Чтение 16–й страницы книги ~Д`Артаньян

- Давайте обдумаем все спокойно, - сказал д'Артаньян самым миролюбивым тоном. - Итак, лорд Винтер дал вам сегодня утром приказ доставить меня к судье...

- Вчера вечером, простите. Приказ был отдан мне вчера вечером, с тем, чтобы я привел его в исполнение нынче поутру, - пояснил лейтенант не то чтобы особенно дружелюбно, но, по крайней мере, с откровенностью прямодушного человека, проявлявшего ровно столько непреклонности, сколько требует приказ.

"Ничего не понимаю, - подумал д'Артаньян. - Вчера... Все было задумано и стало претворяться в жизнь вчера. Когда ещё ни одна живая душа не знала, что я поплыву в Хэмптон-Корт... Или все же где-то во Франции свила гнездо измена и кто-то из особо доверенных лиц кардинала оказался двурушником? Но почему в таком случае меня не схватили сразу по прибытии в Лондон? Почему не схватили во дворце с самыми недвусмысленными уликами в кармане? Винтер, Винтер! Он один опаснее сотни Бекингэмов..."

Он попытался рассмотреть хоть что-нибудь за пределами медленно тащившейся кареты, за которой, судя по долетавшему топоту и постукиванию о мостовую древков протазанов, старательно шагали моряки, но занавески были задернуты плотно. Приходилось составлять себе мнение о происходившем вокруг исключительно по уличному шуму - д'Артаньян уже имел некоторое представление о Лондоне. Похоже, карета все ещё двигалась по оживленным улицам в самом центре города - д'Артаньян не понимал ни слова из доносившегося гомона, но этот шум в точности напоминал парижскую суету...

Стук колес отозвался гулким и кратким эхом - кажется, карета проехала под низкой и широкой аркой. И остановилась. "Это не их знаменитый Тауэр, - подумал д'Артаньян. - Тауэр на другом берегу, а мы, ручаться можно, не проехали за это время ни по одному мосту..."

- Прошу вас, - сказал лейтенант Фельтон, распахивая дверцу.

Д'Артаньян, не заставив себя просить дважды, проворно выскочил. Карета стояла во внутреннем дворе какого-то высокого здания самого старинного облика, и, судя по убогому виду стен, окон и дверей, гасконцу вновь предстояло иметь дело с той разновидностью рода человеческого, что именуется судейскими. Даже если бы Фельтон не проговорился, что они едут к судье, д'Артаньян безошибочно бы опознал здание: отчего-то полицейские и судьи обитают в домах, пришедших в совершеннейшее запустение как снаружи, так и внутри. То ли господа судейские, мастера вольного обращения с казенными суммами, кладут в карман и деньги, отведенные на починку, то ли в столь неприглядном виде скрыт злой умысел - приведенный пред грозные очи представителей закона субъект должен заранее осознать, что отныне его будет окружать самая унылая обстановка...

Сомкнувшись, моряки провели д'Артаньяна по извилистым длинным коридорам и препроводили в комнату, показавшуюся гасконцу родной и знакомой донельзя, - настолько она походила на резиденции полицейских комиссаров, к которым его под конвоем доставляли в Париже (впрочем, те присутственные места, куда он приходил по своему хотению, ничем не отличались). Тот же въедливый и удушливый запах старой бумаги, чернил и сургуча, те же неказистые столы и стулья, даже мантия на восседавшем за столом краснолицем толстяке казалась доставленной прямехонько из Парижа - столь же потертая и пыльная.

Судя по горделивому виду краснолицего, он был здесь главным - ну прямо-таки королевская осанка, голова надменно задрана, нижняя губа оттопырена почище, чем у Анны Австрийской... Возле стола почтительно стоял ещё один носитель мантии, но этот, сразу видно, был на побегушках, худой и плешивый, с неприятным взглядом.

После недолгого обмена фразами на непонятном гасконцу английском Фельтон и моряки покинули комнату с видом людей, избавившихся от не самого приятного в их жизни поручения. На смену им явились двое здоровенных, бедно одетых субъектов устрашающего телосложения, более всего похожих даже не на типичных представителей лондонской черни, а на диких лесных людей: неуклюжие, звероватые какие-то, заросшие бородами до глаз вопреки всякой моде. Они поместились по обе стороны д'Артаньяна, стоя к нему лицом и настороженно следя за каждым движением.

