Чтение 16–й страницы книги ~Посол Господина Великого~

Впряженная в телегу пегая кобыла вдруг встрепенулась, словно почуяла волка. Остальные кони обеспокоенно прядали ушами. Узкая дорога впереди, казалось, проваливалась, исчезая в заросшей чертополохом и кустарником балке, темной из-за вплотную обступивших ее сосен. Не лежало почему-то сердце у Олега Иваныча к этой балке, ох, не лежало!

Однако - ехать-то надо было. Вот и поехали. А кругом кусты, сосны, темень! Вороны каркают!

Едва спустились вниз, на тебе - прямо поперек дороги лежало дерево. И не поймешь - то ли само упало, то ли помог кто. Рядом, прямо на повороте, росла сосна с большими сучковатыми ветками - старая, корявая, мощная. С одной из веток, ближе к вершине, свисала вниз... то ли вожжа, то ли веревка. То ли вообще чьи-то кишки...

Кивнув на лежащее дерево, Харлам обернулся к тележным:

- Убирайте тихохонько. А ты, Олег Иваныч, ежели что - скачи без огляду, мы прикроем. Никак невозможно, чтоб с тобой случилось что, никак... Ага, глянь-ка!

Олег Иваныч уже и сам увидел. Впереди, из-за черемуховых зарослей, показалась вдруг хрупкая фигурка подростка в черной монашеской рясе, подпоясанной простой веревкой, и в черном же клобуке, низко надвинутом на глаза. Длинные, давно не мытые волосы парня свалялись, лицо было покрыто пылью, глаза настороженно осмотрели обозников.

- Чьих будете, люди добрые? - поклонясь, мальчишка подошел ближе.

Ничего вроде особенного не спросил, даже кланялся вежливо. Но... как-то не так... С вызовом каким-то, нахраписто, вроде как издевательски даже! А глаза-то, глаза - так и зыркали!

- Чьих будем - не твое дело, - тронув поводья, Олег Иваныч подъехал ближе. - А вот ты-то кто?

Мальчишка вдруг вздрогнул и внимательно всмотрелся в него. Что-то промелькнуло в темных глазах парня - узнавание, удивление - что-то... Так и стоял он молча. Пялился, удивленно хлопал ресницами.

- А ну, лови его, ребята! - спрыгивая с коня, неожиданно крикнул Хардам.

Епифан с Онисимом, бросив дерево, рысью ломанулись к мальчишке.

Усмехнувшись, тот быстро отпрыгнул в сторону, к корявой сосне и, когда казалось, что вот-вот дотянутся до него цепкие руки преследователей, схватился за свисавшую вниз веревку, дернул... И вмиг оказался на вершине!

Постоял на ветке, рукой махнул, крикнул:

- Езжайте, мужики, с миром! - Постоял немного, улыбнувшись, добавил: - И ты езжай, господине! Помни русалии да молись Яриле за Степанку.

- Какому, к бесу, Яриле? Да за какого Степанку?

А мог бы и не спрашивать Олег Иваныч. Не было уж на сосне никого. Только где-то неподалеку заржали-затопали кони. И стихло все, словно привиделось. Ни коней, ни ржания, ни мальчишки в рясе.

- Чудны дела твои, Господи! - покачал головой Хардам. - Я-то уж думал - биться придется. Угодил ты, господине, разбойникам!

- Что за разбойники такие? - переспросил Олег Иваныч, очень его интересовал вопрос - чем это он им угодил.

- Язычники то, - пояснил с телеги Онисим. - Из-под Твери откель-то пришедцы, с весны еще, с маю. Вот эдак высматривают да имают конного-пешего, а уж опосля в жертву Яриле богомерзкому приносят в капище своем поганом. А капище-то - тут, за болотиной где-то. Так люди сказывают!

Онисим, а вслед за ним и остальные перекрестились.

Язычники... Много их оставалось еще и в Москве, и в Твери, и в Новгороде. И чем дальше от городов - тем больше. Хотя... с холма, что у Черного леса, Москву видно. А вот поди ж ты...

