Чтение 16–й страницы книги ~Великий маг~

- Почему?

- Страшится, - объяснила Мерилин, - что обворуют. Я взглянул на этого Карелова. Все ясно, можно не продолжать, этот безнадежен. Все, кто боится отдавать вещь в

издательство, "а то возьмут мою гениальную рукопись и напечатают под своей фамилией", - безнадежны. Это уже клиника. Тот, кто пишет, не страшится: украдут эту, напишу десять других. В старинное время, когда в самом деле были рукописи, то есть написанные от руки, такое иногда случалось. Раз на тысячу присланных рукописей. Но не в век Интернета, когда эта же "рукопись"..: надо бы другой термин, отправлена, может быть, в десять других издательств, лежит на компах десяти друзей и выставлена на сайт в Интернете, где легко доказать как авторство, так и дату появления. Я пил мелкими глотками, вежливость заставляет ответить, мы же за одним столом, я сказал мирно:

- Писатели - самые защищенные люди на свете. От обворовывания. Можно обворовать слесаря, банкира, министра, даже самого президента, но писателя обворовать невозможно. Все мое достояние - это тридцать моих романов. Эти файлы не только у меня на диске, но и в издательстве, где издают, есть и в издательстве, где издавался раньше. Лежат на сервере в Инете, разошлись на дисках по пользователям. Если воры вломятся в мою квартиру, они вынесут всего лишь вещи, то есть крохи, но не коснутся богатства, что обеспечивает мое небедное существование.

- Владимир Юрьевич, а как вы относитесь к эпиграфам? Я пожал плечами.

- Спокойно.

- Но сами пользуетесь?

- Теперь нет. Карелов кивнул:

- Я заметил, что в трех ваших первых книгах они в каждой главе. А потом... как ножом отрезало!

- Верно, - согласился я.

- А почему? За столом пятеро, четыре пары глаз уставились на меня, как дети на фокусника.

- Всем хочется, чтобы своя вещь выглядела как красивше. Но эпиграфы - нечто сродни плагиату, когда на свой чурбан навешиваешь чужие кружева. На самом деле

эпиграфы - это костыли. Украшая свое произведение эпиграфами, вы тем самым признаетесь, что оно - хроменькое, убогонькое. Ну не может без костыликов! Без одежки с чужого плеча. Да и странновато выглядит эта ворона в павлиньих перьях, где после яркого и красочного эпиграфа идет серенький, как дохлая мышь, авторский текст. Эффект, прямо сказать, комичный. Во всяком случае, противоположный тому, чего добивался старательный автор. Карелов сказал быстро:

- Ого, вы признаетесь, что у вас тексты серенькие, как дохлые мыши?

- Нет, - ответил я так же весело, - мне жаль авторов, чьи эпиграфы в моих романах будут выглядеть, как дохлые мыши!

Мерилин спросила:

- Что вы делаете с программами проверки грамматики?

- Орфографию оставляю, - сообщил я, - грамматику отключаю на фиг. Мне кажется, ее составлял тот же редактор, который всегда подчеркивает красным фразу с несогласованными частями предложения. Мол, ошибка! К примеру: "Вышел я вчера на улицу, иду по ней, и вдруг навстречу мне Петр Карамазов!" Здесь компьютерной программе и недоумку-редактору не нравится, что в первой части предложения - прошедшее время, во второй - настоящее, а дальше вообще черт-те что, и он начинает черкать, руководствуясь своими убогонькими школьно-институтскими познаниями...

ГЛАВА 21

За столом оживились, Мерилин с облегчением вздохнула.

- Вот и я заметила, - пожаловалась она, - что когда все делаю по-грамотному, то получается преснятина...

- Плюйте на все правила, - сказал я твердо.

- Добивайтесь звучания фразы, эффекта!.. Фраза должна действовать на читателя. Все остальное - фигня. Правила, если они и есть, устанавливаете вы сами.

- Владимир Юрьевич, - а как насчет создания сюжетов? Ведь еще Шекспир заимствовал...

- Шекспир, - протянул я, - как любите ссылаться на Шекспира, когда речь о заимствовании, но как сразу умолкаете, когда о занимательности, об интриге, о кровавых сценах!.. Я уже говорил о придурках, утверждающих, что во всем мире существует что-то около десяти сюжетов. У них мания к магическим числам, потому всегда называют нечетное число, эта "точность" должна придать большую убедительность их дурости: девять сюжетов, семь, три... Непонятно, что защищают больше - собственную творческую импотентность или же оправдывают воровство чужих сюжетов, идей, тем и образов? Больших противников творчества, как понимаете, на свете просто существовать не может. Пока есть силы, создавайте свое. Когда убедитесь, что создать не в состоянии, а бросить писать не можете, тогда что ж, шекспирьте...

- Владимир Юрьевич, а как вы смотрите на романы, где средневековые герои, ох, такие умные и деликатные, экологию берегут, пингвинов спасают, равновесие в природе блюдут, зубы чистят "Пепсодентом", общечеловеческие ценности ухитряются блюсти со своими крепостными простолюдинами, которых, оказывается, вовсе и не секут на конюшне... Я засмеялся так, что поперхнулся остатками кофе. Кто-то деликатно постучал по моей спине.

- Класс!

- согласился я.

- Да еще и свысока посматривают на тех авторов, которые изображают героев такими, какими те должны быть согласно эпохе. В средневековой Европе и короли были неграмотными и не имели привычки мыться! На королевских пирах посуду давали вылизывать собакам и тут же накладывали новую порцию каши с мясом... Этих придурков, мнящих себя гениями, которые говорят "новое слово", море. Но вы - не они? Вас, надеюсь, немного? Помните, большинство неправо всегда. Издали донесся звонок, приглашающий в аудиторию. Снова деликатно уступали мне дорогу, а грязную чашку и блюдце с крошками выхватили из рук со словами "мы сами, сами - не утруждайтесь!". Мерилин продолжила нерешительно:

- Но все-таки насчет точности... какой вы экстремист, мне просто страшно!

- Вас уже достают?

- осведомился я.

- Еще как, - вздохнула она.

- Да я и сама себя взнуздываю...

Мы поднимались из буфета по широкой лестнице, нас обгоняли целые стайки.