- Итак, доставили наконец... - сказал толстяк на неплохом французском. - Меня зовут сэр Эскью, и я тут судья...

- В самом деле, сэр Эскро? - вопросил д'Артаньян с самым невинным видом.

Одному богу известно, уловил ли судья издевку или его знание французского не простиралось настолько глубоко23, но он, окинув гасконца неприязненным взглядом, процедил через губу:

- Эскью, я вам сказал... А это вот - мистер Марло, мой помощник.

- Марлоу? - с тем же простодушным видом спросил д'Артаньян.

Но и эта его проказа24 не произвела никакого действия. Судья, шумно сопя, какое-то время рассматривал его так, словно все уже для себя решил и колебался лишь между четвертованием и повешением. Потом, в свою очередь, спросил:

- Так это вас зовут д'Артаньян?

- Господин судья, я глубоко тронут, - сказал д'Артаньян почтительно. - Вы чуть ли не единственный англичанин, который правильно выговаривает мое имя...

- А удостоверить свою личность можете?

- Без всякого труда, - сказал д'Артаньян, вынимая из кармана свое подорожное свидетельство, выписанное на имя кадета рейтаров Шарля де Кастельмора, путешествующего со слугой Планше по собственной надобности.

Пробежав бумагу глазами, судья, не поднимая глаз, спросил с подозрительным видом:

- Отчего же вы пишетесь Кастельмор, а зоветесь д'Артаньян?

- Потому что мое полное имя - де Батц д'Артаньян де Кастельмор, - спокойно ответил гасконец. - У вас, в Англии, подобное именование тоже не редкость...

Швырнув бумагу в ящик стола, судья наклонился вперед и, потирая ладони, радостно объявил:

- Ну вот ты нам и попался...

- Простите? - поднял бровь д'Артаньян.

- Каков прохвост, Марло? - повернулся судья к помощнику, и тот подхалимски захихикал. - Притворяется, будто видит нас впервые в жизни...

- А я-то его сразу узнал, сэр Эскью, - сообщил Марло. - Хоть он и в другой одежде... Трудненько его не узнать, мошенника...

- А не выбирать ли вам выражения тщательнее, сударь? - недобро поинтересовался д'Артаньян. - Иначе...

- Молчать! - заорал судья, грохнув кулаком по столу. - А то я тебя, прощелыгу, ещё и плетьми прикажу отодрать!

Д'Артаньян невольно дернулся в его сторону, но бородатые верзилы, оказавшиеся не столь уж и неуклюжими, проворно сграбастали его за локти так, что суставы затрещали, и вырваться не было никакой возможности.

- У кого ты, прохвост, спер эту бумаженцию, мы потом выясним, - сказал судья. - Если только будем тратить время...

- А стоит ли, сэр? - подобострастно посунувшись к его уху, спросил Марло. - К чему тратить время и силы на такие глупости?

- Вы совершенно правы, Марло, - сказал судья. - В самом деле, какая разница, у кого он украл бумагу? Главное, мы-то его прекрасно помним, мошенника... Думал, мы тебя не узнаем?

- Я тебя, голубчик, по гроб жизни не забуду, - хихикнул Марло. - И узнаю из тысячи... Мы же тебя предупреждали по всей строгости закона, а ты, стервец, не внял...

Д'Артаньяну показалось, что он спит и видит дурной сон, - но боль в стиснутых лапищами бородачей локтях была самая натуральная, какой во сне никогда не бывает.

- Что здесь происходит? - спросил он в полнейшей растерянности. - За кого вы меня принимаете, господа?

- То есть как это за кого? - с наигранным изумлением ухмыльнулся судья. - За того, кем ваша милость и является: за бродягу французского происхождения Робера Дебара, уже привлекавшегося однажды к суду не далее как месяц назад... - Он сделал паузу, глядя на д'Артаньяна с гнусной ухмылкой, потом подтянул к себе толстенную пыльную книгу и раскрыл её почти посередине. - Сейчас я вашей милости все объясню... На тот случай, если изволили запамятовать. Надобно вашей милости знать, что двадцать девятого июня тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова английский парламент принял закон под официальным названием "Закон о наказании бродяг и помощи бедным и калекам", имеющий к таким, как вы, самое что ни на есть прямое отношение... Вам, голубчик, уже исполнилось ведь четырнадцать?

- Да, - сказал д'Артаньян.