Вспомнилось вдруг Олегу Иванычу давнее московское посольство. Погоня. Изба в дальнем лесу. Языческие игрища - русалии да танцы полуголых дев. Да как пожгли капище, да выбрались еле... А не оттуда ль отрок-то? Не смотри, что в рясу одет. Может, и вправду язычник. Ну, да Бог с ним, с отроком, главное - из лесу выбрались. За холмом посветлело - выйдя из лесу, дорога пошла полями. Кое-где жнивье было уже сметано, а где-то еще жали - согбенные фигуры жнецов было хорошо различимы на светло-желтом фоне поля. Солнце уже зашло. Смеркалось. Убегающая в поля дорога огибала холмы и небольшую дубраву. За дубравой виднелись избы. То и была конечная цель пути - деревенька Силантия Ржи, московского служилого человека... Добрались, слава Богу!

Последние лучи скрывшегося солнца еще золотили маковки церквей в Кремле, а над Неглинной уже стелился туман. Холодало, от реки явственно несло сыростью. На вымолах рыбаки разложили костры - грелись.

Боярин Ставр захлопнул ставни и, кликнув Митрю, велел тому позвать хозяина - затопить печи. В ожидании тепла хлебнул мальвазеи из небольшого кувшинца, заходил задумчиво по горнице, бороду рукой теребя. Назавтра собирался в Новгород небольшой караванец с понизовым хлебом. С караванцем этим и планировал уехать Ставр - не ждать неделю в попутчики Стефана Бородатого, государева дьяка. Хоть и безопасней было б со Стефаном-то, да не мог больше ждать боярин - были, чай, и в Новгороде делишки... не только в самом городе, но и в дальней пятине его, на Обонежье Нагорном, в погосте Куневичи. Но - там больше дела личные...

Охваченный сладким томлением, обернулся Ставр на скрип двери.

Вошла девчонка - та, с глазами как реки, черна коса, под сарафаном грудь ходуном ходит - поклонясь, квас на стол поставила да принялась постелю готовить гостю... Наклонилась... Эх, хороша девка!

Тут и Митря Упадыш на пороге возник:

- Не видать нигде Неждана, боярин-свет, все оббегал.

- Ну, тогда сам растапливай, - махнул рукой Ставр. - Мерзнуть мне, что ли?

Подошел ближе к девчонке:

- Хозяин-то твой далече ли?

- На богомолье с Гликерьей, супружницей, с обеда отправились в монастырь ближний, - обернувшись, улыбнулась девчонка - аи, глаза ясные! - с полу сор подобрав, добавила, что занемогла третьего дня Гликерья-то, вот и поехали. Теперь уж, видно, там и ночуют, на дворе монастырском, а тут к утру ужо будут.

- К утру, говоришь? - обернувшись, Ставр мигнул Митре. В глазах боярина вспыхнули языки злобного пламени. - Тебя как звать-то, дщерь?

- Ульянка.

Давно уж заподозрила неладное Ульянка. Уж слишком масляны у боярина заезжего глаза делались, когда говорил с ней. Что ему надо - и совсем уж глупая баба сообразит, а Ульянка глупой не была. Потому, в клеть зайдя, не только припасы забрала...

А почуяв неладное, осторожненько подалась ближе к двери. У двери, уперев руки в бока, стоял козлобородый Митря и нехорошо улыбался.

Стоявший перед Ульянкой боярин скривил тонкие губы...

- Не бойся, девка, - прошептал он. - Не бойся...

Сильные руки боярина рванули сарафан и рубаху.

Треснула, разрываясь, ткань.

- А я и не боюсь, - увернувшись, Ульянка выхватила из-за пазухи острый широкий нож. - Это тебе, боярин, бояться надо. А ну, пусти...

Узкое стальное лезвие просвистело около боярского носа.

Оторопевший Ставр только слюну сглотнул. Митря, у двери, попытался было помочь хозяину... Да Ульянка зорка была:

- Прочь, козливец!

Не успел Митря, по дурости своей, руку убрать - так кровища и брызнула с ладони...