Я сказал с ленивой благожелательностью старого опытного мэтра:

- Уверены, что нужна точность в описании? Восприятие человека, как Восток, - штука тонкая. Помню, ребятней мы вслед за Утесовым пели: "Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика, но и молдаванки и перессы обожают Костю-моряка". Прошли годы, и какой-то умник отчетливо растолковал нам, что Молдаванка и Пересыпь - это пригороды в Одессе, где живет шпана, рыбаки да биндюжники, они же извозчики, и что надо петь "...но и Молдаванка, и Пересыпь...". И сразу пропала большая часть очарования, ибо сознание дразнили эти таинственные перессы. И хотя каждый из нас понимал, что это не персиянки... а персиянок мы знали по одной-единственной, которую Стенька в набежавшую волну, но при звуках этого непонятного слова перед глазами вспыхивали яркие и пахнущие восточными сладостями богатые гаремы, Гарун аль-Рашид, Али-Баба и пещера с сорока разбойниками, слышался рев боевых верблюдов и свист сабель из-за этих таинственных Пересе... А оказывается, там всего лишь о местных Люберцах и Долгопрудном!.. Такие уж мы люди, читатели, нам нужна известная свобода для воображения. Не говоря уже о том, что излишняя детализация вообще раздражает, как четко видимая тюремная решетка. Все эти точности, которые "знатоки профессий" требуют от писателя, практически всегда неминуемо приведут произведение в могилу.

Я приостановился, пропуская всех в аудиторию, здесь возникла смешная заминка: все вежливые дальше некуда, как роботы, подчиняющиеся жесткой программе - уступать старшим дорогу, но я предпочитал, чтобы все уже сидели на своих местах, а я чтоб как генерал, при появлении которого все встают. У стола я выждал, когда все усядутся, перестанут двигать задницами по сиденьям, заговорил громко, чтобы подавить легкий шум:

- Похоже, в моих сумбурных лекциях допущен промах... Надо было гораздо раньше сказать про устоявшиеся глупости, против которых бороться... не стоит. Их массы, но возьмем только одну, постоянно бросающуюся в глаза. Для иллюстрации. Во всех рыцарских романах, какая бы эпоха ни изображалась, рыцарь всегда в полных доспехах, шлем с опускающимся забралом и прочими наворотами, характерными для заката рыцарства, когда в руках их противников появилось огнестрельное оружие. Напоминаю, что полевая артиллерия была применена крестоносцами в битве при Грюнвальде, кажется, в 1442 году. К примеру, в знаменитом английском фильме "Эскалибур" рыцари короля Артура скачут в подобных сверкающих доспехах, хотя англичанам ли не знать, что "рыцари" короля Артура ходили едва ли не в звериных шкурах и бились каменными топорами?.. Перекусив, они смотрелись свежее, глаза блестят заинтересованно.

- Однако, - продолжил я, - однако в восприятии простого человечка прочно утвердилось, что если рыцарь - то обязательно в таких вот доспехах, что с головы до ног, каждый пальчик и каждая фаланга пальчика в отдельном до-спешке, а сам рыцарь... ну просто душка. Если же автор рискнет показать в своем романе, что рыцари Круглого стола одевались согласно той эпохе, дрались тем оружием, которое было на самом деле, согласно опять же археологии, летописям и пр., то читатель почувствует себя обманутым. И то лишь в случае, если книга написана очень убедительно и талантливо. В этом случае читатель просто вас обругает и придет бить стекла в вашей квартире и поджигать вашу машину за оскорбление его чувств, святынь и пр. А если роман будет на обычном уровне, то лишь отбросит в сторону, как искажающий действительность. Мерилин вскинула руку и, не дожидаясь кивка, поинтересовалась:

- А как надо поступать?

- Как поступать, - повторил я, - как поступать, ведь надо же правду?.. Гм... Это звучит кощунственно, но, простите, в самом ли деле надо? Если это научная монография - то просто обязаны. Если научно-популярный труд - тем более детям врать просто нехорошо. Нельзя. Неприлично. Опасно для поступательного движения цивилизации. Но если это художественное произведение? Чесс слово, здесь вступают другие законы. Какие? Первое - надо определиться, что вы хотите сказать своим произведением. Показать, как жили тогда люди? Верно, тогда в самом деле вы обязаны скрупулезно следовать археологии и летописям. Если же, к примеру, собираетесь воспеть любовь Ланселота к жене короля Артура, то так ли уж важно, какие доспехи носит Ланселот? Однако предположим, что вы одели его в те доспехи, какие носили в те века. То есть вместо блистающего красавца на страницах романа выведен грязный... да-да, привычку мыться рыцари занесли в Европу после крестовых походов, позаимствовав ее на Востоке!

- диковатый, абсолютно неграмотный, в доспехах из грубо выделанной кожи, с плохим мечом из сыродутного железа...

Половина лиц напряглась и застыла. Я хреновый физиономист, но и мне ясно, они воспринимают слово "рыцарь" только в одном значении: нашампуненный красавец с голливудовской улыбкой и манерами д'Артаньяна. Весь в железе с ног до головы. Щит с гербом, на шлеме перья редких птиц.

- Читатель в шоке, - продолжил я, - как вон кое-кто из вас. Да, все привыкли к другому! Вы это понимаете и мастерски начинаете переламывать восприятие читателя, перевербовывать в свою веру, менять его представление, убеждать в своей правоте. Конечно, все это надо делать мастерски. Все! До последнего слова. До последней буквы. Ведь надо не просто переубедить читателя, а перещеголять все те романы, которые были написаны на эту тему ранее. И на протяжении всего романа надо постоянно поддерживать этот новый образ, подпитывать его, дабы читатель не вернулся к старому, привычному, родному с детства. И вот ваш роман написан. Мастерски, гениально. Допустим, что все приняли этот новый образ, что вообще-то маловероятно. Но все же девяносто процентов читателей, если не больше, почувствуют себя обворованными вами. Обворованными подло и незаслуженно. За что унизили их славного Ланселота - зерцало всех доблестей? Я перевел дух, сказал громче:

- А теперь самое главное... Ведь роман собирались писать о любви, войне и тэдэ. Какая к черту любовь! Вы плюнули читателю в самую душу. Он все равно возмущен и придет бить стекла, вы об этом уже знаете, так о какой любви к женщине может идти речь?.. Невозможно драться за душу читателя, перевербовывая его таким образом, и говорить еще и на другую тему. Пусть даже за любовь. Не получится о любви! Вот просто не получится. Два арбуза в одной руке не удержишь. Вся аудитория зашумела, словно я швырнул бомбу в плотину и она в одночасье рухнула.