- Отлично, отлично... Читаю: "Любое без исключения лицо или лица старше четырнадцати лет, которые в соответствии с этим законом будут определены как жулики, бродяги или здоровые нищенствующие и схвачены в любой момент после праздника святого апостола Варфоломея, где бы это ни было в королевстве, просящими милостыню или совершая преступления бродяжничества и нарушения настоящего парламентского закона по какой-либо из этих статей..."

- Что за чушь! - воскликнул д'Артаньян, гордо выпрямившись. - Я в жизни не просил милостыни!

- А никто вас в этом и не обвиняет! - елейным голоском произнес Марло. - Вы, сударь мой, попадаете под категорию не нищих, а бродяг.

- Вот именно, - сказал судья. - Читаю: "Все фехтовальщики, укротители медведей, простые актеры интерлюдий и менестрели, не принадлежащие никакому барону или другому благородному лицу высокого ранга; все жонглеры, распространители слухов, лудильщики и мелкие бродячие торговцы, которые действуют, не имея разрешения, по крайней мере, двух мировых судей того графства, где они действовали..." Что, и это не про вашу милость писано? Черт побери, именно про вас! Фехтовальщик, у которого в качестве доказательства изъята шпага! Распространитель слухов, о чем есть свидетельства трех благонамеренных граждан! - Он хлопнул ладонью по лежавшей перед ним бумажной стопе. - Все о вас здесь и написано, в лучшем виде, добрым английским языком, добрыми английскими чернилами! Ну что вы на меня так смотрите? Месяц назад мы по доброте душевной подробно вам растолковали механизм действия закона и печальные последствия для бродяг, совершающих аналогичные преступления вторично... Не помните, милый?

- Я в жизни вас не видел, - сказал д'Артаньян. - Ни вас, ни вашего Марлоу. Месяц назад я был во Франции, а в Англии я впервые и живу тут всего несколько дней...

- Быть может, вашу личность удостоверит французский посол? - поинтересовался судья.

- Не имею чести быть с ним знакомым, - сумрачно отозвался д'Артаньян.

Это была полуправда. Французский посол в Англии, герцог де Шеврез, мог оказаться посвященным в некие тайны трудами супруги - и стал бы в этом случае для д'Артаньяна ещё более опасен, нежели Бекингэм и все его клевреты...

- Подождите, - сказал д'Артаньян. - В "Кабаньей голове" остался мой слуга, уж он-то удостоверит мою личность! Это может сделать и хозяин "Кабаньей головы" Брэдбери...

Судейские переглянулись с крайне недоуменным видом.

- Вы видите, судья, как он закоснел в своих преступлениях, - елейным тоном произнес Марло. - Выдумывает каких-то свидетелей...

- Короче говоря, уж не рассчитываете ли вы, любезный, что я буду тратить время, разыскивая вымышленных Брэдбери и каких-то не менее мифических слуг? - ухмыльнулся судья. - Эх, молодо-зелено, законы нарушаем легко, а вот придумать подходящие оправдания ума не хватает... Так вот... Закон предусматривает, что в случае первого задержания лицо одной из помянутых категорий - то бишь в вашем случае фехтовальщик и распространитель слухов - считается бродягой и с ним обращаются соответственно, если только какая-нибудь уважаемая личность не согласится взять его к себе на службу на два года... Вам повезло. Нашлась уважаемая личность...

- Вот как? - саркастически усмехнулся д'Артаньян. - И кто же это?

- Сами прекрасно знаете, - небрежно ответил судья, словно от мухи отмахнулся. - Но вы не оправдали ожиданий вашего благодетеля, сбежали от него и вновь принялись за старое... А следовало бы вспомнить, что в случае вторичной поимки за то же преступление виновный без особых церемоний приговаривается к смертной казни. Именно так я с вами и намерен поступить. Сколько можно испытывать терпение закона?

Изумленный д'Артаньян оторопело переводил взгляд с одного на другого. Все это было настолько диким и невозможным, что не лезло ни в какие ворота...

И тут он вспомнил об испытанном средстве, способном смягчить самое черствое сердце любого судейского.

- Прикажите этим медведям меня отпустить, - сказал он как мог спокойнее. - Я хочу продемонстрировать вам неоспоримые доказательства своей невиновности...

- А вы будете себя хорошо вести? - осведомился судья с хитрой улыбкой.

