Чтение 16–й страницы книги ~Стальной король~

пролетели две "беэмвухи". которым для полного антуража не хватало только
пулемета на крыше.

Денис вспомнил, что у Вячеслава Извольского, директора Ахтарского
металлургического, такой же "мерс", и невольно покачал головой: тяжелая тачка
делала почти что полтораста километров по дороге, ремонтировавшейся в последний
раз вскоре после завоевания Ермаком Сибири. Да и то Ермак до здешних мест не
дошел.

Денис невольно вспомнил то, что слышал о Вячеславе Аркадьевиче Извольском.

Извольский был человек еще молодой, - ему едва стукнуло тридцать четыре
года. Он взлетел на заводской небосклон стремительно, и как всегда при столь
стремительном взлете, дело не обошлось без кидалова.

Предыдущий директор, начинавший еще чуть не во времена Маяковского, правил
комбинатом, как своей вотчиной, с семидесятого года. Он знал всех в Москве и в
области, выбивал в Госплане гигантские кредиты на переоборудование завода,
парился в бане с первым секретарем обкома, кормил рабочих мясом с собственных
подсобных хозяйств, и только в одном Крыму выстроил два пансионата: "Металлург"
и "Кузнец". С началом перестройки этот зубр социализма растерялся и захлопал
глазами. Все детские садики, которые он так любовно строил и содержал, вцепились
мертвой хваткой в баланс комбината и потянули его на дно. Подсобные хозяйства
оказались убыточными, крымские пансионаты конфисковали, первый секретарь обкома
слетел за сочувствие ГКЧП и на его место водворился новоназначенный демократ с
непонятным титулом "губернатор". Подоспела приватизация, и зубр не знал, что
делать.

Тогда-то к нему подкатился молодой Славик Извольский. Извольский трудился
на комбинате с шестнадцати лет, заработал комсомольской работой путевку в
Плехановку, и в 1990 году с триумфом вернулся в Сибирь начальником цеха и
секретарем партячейки. Слава Извольский объяснил, что надо было делать, и вышло
так: надо было учредить фирму, которая торговала бы ахтарским металлом. Завод
продавал бы фирме металл за полцены, фирма продавала бы его за рубеж за полную
стоимость, а на разницу в ценах фирма скупала бы у рабочих акции
приватизированного предприятия.

Сказано - сделано. Учредили фирму и во главе ее поставили, разумеется,
умницу Извольского. Генеральный директор завода, воспитанный в строгих
социалистических правилах и нет-нет да поминавший 37-й год, забрал себе в фирме
25 процентов, а остальные отдал Извольскому. Никакого греха директор в этом не
видел, так как был в городе царь и бог, - а если очередной ГКЧП победит и начнет
разбираться, кто там как скупает российские предприятия, то вот он, Извольский,
козел отпущения.

Дела у фирмы, названной "АМК-инвест", шли хорошо: денег у нее было много,
а у рабочих денег было, наоборот, мало, так как тех бабок, которые фирма платила
заводу за металл с полугодовой задержкой, на зарплату не хватало. А так как
денег на зарплату не хватало, рабочие с охотой продавали фирме акции, и получали
за них те самые деньги, которые должны были получить в качестве зарплаты.

Так продолжалось года полтора, до очередного акционерного собрания, на
котором на должность директора было выдвинуто две кандидатуры: старый директор и
господин Слава Извольский. Вторая кандидатура была, разумеется, чистой
формальностью, потому что как это так: не переизбрать директора, который вот уже
двадцать лет всем в городе командует? Это все равно что не переизбрать товарища
Ким Чен Ира.

И вот приходит день собрания, и все рабочие в зале радостно голосуют за
старого и любимого вождя - а директором избирают Славу Извольского.

Потому что 80% акций АМК принадлежит фирме "АМК-инвест", а 75% "АМК-
инвеста" принадлежит Славе Извольскому, и "АМК-инвест" голосует за то, чтобы
директором комбината был Вячеслав Извольский.

Директор разинул было рот - но Извольский сунул ему в разинутый рот
миллион баксов и намекнул, что миллион баксов в кармане вещь более приятная, чем
пуля от "макарки". Директор, поразмыслив, с такой позицией согласился и даже
остался на заводе в роли свадебного генерала - председателя Совета директоров.

За несколько лет, проведенных у руля третьего по величине российского
металлургического комбината, тридцатилетний Извольский прославился по области
своими выходками. Он импортировал красавицу-жену из Петербурга и развелся с ней
через шесть месяцев. Он швырялся телефонами в секретарш, и чтобы ему было
сподручней это делать, потребовал удлинить телефонный провод. Во время аварии на
пятой домне, когда сошел с рельс и опрокинулся чугуноковш, груженный тремястами
пятьюдесятью тоннами жидкого чугуна, он работал вместе с пожарниками, изгваздав
изысканный костюм от Версаче и изрядно обгорев. Великорусским матерным Вячеслав
Извольский овладел в таком совершенстве, что, будучи как-то спрошен об
экономической политике правительства, он умудрился эту политику охарактеризовать
совершенно исчерпывающе и с захватывающими анатомическими подробностями, но в
областной телепрограмме всю данную Извольским характеристику пришлось заменить
сопранным писком.