Ловко проскользнув в дверь, Ульянка бросилась к лестнице.

Навстречу ей слуга боярский попался, бугаина здоровенный с бородищей кудлатой. Тимоха. С ним людишки числом с десяток. Чуть не сбила с ног Тимоху Ульянка. Тот лишь глянул ей вслед, пожал плечами да к боярину направился - караванец-то сейчас уже отъезжал, торопиться следовало.

- Ну, черт с ней, с тварюгой... сыщется еще, - Ставр махнул рукой и велел седлать лошадей. И в самом деле - торопиться следовало.

Быстро вышел боярин. По-дорожному - в плащ длинный одетый - сзади слуги с оружьем да сундуками. Козлобородый на крыльце запнулся, шепнул:

- Девку-то поймать да порешить, батюшка?

Усмехнулся боярин, плечами пожал:

- Будет время - так и сделай. Ты-то здесь, на Москве, остаешься покуда. Не один, с людьми верными. Смотреть пристально! Чтоб понизовый хлеб в Новгород по самой высокой цене пошел! А дьяков каких умаслить - на то те деньги оставлены. Смотри, сам не имай денег-то, враз сыщу!

- Что ты, батюшка-боярин! Ты ведь меня знаешь.

- Потому и предупреждаю. Да, дьякам не забудь про врага нашего напоминать... а то что-то зажился. - Ставр почесал бородку, осклабился: - Думаю, казнить его должны вскоре... коль не позабыл государь. А коли позабыл... Коли позабыл - так тогда - только тогда! - ножичком. Уразумел?

Митря кивнул и злобно ощерился. Тимоха заглянул боярину в лицо:

- Эх, и мне б с ним, батюшка! Мы б того червя... на куски б мелкие... у-у-у...

- Цыц! - охолонул его хозяин. - И без тебя есть кому - на куски. Но - в свое время. Хитрость тут нужна, хитрость да выдержка - не сила. Ты, Тимоха, со мной поедешь - караванец охраною бедноватый, а места худые, шалят.

Почтительно выслушав боярина, Тимоха самодовольно кивнул.

Заржали на дворе кони. Разбуженный служка - спал ведь, сволочь, ну, ужо! - распахнул ворота. Выехали. Топот копыт пронесся вдоль Неглинной и затих за поворотом.

Постоял на дворе Митря, бородищу козлиную почесал... подумал - да к амбару подался. Потом - на конюшню. В овин. Ага, вон, за сеном-то - не синий ли сарафан мелькнул?

Кликнул Митря людишек - один-то опасался, помнил про нож. Так и есть - попалась Ульянка. В овине, на сене хоронилась. Тут и словили б ее, кабы не выскочила. Кинулась Митре в ноги - так, между ног, и проскользнула, Митря только плюнул да замахал руками злобно:

- Лови, лови змеищу!

Со всех сторон окружили Ульянку, вот-вот словят. Уж ухмылялся Упадыш похотливо - что боярину не удалось, ему удастся, вот-вот, вот...

А пока суд да дело, солнце взошло, колокола в Кремле к заутрене благовестили. Блики от лучей солнечных по воде золотыми дорожками бежали, играя. Свежо еще было, холодно даже - ничего не замечала девчонка, не до того. Выскочила на вымол, перекрестилась да бросилась в воду, хоть и холодна водица-то. Приняла холодная вода молодое девичье тело, только волны брызгами колыхнулись. Так и не вынырнула...

Пождали-пождали на вымоле шильники. Митре первому надоело - сплюнул досадливо.

- Черт с ней, - молвил.