- А вот еще один примерчик, - добавил я, - для любителей точности... Ну, которым надо очень подробно объяснять, как именно повязка сползла с раненой головы на колено! Которым прежде всего дай точность в произведениях. Абсолютную правдивость!.. А то, что Айвенго так и не был узнан ни отцом, ни любимой, их не коробит. И то, что граф Монте-Кристо без всякой маски общается с людьми, его предавшими однажды, тоже нормально: не узнали!.. Любимая женщина, которая мечтала выйти за него замуж, не узнала!.. Но если для произведения надо, чтобы родной отец не узнал родного сына, которого не видел всего пару лет, вот и не узнает! Надо для сюжета, чтобы леди Ровена час расспрашивала Айвенго о нем самом, но не узнала, - будет сделано! А ведь последний раз виделись и целовались от силы те же годик-два назад! Да и модные в одно время маскарады - смешно, когда лишь глаза чуть прикрываются полумасочкой, оставляя открытыми рот, нос, щеки, шею... Когда муж встречается на балу с собственной женой, которая лишь глаза прикрыла полумаской, а сейчас кокетничает с ним, а он ее не узнает! Ну можно ли найти большую условность в искусстве? Он не узнает женщину, которую час назад мял в постели, знает глубину ямочек на щечках, подбородок и форму губ, вовсе не прикрытых маской!.. Карелов сказал уныло, но громко, все слышали:

- То классики, им можно...

- Они не родились классиками, - сказал я, - тоже спорили с дурачьем. А классиками стали потому, что шли своей дорогой, не слушая доброжелательных ревнителей справочников. Так что вывод: точность для произведения - обязательна. Всегда сверяйтесь с энциклопедиями, справочниками, картами, точными моделями одежды и пр. необходимыми вещами. Но!.. Если все это или что-то из этого хоть в малейшей степени повредит ткани произведения, то на фиг эту точность! Пусть ее ревнители читают справочники. Главное - произведение. Главное - взволновать душу читателя. Сделать человека лучше. А если стоит выбор: дать ему более подробное и точное описание "хорошо сбалансированного меча" или сделать читающего честнее и благороднее, то уж точно можно пожертвовать точными данными: пусть расходуют слюни на перелистывание справочника по металлургии.

Ага, записывают, подчеркивают, выделяют болтом.

- Еще один маленький пример, - добавил я, - из области рисования не словами, а кистью. Взгляните на шедевры величайших художников Возрождения! Вот Персей красиво сражает Медузу, вот святой Георгий поражает копьем змея - оба в полных рыцарских доспехах шестнадцатого века! Думаете, художникам знатоки не подсказывали, что Персея надо обязательно в легкой тряпке и с коротким ножиком, что тогда гордо именовался мечом? То есть подумать только, настойчиво предлагали рисовать благородных героев неотличимыми от простолюдинов!.. Стоит посмотреть на дебелых баб фламандских художников, т.е, афродит, венер и прочих Терпсихор! Что же, Рубенс не знал, какие были эллинки? Ха, потому он и Рубенс, а не Вася Пупкин, что знал, но делал по-своему.

Я бросил взгляд на Бережняка и бархатного, закончил почти сочувствующе:

- Хотя наверняка многие художники слушались знатоков. "Знатоков" пишу без кавычек, так как они действительно знатоки, специалисты. Но знатоки в вооружении местности или обычаях - еще не знатоки в литературе, живописи, человеческой психологии. Да что долго объяснять за нас говорит Дарвин: художники и писатели, которые слушались знатоков и писали "правильно", где вы? Вымерли в процессе естественного отбора. Непослушные рембрандты тицианы да веласкесы - выжили. Мерилин взглянула на экран своего пальмика, улыбнулась. Я видел, с каким жадным нетерпением Карелов ждет от нее реакции. Мерилин скосила в его сторону глаза, чуть кивнула. Ага, понял я, это современный аналог передачи записки. Теперь проще? Настучал текст, нажал на ввод, и вот текст с его компа появляется на дисплее ее компухи. Я сказал, глядя в их сторону:

- В буфете мне напомнили еще одну больную тему... Настолько больную, что за нее трудно взяться даже такому наглецу, как я. Настало время, когда воруй все, до чего дотянутся руки. Воруй прилюдно, воруй нагло, а когда тебя поймают, тут же в суд на обидчиков!.. Пришло золотое время адвокатов, судебных тяжб, юридических тонкостей. Но сейчас в насквозь проюридизированном мире осталась область куда нога юриста почти не ступала. Где все еще по старинке надеются на совесть, на честь, на то, что чужое не возьмут так как, ха-ха, "чужое брать нехорошо". Слушают внимательно, почти у всех на лицах написано что понимают, о чем речь.

- Это, - сказал я громко, - литературные произведения. Почему даже страшно касаться? Потому, что многие не воруют только потому, что не знают, какие сокровища там лежат. Которые можно воровать безнаказанно. И наживаться! Юридической защиты нет абсолютно. Нет, она, конечно есть, но это как пьяненький сторож у ворот ликеро-водочного завода, который не открывает ворота машинам с краденым, Зато рядом в заборе огромные дыры, через которые Постоянно несут водку и коньяк целыми ящиками. То есть воровать книги целиком нельзя - плагиат, можно под суд угодить, хотя что-то не слышал о таких процессах, даже отдельные главы нельзя драть слово в слово... можно под статью попасть, хотя самое страшное наказание в таких случаях - покачивание головой со словами: "Ну что ж вы? Говорят, это нехорошо..." Однако можно драть эпизоды, удачные фразы, мудрые находки и пр. С десяти книг по мотку ниток, вот и собственное произведение!

Я перевел дух, сказал как бы примиряюще:

- Конечно, на самом деле никто не свободен, как бы этого ни хотелось, от заимствований. Это и невозможно: если не брать, к примеру, характерные словечки и расхожие фразы, подслушанные в быту, то не удастся создать нужную атмосферу. Когда описываешь быт хакеров, то пользуешься их сленгом, когда говорят старые профессоры, то и сам меняешь язык... и так далее. Этот спектр заимствований начинается от использования ярких слов и подслушанных в метро словечек до полного плагиата. С полным уже понятно, а вот как с неполным, частичным и прочими неприятными вещами? УК здесь разводит руками, вопрос завис пока на уровне морали. А мораль понятно какая в последнее время... Но мы ведь пишем на века, не так ли? Имена свои стараемся держать чистыми. Ведь не обязательно побывать в тюрьме, чтобы в приличном обществе не подавали руки, а за спиной называли вором!