- Куда уж лучше, - сказал д'Артаньян. Почувствовав, как после знака судьи разжались железные клещи, мертвой хваткой сжимавшие его руки, он потряс локтями, восстанавливая нарушенное кровообращение, потом, стараясь не делать резких движений - как вел бы себя со злющей пастушьей овчаркой, на которую его стражи чрезвычайно походили, - достал из кармана туго набитый кошелек, ослабил завязки и продемонстрировал кучку золотых монет внутри.

- Видите, сколько доказательств? - спросил он. - Одно к одному, из доброго золота...

Его пленители переглянулись. Д'Артаньян мог бы поклясться, что в глазах у них светились непритворное сожаление и алчность, - но судья, решительно встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, решительно сказал:

- Эти штучки у вас не пройдут, дорогой фехтовальщик и распространитель слухов. Английские судейские чиновники, надо вам знать, неподкупны...

Взгляд его по-прежнему был прикован к золоту в туго набитом кошельке, показалось даже, что у него вот-вот потечет слюна на подбородок, как у голодной собаки. Но он, превозмогши себя поистине титаническими усилиями, повторил:

- Английские судебные чиновники, надо вам знать, неподкупны!

- Все, как один! - тенорком поддержал Марло, с сожалением провожая взглядом исчезнувший в кармане д'Артаньяна кошелек. - Снизу и доверху, от коронного судьи до последнего служителя!

"Но ведь этого не может быть! - мысленно возопил д'Артаньян. - Во Франции брали, как миленькие, в Нидерландах брали, не чинясь, а эти... У них же вот-вот глаза выскочат, Марло едва не подавился голодной слюной... Что же тут происходит? Им хочется - но не берут..."

- Полагаю, вам понятно ваше положение? - хмуро поинтересовался судья, шумно захлопнув толстенную книгу, отчего взлетело облачко сухой пыли. - Ваша личность установлена окончательно и бесповоротно, положение ваше печальнее некуда. Вы виновны во вторичном совершении преступления, за которое уже однажды были задержаны, что по английским законам влечет смертную казнь без особых разбирательств и церемоний. Собственно говоря, ничто мне не мешает завтра же - а то и сегодня - отправить вас в Тайберн, где вам смахнут голову добрым английским топором так легко и быстро, как мальчишка сносит головку одуванчика...

- А то и быстрее, - угрюмо подхватил Марло. - А предварительно вас на всякий случай подвесят на дыбу - вдруг да под давлением неопровержимых обстоятельств сознаетесь ещё в каких-нибудь гнусных преступлениях...

- Господа, - серьезно сказал д'Артаньян. - Вы, часом, не сошли с ума? Я поименно перечисляю всех, кто может удостоверить мою личность, у вас в столе лежит бумага, опять-таки мою личность полностью удостоверяющая...

- У меня в столе? - поднял брови судья в наигранном изумлении. - Марло, что он такое несет? Вы видели, как я брал у него какую бы то ни было бумагу и клал в стол?

- Ничего подобного в жизни не видел, - поторопился заверить Марло.

- Довольно нам слушать ваши глупости, - сказал судья категорическим тоном. - Мы сегодня ещё не завтракали из-за вашей милости... Уяснили себе положение? Голову вам оттяпать легче легкого. А посему подумайте как следует в уютной и тихой камере на одного постояльца, вдруг да и надумаете что...

Он махнул бородачам, и те, вновь вцепившись д'Артаньяну в локти, поволокли его к двери, как лиса уносит из курятника похищенного петуха...

Глава восьмая

Старый добрый знакомый

Часы д'Артаньяна неопровержимо свидетельствовали, что он провел в камере три часа, и они, вне всяких сомнений, были исправны, но все равно гасконцу казалось, что механизм врет и он прозябает тут целую вечность. Он то присаживался на колченогий табурет, то принимался яростно мерить шагами камеру по всем направлениям, то стучал кулаками в дверь, но что не следовало никакой реакции.

Он уже понимал, что влип крепко. Поначалу теплилась успокоительная догадка, что все дело в примитивной ошибке, что д'Артаньяну выпало несчастье быть как две капли воды похожим на некоего бродягу родом из Франции, фехтовальщика и распространителя слухов. Но понемногу он стал понимать, что от этой мысли придется отказаться.