Через три дня после отъезда Ставра с Тимохой, в пятницу, Олег Иваныч вновь на Москву наведался. Той же дорожкой - через лес - ехали многолюдством - мужики Силантьевы сено на торжище везли. Пасмурен день был, хмурился. Нет-нет да и дождик накрапывал, сено рогожками укрывали, так ведь все-то не укроешь. А оставить на риге - себе дороже, по приметам всем, дожди выпадали. Сгниет остаток-то, не поместится весь под крышу-то. Заладились было стоги метать - да дождь, будь он неладен. Махнул рукой Силантий, велел завтрева на Москву продавать везти. Вот и везли теперь. Хардам за старшего. Олег Иваныч, пользуясь случаем, с тем обозом сенным ехал - Стефана Бородатого, дьяка, проведать да об Ульянке напомнить. Ну, и саму-то девчонку навестить, конечно. Сказать, чтоб собиралась тайно. Вряд ли отпустит ее Неждан, вряд ли... Не доверял ему почему-то Олег Иваныч.

На постоялый двор Неждана Анисимова он заехал после полудня. С дьяком Стефаном Бородатым еще раз договорился, потом к Курицыну заскочил, с ним поговорил, потом то да се - целый день, как белка в колесе, проболтался.

В питейной горнице сам хозяин гостей обслуживал да рябой парень - Олег его раньше не видел. Впрочем, он никого здесь раньше не видел, кроме самого хозяина да Ульянки. Дождался, покуда Неждан отлучится, подозвал рябого с пивом. Спросил про Ульянку. Рябой в ответ лишь плечами пожал. Пес ее знает, где девка, вроде как с хозяйской супружницей на богомолье уехала.

На богомолье? Ну, дела... Не должна бы, ведь договаривались - государев дьяк Стефан Бородатый ждать не будет. И в какой обители молятся? В Симоновой? Слыхал-слыхал... Недалече... Что? Может, и в Вознесенской? Это ж в другой стороне совсем! Так все-таки где же? У хозяина спросить... Всенепременно так и сделаем. Ах, еще и привратник имеется? Благодарствую. Вот те пуло. Бери, бери, не стесняйся, покуда хозяин не видит.

Ворота. Сторожка - небольшая будка-избенка.

Ты, что ли, борода, сторож будешь? Про хозяйскую племянницу не слыхал ли? Вот, знакомцы просили ей плат передать, в подарок. Не, сказали, чтоб прямо в руки вручил. Не знаешь где? Жаль... Не чего жаль, а кого! Тебя, борода, жаль! Знал бы что - заработал б изрядно. Ну, прощай тогда...

Олег Иваныч отвязал коня и в раздумье выехал со двора на набережную. Медленно ехал, думал: в какой монастырь сначала, в какой - потом. Ну - чисто буриданов ослятя. Сторожу-то и догонять почти не пришлось. Пробежался, пошел с конем рядом. Бородой тряхнув, подмигнул, кивнул на угол - заверни, мол.

За угол так за угол. Олег Иваныч пожал плечами. Завернув, спешился.

- Знаю я кой-что про Ульянку-девку... да про боярина заезжего.

Не порадовали полученные известия Олега, ой, не порадовали! Хотя заплатил сторожу сполна, информация того стоила. По всему выхрдило - прыгнула Ульянка в реку, от шпыней спасаясь, да не вынырнула... Неужто утопла? Этого только и не хватало, Господи!

Взяв коня под уздцы, Олег Иваныч спустился к Неглинной, к узкому рыбацкому вымолу. Того и не видел, как к сторожу подошли трое, взяли за бороду, один - нож под ребро:

- А ну, человече, выкладывай, что коннику проезжему молвил?

Выложил все сторож - а что же, живота лишаться из-за чужих-то трудностей? Да на фиг надо!

- К реке пошел, говоришь... - задумался тот, что нож под ребро тыкал, плюгавец козлобородый. - А ну, робята, не спи!

У самого вымола двое рыбаков чинили сети. Ниже по течению, за ракитовыми кустами, горел костер. Сидевшие вкруг него люди варили уху. Седобородый дед в длинной сермяжной рубахе деловито помешивал варево длинной деревянной ложкой.

Олег Иваныч подошел ближе, спросил.

Нет, не видали никакой девки.

Видать-то не видали... а слыхать - слыхали. Петро Чуга говорил - выбежала тут одна молодуха утром раненько - да прямо в омут! Вниз головою. Тело? Нет, тела не видели. Но, может, вниз по течению вынесло. Там и искать надо, вряд ли в омуте.