Карелов вскинул руку, сказал:

- Это верно, что в России автором закона об авторских правах является... Пушкин?

- Верно, верно. До него любой мог взять понравившиеся стихи другого человека и включить в свой сборник. Потом наступила эпоха революции с ее экспроприацией. Снова можно было брать чужое по принципу "грабь награбленное". Все, что принадлежало капмиру, можно было брать и пользовать. Сотни старых песен были переделаны в революционные, а понравившиеся книжки переписывались и издавались как свои. Например, "Приключения Буратино". Последний неприятный отголосок: переведенная достаточно вольно на русский язык повесть Френка Баума "Волшебник страны Оз". Все это осталось безнаказанным, эти вещи преспокойно

переиздавали, авторы и наследники пожинали богатые плоды подобного "творчества", так что еще удивительно, что по их стопам не бросились толпы таких же беззастенчивых золотоискателей! Похоже, наша страна, знаете ли, не совсем подлая! Я говорил чересчур горько, сам ощутил, постарался улыбнуться, снять осадок. Мне ответили неуверенными улыбками.

- Частичное использование чужого материала, - сказал я, - встречается гораздо чаще. Это перекройка чужих сюжетов, использование чужих повестей и романов как основы для своих. Что здесь сказать? К стыду россиянина, должен признать, что в России, которая никогда не была демократичной и где демократией пока и не пахнет, отношение к этому явлению ничего общего не имеет с моралью и совестью, а только с феодальной личностью. Если Пастернака передерет Вася Пупкин, то Вася мерзавец, а если Пастернак Васю, то пусть Вася ему ноги целует, благодарит за честь. А если еще и присутствует некий подтекст, вроде кукиша Советской власти, а ныне - президенту, ах какие мы смелые, то публика вообще приходит в восторг и своему кумиру прощает все. Тут как бы присутствует, что на войне не до соблюдения законов. Хотя, правда, непонятно, при чем тут автор, у которого воруют. К сожалению, любое преступление... даже проступок, оставаясь безнаказанным, порождает соблазн у нестойких духом. А, чего скрывать, мы все в какой-то мере нестойки. Я развел руками, чувствуя беспомощность.

- Давайте, друзья, держаться. Несмотря на то что кто-то украл и его не посадили. Несмотря на то что кто-то украл и разбогател. Несмотря на то что кто-то украл, разбогател, а его даже не осудили вслух. Может быть, в самом деле не заметили... все еще не заметили... Это не относится, понятно, к былинам, народным песням, анекдотам, шуточкам, колким словечкам. Их создавал народ, а значит - и наши предки. Так что мы имеем право на свою долю наследования, вот и пользуемся. Но автор, который своим умом, трудом и бессонными ночами что-то создавал, на что тратил силы и жизнь, - он нам не родственник. У него брать все-таки права не имеем. Как бы ни оправдывали свое заимствование, но все-таки понимаете, что берете чужое... Конечно, весь мир бардак, а люди - твари, но все-таки нельзя воровать даже у тварей. Просто нельзя, без всякой логики. Нехорошо. Неэтично. Недостойно. Конечно, читая романы других авторов, можно попасть под обаяние образов, тем, сюжетных ходов. Можно даже не удержаться и позаимствовать какой-то ход, но в этом печальном случае все-таки надо обогатить и обязательно сделать лучше. Именно из-за этого иному при Советской власти прощались... в какой-то мере, уж очень чрезмерные заимствования из других авторов. Но все же лучше этого не делать. Тогда было хоть какое-то слабенькое оправдание: они-де боролись с тиранией Советской власти! А для этого, дескать, все средства хороши... У вас этого оправдания нет. Себя, конечно, можно оправдать в любом случае, но оправдают ли читатели?.. Вы сильные, ребята! Пишите сами. Свое.

- Как вы странно говорите, - сказала Мерилин.

- Обидно даже...

- Честно?

- Еще бы!

- сказала она.

- Как будто мы все рвемся переписывать у других! Да у вас своего - целые эшелоны! Скажите лучше, почему у меня хорошие герои такие неинтересные, а всякая дрянь - ну просто картинки? Если бы только у меня, я бы даже не спрашивала. А так вон и у Карелова, у Пасько, у Кологарда...

Я развел руками:

- Мерилин, я об этом говорил в одной из прошлых лекций. Вы чем слушали? Одно из обязательных требований литературы - не отождествлять себя с героем. Не влюбляться, что свойственно всем начинающим писателям. С холодной беспристрастностью выбирать только то, что надо для интриги, сюжета, обрисовки образов. Если надо, то позволять его бить, топтать, даже бить сильно. Конечно, не увечить, это же видно по всем фильмам и сериалам, где мелкие злодеи толпами погибают в момент, когда в их сторону пару раз пальнут из лука или пистолета. Герой же, получив всю обойму в упор, будучи сбитым тяжелым грузовиком

и вдобавок попав под каток, встает помятым, но с оправданной жаждой мщения! В аудитории послышался смех.

- Но даже в самых дешевых, - добавил я, - и непрофессиональных голливудских поделках герой вовсе не супермен! А если и супермен, то находится еще суперменистее, кто долго его бьет, таскает мордой по битому стеклу... царапин нет!

- и только ценой нечеловеческих усилий или особой хитрости герой все же на последнем издыхании побеждает... Уф! Да, героя нужно время от времени либо бросать в камеру пыток, позволять обижать, чтобы дальше его жестокая расправа выглядела оправданной. Если бы, скажем, Чак Норрис, который сейчас победно идет в бесконечном сериале, выйдя на улицу, начал молотить руками и ногами прохожих, это вызвало бы к нему неприязнь. Но когда ему врежут по морде, а его подружку в который раз почти изнасилуют, порвут на ней блузку, то даже самая мирная монашка в моменты сладкой расправы кричит: "Да что ты его арестовываешь? Убивай на месте!" Это стандартный ход, его видно во всех кассовых фильмах. Они кивали, записывали. Я сказал раздельно:

- Вывод: благополучный герой - неинтересен.