Во-первых, судья, несомненно златолюбивый, как царь Мидас, отказался от денег, хотя при этом и претерпел немалые душевные муки. Во-вторых, он походил не на самодура, не желавшего слушать никаких оправданий, а скорее уж на законченного прохвоста, прилежно выполнявшего чьи-то инструкции. И, в-третьих, д'Артаньяна к нему доставили не туповатые городские стражники, в самом деле способные обознаться, а люди милорда Винтера по его собственному категорическому приказу, отданному ещё вчера. Все это, вместе взятое, заставляло думать, что д'Артаньян стал жертвой какой-то изощренной интриги. Что история с двойником-бродягой была высосана из пальца, сочинена на скорую руку... но это мало что меняло в его печальном положении. Относиться к угрозам судьи наплевательски никак не следовало - ему и в самом деле подробно и наглядно доказали, что могут сотворить с ним все, что душеньке угодно. Потому что некому прийти на помощь, никто не заступится, извлечь его отсюда могла бы разве что вооруженная сила, а где её прикажете взять? Вот так положеньице, и алмазные подвески в мешочке на шее жгут грудь, как раскаленные угли...

Когда с той стороны двери тягуче заскрипел засов, д'Артаньян, как ни странно, возликовал - в его смутном положении появилась хоть какая-то определенность...

Сначала вошли давешние дикие бородачи и стали перед д'Артаньяном с тем же видом хорошо обученных пастушеских собак, следящих за каждым движением глупой овцы.

Потом в распахнутой двери появился милорд Винтер собственной персоной, изящный щеголь, опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и непринужденно произнес:

- Боже мой, какая встреча, д'Артаньян! Как вас только угораздило попасть к нашим церберам? Вы молчите, смотрите на меня исподлобья... Отчего?

Не двигаясь с места - он уже оценил в должной степени ловкость и проворство казавшихся неуклюжими бородачей, - д'Артаньян спокойно сказал:

- Потому что у меня есть сильные подозрения касательно вашей роли во всем происшедшем. Сдается мне, вы к моим невзгодам имеете самое прямое отношение...

- После нашего знакомства я очень быстро понял, что вы умный и проницательный человек, несмотря на ваш юный возраст, - сказал Винтер. - Что делает вас особенно опасным и заставляет относиться к вам со всей возможной серьезностью...

- Спасибо за похвалу, - угрюмо отозвался д'Артаньян.

- Поговорим же о наших делах. Мне совершенно ясно, что вы находитесь здесь по поручению кардинала... Кстати, не при вашем ли участии были украдены два подвеска с плеча герцога, прямо на балу? Или это всецело заслуга моей очаровательной невестки, миледи Кларик? Бьюсь об заклад, Ришелье хочет скомпрометировать вашу королеву... Что ж, неплохо задумано. Я бы сказал, изящно. Чувствуется рука подлинного мастера. Вы, быть может, не поверите, но я отношусь к кардиналу с огромным уважением - большого и острого ума человек, и служить ему, должно быть, одно удовольствие, не то что нашему Бекингэму, дурачку набитому, если откровенно...

Д'Артаньян усмехнулся, глядя через его плечо на двух молчаливых стражей:

- Винтер, вы не боитесь, что эти милые создания кому-нибудь донесут о ваших разговорах? Они, конечно, даже издали выглядят туповато, но кто их знает...

Винтер искренне расхохотался, не удостоив бородачей и взгляда:

- Вы плохо знаете Англию, дорогой друг. Эти милые парни - из лесов Нортумберленда, на самой границе с Шотландией. У них там свое наречие, которого не разумеет ни один утонченный человек. По-английски они, дай бог, понимают одно слово из десяти, а по-французски не смыслят вообще, так что ваше искреннее беспокойство обо мне лишено всяческих оснований... Полноте. Они ничего не разберут из нашего разговора, все равно, по-французски мы будем говорить или по-английски... В некоторых отношениях прямо-таки бесценные ребята, все равно что живая мебель... Исполнительная и надежная. Д'Артаньян, надеюсь, вы понимаете, насколько глубоко влипли? Заступиться за вас некому, никто вас не выручит. Этот костолом и вешатель, судья Эскью, своей собственной волей отправит вас на плаху ещё до наступления ночи, и ни одна живая душа этому не воспрепятствует... Печальный конец, правда? Особенно для молодого человека девятнадцати лет, одержимого честолюбивыми стремлениями... Умереть в чужой земле, на плахе, под гогот и улюлюканье лондонской черни... Слава богу, у вас есть искренние друзья...

- Уж не на себя ли вы намекаете? - сумрачно поинтересовался д'Артаньян.

- Совершенно верно. В данной ситуации я - ваш единственный друг... и единственный человек, который способен вас отсюда вытащить. Конечно, не задаром...