Звоня в колоколец, шли по берегу нищие. Слепцы - калики перехожие. Поводырь - старец с бородищей пегой, на левый глаз кривой. Остальные все слепцы - кто бельмастый, кто - с глазами обычными, не скажешь, что слепой. Пара человек - с повязками на глазах черными.

Спустившись к реке, калики подошли к костру, поздоровались чинно. Уселись, ложки достали. Видно, для них варилась ушица-то. Олегу Иванычу предложили, тот отказался - не голоден был. Но рядом присел, слепцов послушать. Выслушав, свое поведал. Покачал головой поводырь, нет, не вылавливали никакого тела. Ни девичьего, ни мужского. Хотя, может, из братии кто ведает.

Покачал головой Олег Иваныч, прошептал горестно:

- Эх, Ульянка, Ульянка...

Парень молодой с повязкой уху с ложки на себя пролил. Обернулся на шепот:

- Не Ульянку ли девицу поминаешь, мил человече?

- Ульянку, - Олег Иваныч с интересом взглянул на слепого. - Из Новгорода девица... Не видал ли?

Снова встрепенулся парень, чуть котел в огонь не опрокинул. Усмехнулся:

- Видать - не видал, нечем боле видеть-то. А голос ее слыхал... иль похожий. У гулящих жёнок на портомойне. - Помолчал немного слепец, перекрестился, повел головой: - И твой голос знаком мне, человече... Наверное, и ты меня помнишь... Нифонтий я, подмастерье Петра, вощаника новгородского... А Ульянка - дочка его.

Нифонтий...

Олег Иваныч передернул плечами, вспомнив, как ловко лишил парня обоих глаз Матоня.

"Глаз - он шипит-от..."

Нифонтий, Нифонтий... Вот куда ты подался - в калики перехожие. А куда ж еще, слепому-то...

Поблагодарил Олег Иваныч. Дал Нифонтию деньгу серебряную. Вскинулся на коня - в дальний посад поехал, к жёнкам гулящим. Там и отыскалась Ульянка. Олег Иваныча узнав, выбежала радостно.

Через три дня отправил Ульянку со Стефаном. На прощанье кивнул ободряюще:

- Ништо, девка, - молвил. - Будет еще и у вас с Гришей счастье! Верь только.

Подняла глаза Ульянка:

- Жив ли Гришаня-то?

- Жив, - уверил Олег Иваныч. - Жив! А как же?!

Мужик какой-то служивый колеса у телег проверял. Дьяк государев Стефан Бородатый словом с ним перемолвился, кивнув, по плечу мужика похлопал да к Олегу Иванычу направился:

- Пора нам, господине. Ну, пора так пора.

Тронулись телеги, колесами скрипнули. Мужик, что колеса смотрел, спину распрямил. На Олега Иваныча глянул случайно... Да - бегом, бегом за амбарец...

Махнул рукой Олег Иваныч, Ульянке подмигнул. Дьяка за рукав прихватил:

- Помнишь ли место, Стефане?

- Помню, как не помнить. На Славенском конце Нутная улица. Настена.

- Это, ежели на Ильинской никого не сыщешь в усадьбе.

- И про Ильинскую помню, не сомневайся.

Некоторое время ехал Олег Иваныч рядом с обозом. Потом свернул на Тверскую, задумался. К Федору Курицыну заехать, про государя московского сплетни узнать - помнит ли еще про Олега? Иль забыл уж давно? От того многое сейчас зависело.

Развернул коня Олег Иваныч, медленно поехал вдоль по Тверской, встречь восходящему солнцу. Хоть и студено было пока, да чувствовалось по всему - день теплый будет. Может, один из последних таких дней. Бабьего лета...

На храме Успения, деревянном, маковка златом пылала. Засмотрелся Олег Иваныч - красиво. Вечером - весть радостная Олегу Иванычу. Вернулся Силантий со двора государева. Иван Костромич, боярин, по выходе шепнул - не гневается больше на житьего человека Олега государь-батюшка. Не упомнит и кто таков даже... Одновременно все ж таки опасаться просил Костромич - кто-то при дворе воду мутит - стропалит против Силантия да пленника его слухами разными. Ну, до государя слухи те не дошли пока. Пока...