ГЛАВА 22

До окончания лекции оставалось еще четверть часа, я заговорил медленнее, чтобы дотянуть до конца, все-таки надо на будущее делать какой-то план для себя, для памяти:

- Еще пару слов о хорошести героев. Нас так долго при Советской власти заставляли говорить о наших великих предках только хорошее, что с той поры, когда стало "можно говорить все", до сих пор все шарахаются в другую крайность! Обгадить их всех, толстых сволочей, которые царствовали, водили в походы, изобретали, мыслили, писали... Да и не только о предках. О современниках тоже только хорошо. И обо всем вокруг. Только о Западе можно было плохо, а вот про нашу Великую Родину... Но вот после навязываемого сверху Чернышевского, ох эти школьные программы, победно пошел ма-а-а-аленький человечек, которого воспел Достоевский. С его ма-а-а-аленькими страстями, которые страстями назвать - до глубины души оскорбить шекспировские страсти.

Отпил воды, заговорил еще размереннее:

- У меня от Чернышевского остались воспоминания, как о строителе хрустального дворца будущего. Стерильно чистого, сверкающего, блистательного, где и люди такие же чистые, нашампуненные, вымытые, с начищенными зубами, все в смайлах, только смеются и поют, поют, поют... В то же время хорошо помню, как Достоевский писал затравленно, что вот не хочет он жить в хрустальном дворце! Что даже когда всех начнут переселять в хрустальные дворцы, он спрячется в грязном подвале, будет жить с крысами, а потом наберет булыжников побольше и погрязнее да ка-а-а-ак начнет швырять в этот хрустальный дворец!.. Да что там, мы все понимаем Достоевского, еще как понимаем... Ломать - не строить. И проще и приятнее. Самому вымыться труднее, чем обрызгать грязью другого. А когда это кидание грязью еще и приветствуется, когда за это платят, когда за это платят больше, то удержаться ох как трудно!.. Косяком пошли разоблачения, статьи, а потом и романы, где все и вся заполнено грязью, дерьмом, где герои не просто антигерои, а вообще мелкое дерьмо. А если нужно было коснуться священных имен, ну там того же Достоевского или Чайковского, ну какое начиналось смакование, кто из них гей какой подориентации! Да и читается чернуха не в пример лучше. Все-таки читая, какой такой-то великий был, оказывается, сволочью, читатель как бы гладит себя по голове: а я не такой, я лучше. Или чаще, ну, он тоже не лучше... Увы, все эти шараханья из стороны в сторону - не литература. Ни та, когда всем пририсовывали ангельские крылышки, ни эта, когда все в дерьме по уши.

Бережняк откинулся на спинку кресла. По мере того как я говорил все больше резких вещей, он чувствовал себя все увереннее. Все новое всегда уязвимее, он уже видел десятки мест, куда можно всадить острие копья.

- Разве Пушкин или Достоевский не создавали безукоризненных героев?

- спросил он громко.

- Что-то у вас концы с концами не сходятся... Я развел руками:

- Какие имена, какие имена... Хорошо, когда у большого писателя есть поклонники, но эти люди становятся опасны, если получают доступ к рычагам, прессе, массмедиа. Самоотверженно и бескомпромиссно они пытаются навязать поклонение своему богу. А в нашем мире, когда всем все по фигу, крохотная группка фанатов может хоть Зимний дворец взять, хоть Васю Петькина встащить на пьедестал. И вот тогда этот, в самом деле великий, человек становится Величайшим и Непревзойденнейшим. Разумных людей это, понятно, раздражает, морщатся, но разумность у них почему-то идет рука об руку с нихренанеделаньем. Толстовцы такие вот, непротивленцы, В отличие от истерических дураков они-то знают, что любое достижение человеческой мысли, духа или мышц перекрывается новыми достижениями. Знают, но супротив устоявшегося мнения идти не решаются. Уже решено, что это неинтеллигентно. Кем решено? Неизвестно, а спрашивать неприлично. Так принято! Увы, все течет, все меняется! Я перевел дыхание, повторил:

- Хотя почему "увы"? К счастью. Иначе не было бы прогресса. Но если в спорте не поспоришь: сто килограммов на штанге современного штангиста - это сто, а не семьдесят на штанге чемпиона прошлого века, если современный автомобиль развивает скорость больше, чем рекордное авто начала прошлого века, то в искусстве, где вроде бы нет четких стандартов, время словно застыло. Произведения великих мастеров объявлены непревзойденными. Как в живописи, так и в литературе. Хотя, конечно же, это не так. Как ни печально это признавать писателю, но, как он пишет лучше мастеров прошлых веков, так и в следующем столетии будут писать лучше его. Это если трезво, без истерики... Да, Пушкин велик как никто в свое время. Он первым ввел в обиход русский язык, этого нельзя забывать! Ведь в так называемом высшем свете говорили только на французском. Точно так же, как за полсотни лет до того - на немецком. Да, Данте велик, он первым написал вещь на итальянском языке, но только дурак или обманщик будет утверждать, что поэты двадцатого века уступают Пушкину или Данте.

Бережняк поморщился, оглянулся на бархатного за поддержкой. Тот уже смотрел на меня с откровенной неприязнью.

- Потому нетрудно, - продолжил я, - строчить продолжения под Пушкина, Лермонтова, Толстого. Необязательно эти сиквелы слабее! Пусть даже на том же уровне. Точно так же подделки под Тициана или Веронезе приходится отличать только с помощью спектрального анализа, что говорит только о том, что современный художник средней руки рисует лучше мастеров тех времен. Но, простите, уровень начала двадцать первого намного выше уровня людей девятнадцатого или восемнадцатого! Честь им и слава, что в то дикое, невежественное время сумели создать такие произведения! Но соревноваться с ними - это то же самое, что гордиться тем, что удалось побить рекорд первых Олимпийских игр! Дружок, превзойди современные нормы... Сейчас все еще кощунство сказать, что Проскурин или, скажем, Астафьев по языку и образности выше Бунина или Набокова. Те овеяны ореолом мучеников, а эти - подумать только!

- коммунисты. Но что делать, в литературе не так все ясно, как в математике. Однако все же есть критерии, по которым видно, что Астафьев, Проскурин и даже ругаемый всеми Бондарев - опять же, ругаемый не за литературу, а за председательство над Союзом писателей СССР!