- Что вы от меня хотите? - настороженно спросил д'Артаньян.

- А вот это уже деловой разговор... Прежде всего, хочу вас успокоить: я сейчас не выполняю поручения милорда Бекингэма, который знать не знает о вашем аресте. Он-то как раз полагает, что вы успели сбежать из Англии, и я не спешу его разубеждать...

- Почему? Я думал, вы преданно ему служите...

Винтер сказал без улыбки:

- Видите ли, д'Артаньян, вы плохо знаете английские реалии. И вряд ли слышали, что Англия - страна давних, устойчивых традиций.

- Ну почему? Кто-то мне это уже говорил...

- Ах, вот как? Тем лучше, - сказал Винтер. - Я, знаете ли, неглуп. Смею думать, неглуп. И хорошо знаю историю нашего туманного острова. Надобно вам знать, д'Артаньян, что в Англии среди множества давних устойчивых традиций существует и такая: подавляющее большинство фаворитов наших королей и королев кончали плохо. Очень плохо, - он сделал недвусмысленный жест, означающий отрубание головы. - У вас во Франции в этом отношении всегда обстояло чуточку лучше, ненамного, но все-таки... В Англии же фавориты с завидным постоянством, за редчайшими исключениями, кончали жизнь на плахе - от Галвестона и Диспенсеров до Эссекса, Норфолка и прочих... Настолько часто, что это стало традицией. И человек здравомыслящий, помнящий историю, поостережется особенно уж крепко связывать свою судьбу с очередным фаворитом, а тем более таким глупым, как Бекингэм. Его слишком многие ненавидят, он алчен, и недалек. Либо король в конце концов отправит его по накатанной поколениями предшественников дорожке, либо его прикончит какой-нибудь осатанелый пуританин - пуритане к нему питают особенную ненависть, считают исчадием ада, сыном Велиала, дьяволом во плоти. Впрочем, нелюбовь к нему всеобщая. Но наш новоявленный герцог ничего этого не замечает, за что однажды крепко поплатится. И я не хочу, чтобы он потащил и меня за собой. Я - эгоист, милейший д'Артаньян. Меня в первую оче редь заботит собственная персона, так что применительно к данному случаю вовсе не спешу выдавать вас Бекингэму. Откровенно говоря, меня не особенно и заботит, если история с подвесками выплывет наружу. Ну что мне Анна Австрийская? Почему меня должна волновать её судьба? Таким образом, в моем лице вы имеете союзника - при том условии, конечно, что мы договоримся. Я боюсь даже думать о том, что случится, если дело окончится иначе... Я не стану выдавать вас герцогу, потому что после нашего разговора вы будете представлять для меня нешуточную опасность. Боюсь, придется приказать этим славным нортумберлендцам, чтобы без затей придушили вас здесь же, в камере...

- А вы не боитесь последствий? - спросил д'Артаньян.

- О господи, каких ещё последствий? - беззаботно усмехнулся Винтер. - Беда ваша в том, д'Артаньян, что момент для вас крайне неудачный. Предположим, кардинал узнает о постигшей вас участи... Ну и что? Дипломатических демаршей следовало бы опасаться только в том случае, если бы отношения меж нашими странами были безоблачными и обе державы панически боялись любого инцидента, способного вызвать обострение отношений, а то и войну... Но все дело в том, что война и так вот-вот разразится. Наши войска уже грузятся на корабли, чтобы вскоре отплыть к Ла-Рошели и на остров Ре. Ваши - уже выдвигаются к Ла-Рошели. Война вспыхнет со дня на день. Среди превеликого множества трупов, которые там нагромоздят, ещё один, ваш, станет не чем-то из ряда вон выходящим, а банальнейшей, скучнейшей принадлежностью пейзажа... Время для вас неудачное, согласитесь. Подумайте как следует. И попытайтесь доказать мне, что я неверно все рассчитал... Что же вы молчите? Я прав...

- Возможно, - процедил д'Артаньян.

- Не будьте образцом пресловутого гасконского упрямства, - поморщился Винтер. - Нет никаких "возможно". Я прав. Когда война вот-вот разразится, когда трупы будут громоздиться сотнями и тысячами, какие последствия для меня будет иметь участие в убийстве изобличенного французского шпиона? Да и после войны - все войны когда-нибудь кончаются, понятно, - не возникнет особенных вопросов. Таковы уж законы войны - многое на неё можно списать...

- И что же вы хотите?