Последним достижением Вячеслава Извольского стало личное участие в ралли
"Париж-Дакар". Извольский со своим штурманом уже благополучно добрался до
Хартума, где его и настигло известие о том, что Европейский банк реконструкции и
развития и американский Эксим-банк отказываются выделить его заводу уже почти
просватанный кредит для сооружения второго по величине в Европе прокатного
стана.

Извольский плюнул на ралли, купил в ближайшем "дьюти-фри" хороший костюм и
спешно вылетел в Лондон. Ботинки он купить забыл и потому явился на встречу в
ЕБРР в прекрасном кашемировом костюме за тысячу долларов и потрепанных, как у
панка, кроссовках. На банкиров это произвело незабываемое впечатление, и
переговоры о кредите возобновились к выгоде Извольского.

К этому времени Вячеслав Извольский заработал себе массу прозвищ. Наиболее
распространенными были Великий Герцог, Железный Славик и Сляб*.

*Сляб, от английского slab, - прямоугольный стальной брус, используемый
как полуфабрикат для дальнейшего изготовления горячего проката.

К старому пятиэтажному зданию заводоуправления был приделан сверкающий
стеклянный козырек, и оттого здание неуловимо напоминало бабу в кокошнике и в
джинсах. Площадка возле заводоуправления вся, на сотни метров, была заставлена
"Жигулями" и "Волгами", столь резко контрастировавшими с пустыми улицами
Чернореченска. Перед самым стеклянным входом красно-белые столбики очерчивали
стоянку для избранных: на стоянке в ряд тянулись черные "ауди", и там же стояли
две "беэмвухи" с темно-зеленым "мерсом", столь нагло подрезавшим Дениса у
Юргичей.

Денис медленно катился вдоль рядов автомобилей, ища место для парковки.
Внезапно он затормозил: у самого входа в заводоуправление стояла беленькая
"тойота королла", и садился в эту "тойоту" не кто иной, как добрый друг детства
Иннокентий Стариков. Попугай Кеша. Первый зам Чернореченсксоцбанка.

Черяга замер. Белая "тойота-королла" неслышно завелась и скользнула от
тротуара быстро и плавно, как акула скользит в сонной воде.

Ну что тут, в самом деле, такого необычного? Почему бы заместителю
председателя главного чернореченского банка не навестить директора крупнейшего
предприятия в соседнем городе?

Особенно если учесть, что банк держит счета угольщиков, и забастовка ему
по этой причине не особенно нравится. А меткомбинат страдает от блокады
железнодорожных путей, и забастовка ему опять-таки не по душе...

Пока Денис пялил глаза вослед другу детства, освободившееся после "тойоты"
место тут же заняла чья-то "ауди". "Ну прямо как на Старой площади!" -выругался
про себя Денис.

В конце концов он пристроил машину напротив засаженного настурциями газона
и прошел под козырек. У стеклянной двери скучала охранница с автоматом,
проводившая удостоверение Черяги равнодушными глазами. На втором этаже секьюрити
была не в пример прилежней: за аркой металлоискателя дежурили два омоновца,
объяснившие Черяге, что ему нужен пропуск, а для пропуска необходимо позвонить
секретарше Извольского.

Черяга пожал плечами и потянулся к телефону, который стоял тут же на
тумбочке близ металлоискателя, но омоновец убрал телефон и объяснил:

- Это служебный. Идите звоните снизу.

Внизу, как помнил Черяга, стояли телефоны-автоматы, и жетонов для
автоматов у Черяги не было.

Денис цапнул телефон и возмутился:

- Я сотрудник прокуратуры!

- А я сотрудник милиции, - гордо парировал омоновец.

И неизвестно, чем бы кончилась их перепалка, если бы в этот момент
роскошная, светлого дерева дверь в дальнем конце коридора не отворилась, и в ней
не показался тот самый человек в светлом костюме, который обогнал Черягу У
Юргичей.

- Вячеслав Аркадьевич! - закричал Черяга.

Человек подошел к арке металлоискателя. За ним, как плотвички за щукой,
побежали двое помощников с листочками в руках.

- Что такое? - спросил Извольский.

Ему было едва за тридцать, но из-за привычки к власти и к хорошей пище он
выглядел куда старше: круглое и белое, как яичная скорлупа, лицо венчало
заплывшие жиром плечи, и весь облик Извольского удивительно отвечал неофициально
заработанной им кличке: Сляб.

- Вот, рвется к вам, - почтительно объяснил охранник, подавая Извольскому
красную книжечку. Извольский прочел удостоверение, кивнул и отрывисто сказал:

- Проходите.

Кабинет Извольского был пуст и огромен: дубовый стол, заваленный бумагами,
изгибался наподобие подковы, и с одной стороны к нему был приставлен столик
поменьше, для посетителей.

Извольский, впрочем, к столу не пошел, а расположился в одном из мягких
кожаных кресел, окружавших низенький кофейный столик в углу, бросив на ходу
заскочившей в кабинет секретарше:

- Вера, сообрази нам чего-нибудь. Черяга опустился в другое кресло.

- Чем могу служить нашему столичному правосудию? - с некоторой иронией
осведомился Извольский.

- А почему у вас слово "правосудие" вызывает такую насмешку? - немедленно
спросил Черяга.

- А потому, Денис Федорович, что убытки моего завода от этой забастовки