- они выше по классу литературы, чем уважаемые классики тех лет. Увы, даже того столетия. Не календарного, а того, неспешного, когда книги читали в кресле на веранде собственной помещичьей усадьбы, когда из Петербурга в Москву - месяц с лишним... А то и заставляли крепостного читать, дабы не утруждаться. Бунин выгранивал каждую строку, а Астафьев еще и выгранивает каждое слово в этой строке.

Он настолько красочен, что, любуясь каждым словом, оборотом, метафорой, чувствуешь физическое наслаждение, восторгаешься так, что уже неважно, как и чем закончится повесть, настолько ярко, четко, профессионально Бархатный картинно развел холеными руками.

- Вас не поймешь, Владимир Юрьевич. То на язык не надо обращать внимания вовсе, то вдруг такое почтение... Я усмехнулся, тоже развел руками:

- Каждый сказанное понимает... как понимает. Вдогонку, раз уж речь о таких мелких кирпичиках, то вскользь упомяну о таких тонкостях, что будут доступны вам много позже. Много-много позже!.. Всего несколько слов о временах, которыми писатель должен уметь пользоваться лучше, чем депутат или член правительства. Взглянем на прошедшее время. Итак: прошедшее длительно повторяющееся, давно прошедшее: хаживал, куривал, любливал, пивал... Записали?.. Дальше - непроизвольное мгновенное энергичное: приди. Пишите, пишите, потом будете пытаться применить... Императивное - приходил, результативное - пришел... Они записывали, даже Бережняк смотрел неотрывно на экран дисплея и быстро-быстро двигал пальцами. Резко прозвенел звонок. Я хотел было остановиться, но Мерилин умоляющими жестами просила продолжать.

- Хорошо, - сказал я, - еще пару минут... Прошедшее время может быть как несовершенного вида - махнуть, так и совершенного - махать. Записали? Есть непроизвольное - и махни, произвольное - мах... рукой, к примеру. Давнопрошедшее - махивал, начинательное: ну махать... Многовато? Да, начинающему это ни запомнить, ни использовать. Я это только для того, чтобы поняли: я вам преподаю только базовое. Из настоящих времен стоит упомянуть пока что не больше двух: общее - планеты обращаются вокруг Солнца, Вселенная расширяется и тому подобное, и активное - она красит губы, орел со мною парит наравне, а из будущего тоже пару времен для начала, но на самом деле русский язык очень богат, времен в нем двадцать девять... Итак, совершенное - махну, несовершенное: буду махать. Еще раз предупреждаю, это уже филигранная доводка, на которую мало кто решается. Мало у кого остается силы и время... а надо еще выдержать давление издательств, родни, читателей и особенно - пустого кармана!..

На меня смотрели вытаращенными глазами. Никто никогда, ни в школе, ни в вузах - а они все имеют по два диплома - не говорил им, что в русском языке времен больше, чем эти школьные три: прошедшее, настоящее и будущее, а здесь я столкнул им на головы такую лавину!

Я сунул пальмик в карман. Они все еще сидели, смотрели на экраны.

- Лекция окончена, - объявил я.

- В следующий раз поговорим о... Нет, не знаю пока. Но постараюсь, чтобы вы на лекции не спали. Вдогонку напомню, что к филигранной обработке стоит приступать тогда, когда произведение вычищено почти до блеска. А это такая редкость! Приступать, когда с деревьев уже сняты все таблички с надписью "Дерево", когда есть сдвиг в характере главного героя, а это единственная мера таланта или, как ни назовите, это умение делать произведение. До свидания!

Мерилин догнала меня еще в аудитории.

- Владимир Юрьевич, у вас много шуточек в романах, но ведь у вас драмы, да?

Кто-то поправил:

- Трагедии!

Меня выпустили в коридор, снова окружили, я пошел в центре круга, как медведь на цепи. Мерилин шла рядом, заглядывала мне в лицо.

- Комедия, трагедия, драма, - сказал я.

- Со школьной скамьи застряли между ушей эти названия, верно? Что-то даже навязло в зубах, несмотря на нелепость определений.

Они молчали, снова ошарашенные. Я спросил:

- В чем разница между этими жанрами? Полкоридора прошли в молчании, наконец Мерилин решилась принять огонь на себя:

- Комедия - когда смеются, драма - когда страдают, а трагедия - когда погибают! В смысле, главные герои, а мелочь вообще не в счет. Я кивнул.

- Желательно, чтоб погибали в красивых позах и с высокими словами на устах. Я сам учился по таким учебникам, и сейчас ничего в них не изменилось. Мерилин спросила настороженно:

- Что-то неверно?

- Да.

- Что?

- Да все, - ответил я.

- Бред полнейший. Из той оперы, когда опрятная домохозяйка в ужасе называет трагедией, если разобьет чашку. Да, бред. Герои могут погибнуть все, но это еще не трагедия. Уже у самого выхода кто-то спросил в спину:

- Но... что тогда трагедия?

- Трагедия, - объяснил я, - когда обе стороны правы! Даже древние греки это понимали и пользовались в своих пьесах. Кажется, в "Антигоне" царь велит казнить героя и строго по закону бросить его труп непогребенным. Кто похоронит преступника, да примет смерть. Его племянница Антигона тайно хоронит брата, а когда ее уличают, с достоинством отвечает, что хоть поступила противозаконно, но человеческие законы не могут отменить законов более высоких, установленных богами... Не правда ли, современно: по закону или, напротив, по совести?.. Царь в ужасе, но вынужден замуровать свою любимую племянницу в пещере, ибо царь должен подавать пример послушания закону, на этом держится любое демократическое общество. Не правда ли, современно?.. Итак, вот верное определение трагедии: когда обе стороны - правы. Заходящее солнце красиво и торжественно заливало мир кроваво-красным огнем. В окнах блистали багровые огни, будто весь город был объят пожаром.