- Побуждения мои, оставляя в стороне дискуссионный вопрос о их чистоте, довольно несложны... - сказал Винтер непринужденно. - Я не один раз бывал во Франции, неплохо её знаю. И хорошо знаю, что представляют собою младшие сыновья гасконских родов вроде вас, - вы бедны, как церковная мышь... О, не обижайтесь! Дело в том, что я, признаться по совести, немногим богаче вас. Разумеется, жалованье мое не в пример выше вашего, я комендант Дувра и занимаю ещё несколько видных должностей, которые неплохо оплачиваются, у меня есть две-три выгодных аренды в виде доходов с парочки мест25. Но беда в том, что эти блага всецело опираются на расположение ко мне Бекингэма. Если он ко мне охладеет или с ним приключится что-то в силу тех самых традиций, я все потеряю, и мне, пожалуй, останется промышлять разбоем на большой дороге или податься в ландскнехты к какому-нибудь германскому князьку - это в том случае, если меня не отправят на плаху вслед за Бекингэмом или не прикончат ненароком за компанию с ним разъяренные пуритане... Одним словом, мое хрупкое благосостояние висит на волоске, и я достаточно умен и предусмотрителен, чтобы не полагаться всецело на переменчивую фортуну в лице герцога...

На этот раз усмехнулся д'Артаньян:

- Вы не намерены ли через мое посредство предложить свои услуги кардиналу Ришелье?

- Я думал об этом, - серьезно сказал Винтер. - Но, во-первых, доход с этого предприятия будет не столь уж велик, а во-вторых, всегда есть опасность разоблачения. В некоторых отношениях наши традиционные казни ещё похуже ваших. А впрочем, нет особой разницы, разорвут тебя лошадьми или сожгут у тебя перед глазами твои же собственные внутренности, прежде чем повесить... Нет уж, служба кардиналу меня не прельщает, выгода мала, а риск велик... У меня есть не в пример более лакомый кусочек. Наследство моего безвременно скончавшегося брата.

- Ах, вот оно что... Но у него же есть законные наследники - вдова вашего брата и её сын...

- В том-то и оно, любезный д'Артаньян, в том-то и оно... - протянул Винтер, и его лицо стало невероятно жестким. - Наши английские законы порой вопиюще несправедливы. Ну какое право имеет эта женщина и её отпрыск на земли, золото и титулы?

- Право жены и сына.

- Глупейшее право, должен вам сказать. Почему это право передается женщине, случайным образом вошедшей в его жизнь, а не тому человеку, который вырос в этих имениях? Человеку, рожденному от тех же славных предков, что и мой брат? Почему владеть всем будут сторонние люди? - Он говорил словно в горячечном бреду, захлебываясь и торопясь, и не сразу овладел собой. - Почему, д'Артаньян? Эту глупейшую ситуацию ещё не поздно исправить... И вы должны мне помочь.

- Я? С какой стати?

- Вы - её любовник, и не вздумайте отпираться, - сказал Винтер.

- Черт побери, а если даже и так, вам-то какое дело? - воскликнул д'Артаньян. - Это даже не прелюбодеяние, потому что она вдова. Если это грех, я отвечу перед богом - но вы-то тут с какого боку, черт вас побери? У вас нет никакого права меня осуждать, и её тоже...

- Экий вы горячий! - усмехнулся Винтер. - Сущий гасконец... Да успокойтесь, я вовсе не собираюсь вас осуждать, она очаровательное создание, и по-мужски я вас вполне понимаю...

Кое-какие изменения в его лице о многом сказали д'Артаньяну, и он уверенно воскликнул:

- Вы, конечно же, пытались... Но она вам отказала!

- Ну и что? Естественно, что прежде всего я хотел испробовать самый простой и бескровный метод, никому не причиняющий ущерба... У нас нет законов, запрещающих жениться на вдове покойного брата, - как и во Франции, насколько мне известно. Вы правы, она меня отвергла...

- Смерть вашего брата, я слышал, была чрезвычайно странной... - сказал д'Артаньян, пытливо следя за лицом собеседника.

Тот форменным образом передернулся:

- Да какое вам дело? Врачи признали его смерть следствием неизвестной заразы. Если это удовлетворило английские власти, то вам и вовсе глупо совать нос в это давнее дело...

- Отчего же давнее? Прошло всего несколько лет...

- Послушайте, д'Артаньян, не уводите разговор в сторону и не старайтесь казаться глупее, чем вы есть! Повторяю, я весьма высокого мнения о вашем уме. Неужели вы ничего не поняли?

