арки. Ни одна не может существовать отдельно. Вы скажете, что после нашей
смерти стол этот все равно будет существовать. Но для кого? Ведь для мух
это уже не будет "наш стол". "Бытие вообще" не существует, поскольку
предмет сразу же распадается: стол "существует безлюдно" - как что? Как
полированная доска на четырех колышках? Как куча мумифицированных клеток
древесины? Как хаос химических цепочек целлюлозы или, наконец, как
кружение электронных туманностей? Следовательно, что-то - оно всегда для
кого-то. Вот дерево за окном, оно и для меня, и для микроба, который
питается его соками. Для меня - шумящая частица леса, ветви на фоне неба;
для него же единственный лист - зеленый океан, а ветка - целый
остров-вселенная. Так есть ли у нас - у меня и у микроба - какое-то общее
дерево? Вздор. Почему же тогда выбирать именно нашу точку зрения, а не
микроба?
проникнем в корни деревьев, заполним яблоко, которое кто-то съест,
философствуя, как мы теперь, и любуясь розовеющими облаками, в которых
будет влага из наших тел. И так - по кругу. Число превращений
беспредельно.
никому не позволяю судить обо мне по уже написанным вещам, - сказал
Секуловский с внезапным озлоблением и, бросив под стол сигарету,
продолжал: - Иногда я все-таки молюсь. Прежде говорил: "Господи, которого
нет". Какое-то время это, в общем, меня удовлетворяло. Но теперь... молюсь
Слепым Силам.
нашим, и миром, и словами, которые я произношу в данную минуту. Я знаю,
что они молитвам не внемлют, - поэт улыбнулся, - но... разве это беда?
утренний обход. В восьмом изоляторе уже около месяца находился ксендз
Незглоба, невысокий костлявый человек; руки его были словно оплетены
сеткой фиолетовых жил. Видно, когда-то он немало ими потрудился.
пятном на белизне больничной комнатенки. Стефан стремился быть деликатным,
поскольку знал, что заведующий отделением Марглевский в минуты хорошего
настроения величает ксендза "послом царства небесного" и развлекает
анекдотами из жизни церковных иерархов. Тощий доктор был большим докой по
этой части.
бесконечно повторяющимися галлюцинациями; как-то, подвыпив на крестинах,
он услышал женский голос у себя за спиной. Тщетно озирался он по сторонам:
незримый голос звучал с высот, в которые он не мог проникнуть взглядом.
веки - в мельчайших жилках.
слышу столь же отчетливо, как ваш.
уже нельзя ни капли.
в пол, - но мои прихожане - неисправимые людишки. - Он вздохнул. -
Обижаются, сердятся, а уж настойчивые... Вот, чтобы их не обидеть...
карман халата, спросил на прощанье:
какую-нибудь книжку?
пожалуй слишком стремительно, вышел.
которые привлекали его поначалу - как в детстве анатомический атлас дяди
Ксаверия, полный кровавых картинок, - сделались ему безразличны. Порой он
перекидывался несколькими словами со старым Пайпаком, иногда вызывался
ассистировать ему при утреннем обходе.
Фамилия ее была Гонзага. Тучная, носившая несколько юбок, широкая в кости,
она казалась строгой. Но строгой лишь как-то вообще, ибо в гневе никто
никогда ее не видел. Она действовала на человеческое воображение, как
пугало на воробьев. Щеки ее сбегали к синеватой линии рта множеством
морщинистых складок. В огромных руках она всегда что-то держала - то
кожаный кошель с ключами, то книгу с записями назначений, то кипу
салфеток. Поднос со шприцами она не носила: для этого были санитарки.
Толковая хирургическая сестра, молчаливая и одинокая; казалось, у нее нет
никакой своей жизни. К ней одной Каутерс относился с уважением. Однажды
Прозоров Александр
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Каменистый Артем
Громыко Ольга