- Правда, - добавил я, - сейчас с трагедиями не густо. Обывателю жаждется счастливый конец. А заокеанская страна обывателей породила целую индустрию с этими "счастливыми концами"... А чтобы было веселее, вдобавок герои там постоянно бросаются тортами, то и дело поскальзываются на банановых корках и долго хохочут над пинками в зад... Литература - лицо страны. Странно, если бы при больном желудке всей страны не выступали прыщи на морде. На поприще литературы, то есть сейчас, когда рухнули финансируемые государством институты литературоведения, наступила золотая эра пиратства в книгоделе. Печатать можно все, а значит, и писать можно усе. Даже с грамматическими ошибками, ведь крупное издательство должно выпускать что-то около ста книг в месяц. А пока профессиональные писатели все еще проливают слезы о падении нравов и "не хотят пачкать руки", бойкие мальчики вовсю строчат романы. С грамматическими ошибками, не обращая внимания ни на какие литературные законы... В издательстве, в целях экономии, сидит один редактор, который за неделю пропускает по сорок романов.

- А сколько надо? Я пожал плечами.

- Кто знает? Но для справки: в доперестроечную эпоху редактору давался один роман на три-восемь месяцев, в зависимости от объема. Круто? Понятно, что, даже будь современный редактор в самом деле грамотным, он все равно не в состоянии выловить все грамматические новации нынешних авторов бестселлеров. Хотя, если честно, это и верно. Автор обязан сдавать рукопись, вычищенную и абсолютно готовую к печати. А редакторы должны организовать отдельное агентство, где за одну плату правят грамматику, за другую - опечатки, по более высокой берут за исправление великой дури на дурь поменьше. Но это случится, когда ситуация устаканится как в стране, так и в литделе. Сейчас уже народ успел нажраться, к примеру, порнухой. Раньше хватали все подряд, как шпана, так и крутые интеллектуалы, а сейчас рьяными покупателями остались только сдвинутые на этой почве. То же самое и с чернухой.

Михаил с интересом смотрел, как они гурьбой провожают меня до самой машины. Так что если какой-то снайпер и ловит в прицел, то здесь ребята рослые, укрывают со всех сторон, как дубы, кем, по сути, пока и являются.

- Владимир Юрьевич, а какими литприемами пользуетесь вы?..

- Да всякими, - ответил я.

- У меня в сундучке разные инструменты, начиная от простых отмычек и до ювелирных... Но вам надо с чего-нибудь попроще, как для Ваньки Морозова. К примеру, простое сравнение. Можно, к примеру, долго и подробно описывать нос своего героя, а можно написать коротко "как у пеликана", "как у поросенка", и у читателя сразу возникают определенные образы. С этим приемом соседствует еще один: преувеличение. Понятно, что не бывает у людей пеликаньих носов. Не бывает и человечьих такой длины. Даже в половину пеликаньего не найти! Но все же сразу возникает образ человека с длинным вытянутым рубильником. Михаил открыл дверь, ждал. Кто-то сказал торопливо:

- Я недавно читал толстый роман, где ни единого сравнения! Я кивнул.

- Если автор не знает этих простейших правил арифметики, то куда уж говорить ему о высокой алгебре метафор! О них - попозже. Договорились? Пасько, что двигался справа от Мерилин, но хранил молчание, спросил внезапно:

- Владимир Юрьевич, говорят, вы подолгу режетесь в компьютерные игры... Во что сейчас играете? Я кивнул Михаилу, сейчас поедем, ответил тускло:

- Сегодня в последний раз попробовал поиграть в "Железный трон", плюнул и бросил. Широко разрекламированная и самая ожидаемая игра вызвала разочарование. По крайней мере, у меня. А мои, как знаю по опыту, вкусы самые обычные, то есть совпадающие со вкусами большинства нормальных здоровых людей. В команде создателей игры не оказалось писателя-профессионала, который подсказал бы, что вести шестерых персонажей... чересчур. Распределяется внимание, что-то вечно упускается, вынужден заниматься не основной задачей, а судорожно вспоминать, кто из шестерых что умеет. За века уже было найдено золотое число персонажей. Один - хорошо, здорово, можно выписать со всех сторон, внимание читателя не будет потеряно. Недостаток - надо держать только в населенных пунктах, дабы могли свершаться диалоги. Двое - уже лучше, могут общаться друг с другом, даже при переходе через пустыню или дремучий лес. Правда, общение несколько линейное: вопрос - ответ. Трое персонажей - прекрасный вариант: в памяти держатся все три с легкостью, зато общение приобретает объем. Четверо - тоже прекрасно, читатель все еще держит в памяти четыре образа, но уже малость труднее выписывать их автору. Пятеро... гм... трудновато. А уж шестеро так и вовсе... если не провал, то непрофессионализм! Глаза Пасько заблестели, он сказал торопливо:

- Три мушкетера, три богатыря...

- Три солдата Киплинга, - подсказал кто-то сзади.

- Три медведя...

- С четверыми уже потруднее, - продолжил я, - разве что трое мушкетеров с примкнувшим к ним гасконцем? С пятью совсем туго! А уж шестеро... Совет старого крокодила: не умножайте ни героев, ни событий без острой необходимости. Лучше один эпизод расписать ярко и красочно, чем сказать о трех скороговоркой. Лучше повести одного-двух-трех героев, но описать их всех, наделить жизнью, чем перечислить сотню крутых бойцов, которые будут отличаться только по именам. Кстати, имена должны быть не только разные, а... очень разные. К примеру, за фамилиями: Ноздрев, Собакевич, Коробочка, Плюшкин - явно вырисовываются и разные люди. А вот другие примеры: Иванов, Петров, Сидоров, Ерофеев... При всей разности они кажутся одним человеком. Как и - Гордон, Диксон, Рольсон, Пальсен, Ульсон... Или имена каких-то фантастических персонажей: Ультанахбегуэ, Эльтуганхкегеке, Онтакрукегекеза, Куоткугакабе и так далее. То есть имена должны быть разными даже по визуальному

ряду: длине, разным окончаниям, ударениям. Все, ребята, до следующего раза! Проснулся в жарком липком поту. Сонно отодвинулся с испачканной половины кровати на другую сторону, снова провалился в темное сладкое неистовство, где толстые жаркие бабы, где все мои желания - закон, где я хватаю и пользую... Странно, Кристина не снилась. Хотя сны вообще-то запаздывают. Может быть, приснится через десять лет, когда выветрится из сознания, зато подсознание гаденько напомнит. Барбос следил с недоумением, как я снимал со штырей велосипед.

- Пробежишься, - объяснил я.