- Так что свободен ты отныне, Олега, - махнул рукой Силантий. - Все одно прибытка от тебя мне нет, а Москве ты служить не будешь. Ведь не будешь?

Олег Иваныч упрямо покачал головой:

- Больно уж важен великий князь московский.

- Так на то он и князь!

- Так-то так... Да ведь и я не червь, своим разумом жить хочу - не княжьим. Извини, Силантий, если обидел...

Поскрипел зубами Силантий, однако ничего не сказал. Задумался. После махнул рукой:

- Считай - в расчете я с тобой полностью, так что ежели вдругорядь попадешь - не взыщи. На Москву завтра с утра два обоза идут хлебных, с понизовья. Первый - купца Федосеева, Онфима, второй - Ермила Хмурого. Так что, если поспеть хочешь...

- Спасибо, Силантий. За все спасибо.

С двойственным чувством уезжал Олег Иваныч. Будто чего-то не договорили они с Силантием, не дорешили, не доспорили. Несколько раз спрашивал сам себя Олег - а что заставляло служить московскому князю такого благородного и смелого человека, как Силантий Ржа? Только ли землишки-поместьица? Или действительно верил Силантий в то, что именно Москва - и есть Русь-матушка? А почему не Новгород, не Смоленск, не Киев, не иные какие русские земли? Никак не отвечал на такой вопрос Силантий, лишь в усы улыбался, дескать - почему Москва - то и детям малым ясно. Детям-то, может, и ясно... Московским... А вот насчет киевлян, смолян, тверичей, новгородцев - сильно сомневался Олег Иваныч. Да и - что сказать - насмотрелся, чай, на Москву-то! Считай, почти все привыкли тут по указке жить, не своим разумом. Все от князя зависели - от мала до велика, и все - ну, может, кроме бояр самых знатных - в руке его были. Голосили на всех углах: "Славен батюшка наш, государь Иван Васильевич!" Тьфу-ты, подхалимы чертовы. Батюшка... Иосиф Виссарионович... Погодите, прольет он еще кровушки, батюшка ваш. Ну, если и не он - так его потомки. Неконтролируемая власть - она кровавится, имеет такую нехорошую тенденцию, тем более здесь, в Московии - нравами грубыми далеко в русских землях известной...

Эх, Силантий, Силантий... Дай Бог, чтоб не достала тебя гневная длань твоего князя!

Федосеев Онфим еще с ночи выехал - так на торгу хлебном сказали, опоздал, значит, Олег Иваныч.

А Хмурый, Ермил? Убили его вчера. И людишек его, приказчиков. Прямо в корчме перерезали лиходеи! Все, что с ними на корчме было, - как есть пограбили - и оружье персидское, и серебро, и меха - рух-лядишку мягкую. Ходили тайные слухи - не хотел Ермил высокую цену держать - замыслил побыстрее в Новгороде расторговаться. Расторговался... В какой корчме убили? Да на Неглинной где-то. Кажись, у Анисимова Неждана. Его и самого, Неждана-то, чуть не убили - духом святым да молитвами упасся - утром в амбаре нашли связанным...

Схватили? Кого - лиходеев? Не, давно их и след простыл. Неждана? А его-то за что?

Усмехнулся Олег Иваныч. Не верил он в совпадения. Ну да черт с ним, то покуда дела московские. Свои бы как-нибудь разрешить. Значит - и Ермила нет, и с Онфимом Федосеевым разминулись... Стоп! А почему разминулись? Он же, Онфим, в ночь только выехал. А конь Силантьев добр - нагнать можно!

Какой, говорите, дорогой поехали? Угу, понял.

Взлетел в седло Олег Иваныч, коня в рысь пустил. К обеду уже был за городом, в деревне, что по пути, справился - проезжал обоз-то, немного и времени прошло. Эвон, за тот холм направились...