- Предпочитаю услышать это из ваших уст.

- О господи, что за церемонии! - в сердцах сказал Винтер. - Ну ладно, не будем зря тратить время... Итак, вы её любовник. Она вам доверяет, она должна быть с вами откровенной, быть может, вы даже знаете, где сейчас её сын... - Он вскрикнул и торжествующе выбросил руку. - Вас выдало лицо! Вы знаете!

- Знал, - поправил д'Артаньян. - Сейчас там его уже нет, я говорю чистейшую правду...

- "Там" - это где? - быстро спросил Винтер.

- Какая разница, если сейчас его там все равно нет?

И гасконец поклялся себе следить за каждым словечком, чтобы ненароком не выболтать лишнее, - любое неосмотрительное упоминание места, маршрута и намерений могло дать этому подлецу след...

- А где сейчас она?

- Понятия не имею.

- Д'Артаньян, не шутите со мной! В вашем положении это смертельно опасно... Вы правы, давайте говорить без обиняков. Я хочу, чтобы вы помогли мне её захватить. Вам она доверяет, и этим стоит воспользоваться.

- Честное слово, Винтер, вы с ума сошли, - ответил д'Артаньян скорее устало, чем сердито. - Есть предложения, которых дворянину не делают, - есть, черт возьми! Вы мне предлагаете предать женщину, которую я люблю...

- Какие нежности! Вздор, д'Артаньян, вздор! Вы слишком молоды и оттого склонны давать высокие эпитеты очередной постельной победе. В вашей жизни, если не поведете себя дураком, ещё будет столько женщин, что вы и представить не можете... И потом, не забывайте, речь идет о вашей голове. Чтобы выйти отсюда живым и невредимым, вам придется заплатить выкуп. Он вам теперь известен. Других вариантов попросту нет. Или вы будете жить, или она. И еще... Вы хоть представляете, насколько велико наследство? Я имею в виду не землю, дома и прочую недвижимость, а деньги. Аккуратные-золотые кружочки. Приблизительно... если перевести в пистоли... Около полутора миллионов пистолей, д'Артаньян! Полтора. Миллиона. Пистолей. Не ливров - пистолей! Я готов заплатить вам... скажем, пятьдесят тысяч. Полмиллиона ливров. Вам мало? Извольте. Сто тысяч. Сто тысяч пистолей, слышите, вы, гасконский нищеброд? Вы хоть соображаете, каких высот достигнете с такими деньгами во Франции? Станете на равной ноге с вельможами, купите себе полк, провинцию, титул...

- А не обманете? - криво усмехнулся д'Артаньян.

- Вам придется верить мне на слово, потому что у вас нет выбора, - серьезно ответил Винтер. - Я не намерен вас обманывать, прежде всего оттого, что вы можете мне ещё когда-нибудь понадобиться. А что сможет связать нас крепче, чем участие в подобном... предприятии? Как видите, я предельно откровенен. Именно так и приобретают себе верных друзей - делая их соучастниками... Ну?

- Нет.

- Сто пятьдесят тысяч, д'Артаньян! Да за такие деньги вы купите весь ваш Беарн и станете чем-то вроде некоронованного короля! А если вас не устраивает эта бедная горная страна, можете приобрести себе поместье в Англии, да и титул заодно - в царствование Малютки Карла это просто... Решайтесь же! Больше я не могу вам дать, решительно не могу, хватит с вас и десятой части...

- Пожалуй, вы меня и в самом деле не намерены обманывать, - медленно произнес д'Артаньян. - Реши вы не платить, набавляли бы и набавляли мою долю, вплоть до половины...

- Черт возьми, я же говорю, что намерен поступить с вами по совести!

- А с ней?

- Послушайте, д'Артаньян, я же не чудовище... Никто не собирается её убивать, достаточно будет, если она по всей форме подпишет отказ от...

Д'Артаньян усмехнулся:

- И вы хотите меня уверить, что человек, не пожалевший родного брата, пощадит чужую ему женщину? И её ребенка, пусть даже это ваш племянник?

Без тени смущения Винтер сказал:

- Ну и что? Какая вам разница? Здесь нет места оговоркам, уточнениям и прочим юридическим хитростям. Либо вы соглашаетесь, либо нет. А коли уж соглашаетесь, вам, по-моему, не стоит ханжески закатывать глаза, вздыхая о её участи...