- Зато не два часа потратим, за один ухэкаемся. Время - это... а мы на что тратим? В сердце кольнуло. Корректура моей Главной Книги двигается черепашьими шажками. Да что там черепашьими - улиточными. Черт, из какого будущего века я ни есть, но живу в этом. Значит, по этим законам. А если выделяюсь, то самую чуть, чтоб по рылу не шарахнули. Жара опалила, словно из прохладного дома выпал в жарко натопленную печь. Сухой перегретый воздух зашуршал, я впрыгнул в седло, нога соскочила с педали, по голени больно стукнуло, ну да плевать, у меня все ноги в ссадинах и кровоподтеках, пусть... Неслись через невесомый песок, Барбос забегал то справа, то слева, иногда обгонял. Пришлось наддать, остался далеко позади. Несся, как лесной кабан, тяжелый и вроде бы неповоротливый, но через полчаса такого бега свернул так внезапно, что просто выпал из пространства. Я притормозил, развернуться на такой узкой тропке не Удастся, по обе стороны трава в человеческий рост, а когда мчался обратно, из-за далеких зарослей раздался плеск. Барбос даже не плавал, а охлаждался, как Батарадз на горных вершинах, затем стал изображать бегемота: только верх головы с глазами и раздутыми ноздрями над водой.

- Что ж ты, нильская свинья, делаешь, - сказал я укоризненно, - вымазался, глина присохнет...

Барбос сделал вид, что он крокодил, медленно и неслышно двинулся по воде вдоль берега, пугая лягушек. Вода вокруг него едва ли не кипела. Я выждал, пока эта раскаленная болванка сравняется по температуре с водой, если уж это - крокодил, нажал на педали, свистнул и понесся вдоль леса.

Майка на мне не успевала высыхать, а по морде постоянно текли струйки. Я подкатил к подъезду, лихо взъехал на высокий бордюр. Со стороны пивного бара на меня уставились, как на чокнутого. Барбос уже тащился, шумно дыша, с высунутым до асфальта языком. У меня на крохотном компьютере, что на руле, двадцать километров, но Барбос набегал все сорок, ухитряясь шнырять по сторонам, проверять звериные и собачьи следы, прыгать во все водоемы, подбирать толстые сучья.

Кристина придет часа через три. Для писателя-профессионала и полчаса - время, но я чувствовал, что не выдавлю ни строчки. Сегодня в отношениях с Кристиной что-то переломится с жутким треском. Уже не могу обращаться к ней на "вы". В прошлые разы, кажется, не раз срывался на "ты", но сам вспоминал поздно, а она просто не обращала внимания. Или делала вид, что не обращает.

- Барбос, - сказал я строго, - а кто лапы будет мыть? Барбос нехотя запрыгнул в ванну и по-царски подавал мне поочередно лапы. Так называемая холодная вода почти горячая, а в сторону горячей я старался даже не смотреть.

Постель во второй комнате в беспорядке, стоит убрать скомканное одеяло... Ах да, испачканная простыня, не надо давать повод для торжествующего смеха. Лучше спрятать... нет, сразу в стиральную машину. А так все о'кей, у меня лежбище за тридцать тысяч баксов, широкое и просторное, удобства выше головы. Покупал не ради баб-с, просто чело-Как она смотрит, как смотрит! Даже через экран домофона как будто видит насквозь... Интересно, с ходу ли предложит разгрузить меня от спермы или же отложит до выхода из ванны?.. И почему вообще предлагает себя именно в такой форме? Я не поэт и не романтичный девственник, но все же звучит чересчур цинично. Или же...

Холодная волна накрыла меня с головой, вскипела и ушла паром, но на полградуса я все-таки остыл. А что, если нарочито предлагает в такой форме, заранее зная реакцию? Тогда, значит, ей мой психологический портрет известен до тонкостей? Все мои реакции просчитаны, пересчитаны, расписаны десятки сценариев развития того или иного варианта?

Череп разогрелся, внезапно возникла задача, уже жизненно важная для меня самого. Насколько глубоко можно просчитать реакции, меня лично, такого умного, уникального, удивительного... каким вообще-то считает себя каждый? Но я не просто считаю, любой пьяненький водопроводчик считает себя уникальным и недооцененным, потому и берется объяснять, как вывести страну из кризиса, но я в самом деле... я в самом деле уникален!!!

Гм, в самом ли деле? Ведь сейчас речь не о суперинтеллекте, коим обладаю я и только я, такой удивительный и гениальный, а о самом базовом инстинкте. А здесь, увы, все мы: гений, водопроводчик и обезьяна - одинаковы. Этот инстинкт один, его проявления можно пересчитать на пальцах одной руки, а нюансы проявлений - на пальцах всех четырех конечностей, даже компа не надо. Комп просто подберет ключевые слова, позы, готовые фразы. Этих - несколько сот, но Кристине вряд ли пришлось запоминать их все, несколько сот - это чтоб охватить всех мужчин мира, а так - пропустили через фильтр моей личности, отсеяли все то, что на меня не подействует, ну, к примеру, всякие перверсии, и оказалось, что ее набор можно сузить втрое от Эллочкиного.

Я напряженно прислушивался, нет, это еще не шум лифта. Положение довольно дурацкое. Впервые не я хозяин, а мною манипулируют. Как в старой песне: главная, конечно, голова, но шея качает ею, как хочет... Щас бы сразу схватить ее, содрать трусики, впендюрить, чтобы глаза на лоб вылезли, будешь знать, зараза, как брать инициативу в свои руки, это наша мужская привилегия.

.. Но погоди-погоди, это наверняка тоже просчитано. Там обязательно есть вариант, что подопытный наконец все понимает, начинает действовать... Его действия тоже просчитаны, у меня пока тоже одно на уме, а группа аналитиков наверняка разработала в деталях несколько вариантов дальнейшего развития. Если я не последний дурак, я должен найти вариант, до которого они не додумаются... Сволочи, но даже если я в самом деле такой найду, то не буду уверен, что нашел, а не выполняю их же программу! А во-вторых, это в сфере информационной войны еще что-то могу придумать новое, а вот в сфере отношений мужчины с женщиной... Нет, здесь я не силен, у меня все просто, примитивно. Мое поведение в деталях могли предсказать даже шумерские жрецы. Дяди с компами - излишняя роскошь Череп раскалился, я сам чуть ли не сунулся в душ. Постоять бы под холодной водой, чтобы кожа стянулась, стала упругой, а жар в костях вышел вместе с потоками воды.

- Да пошла ты, - сказал я вслух.