А напрямик пути нет ли?

Как нет... Есть... Вон, через лес... Там тропки тонкие... Только не вздумай, мил-человек, поворотить на болото...

Мил-человек и не думал к болоту поворачивать. Просто и не услыхал про него. По лесу версту проскакав, все лицо ветками исцарапал. Тропа-то тоже не-приглядисто вилась, глянул - где б срезать - ага, вон, через полянку. Срезал...

Первой увязла лошадь. Подняла голову к небу, заржала жалобно. Так и утянулась в трясину - быстро - Олег Иваныч едва успел выскочить. А холодна, жижа-то... Увязиста...

Как там в фильме про старшину Васкова и девчонок-зенитчиц? "После споем с тобой, Лизавета"? Похоже, тут и петь не придется, вон как засасывает... пылесос прямо.

Лечь на грудь... Ага, вроде легче. Меч в сторону... мешает. Так - ползти, ползти... Вон к тем деревьям. А холодно-то как, господи! Ползти, ползти... ползти... Невзирая ни на что... Вот, кажется, кочка. Нет, на ноги не вставать - тогда точно утянет... Только ползком. Да руками под себя мох подгребать. Ага... Вот они, деревья-то, кажется, ближе... Но и ползти труднее... Так и тянет в глубь, так и тянет... Нет, вперед... Быстрее... Не сдаваться... И руки раскинуть широко... Отдохнуть... Нет, нельзя останавливаться! Вперед, только вперед... Еще чуть... еще... Эх, Софья-Софьюшка... Ох... Это и не деревья вовсе... Трава... А под ней трясина. А там, дальше? Нет, не видно... И на ноги не встанешь, не посмотришь. Выход один - ползти! Ведь не бесконечное же это поганое болото, ведь кончается же оно где-нибудь... Господи... Софья... Софья...

Глава 8

Октябрь - ноябрь 1471 г. Москва - Новгород

Где волк воскликнул кровью:

"Эй! Я юноши тело ем..."

Велимир Хлебников (1915)

Огромный матерый волчище завелся вдруг в окрестностях Черного леса. Хоть и раньше пошаливали волки-то, но в эту осень совсем уж не стало спокойствия крестьянам. Ближних деревень жителям, да и дальних... Порезанный скот, утащенная птица, собаки с перегрызенным горлом - и четкие волчьи следы в придорожной пыли, ведущие к лесу. Большие, слишком большие следы для обычного зверя. Да и повадки были необычными - не врывались по осени волки в деревни, зимой только, ближе к весне этак, наглели. А тут... Третьего дня, в самом начале октября месяца, младенца волк утащил. Прямо средь бела дня, от овина, в деревне. Мать, крестьянка Матрена, и оглянуться не успела - только серая тень мелькнула - и нет дитенка. Матрена - в крик, мужиков подняла. Те вилы да рогатины похватали - в лес по следу пустились. Собаки впереди гавкали. А лес-то буреломом недавним завален, неприветист, темен - недаром Черным с незапамятных времен прозван. Попробуй-ко, сыщи тут какого волка, хоть и с собаками. Полаяли, полаяли, сердешные, да озадаченно на поляне закрутились. Словно сгинул волк-то! Вон, на тропинке - явный след... И вот... И там, у малинника... И раз - нет его. Пропал! Мужики в кучу собрались, головы зачесали озадаченно. Глянь, а Чернак, Онисима Вырви Глаз, старосты церковного, пес, зарычал будто... Да как рванет к болотине! Остальные собаки - за ним, с лаем. Переглянулись мужики, рогатины крепче сжали - бросились следом. Кто уже и стрелу к тетиве прилаживал. Азарт! Вот-вот словят волка. Если это волк, а не иной зверь какой или, тьфу-тьфу, кикимора болотная. Не, не должна бы кикимора - на нечисть-то собаки б так не бросались. Выли бы только. Значит - зверь. И - вона! Бок в подпалинах, рыжий, за дубьем промелькнул извилисто... Не похоже вроде на волка-то... Лиса! Эй, стойте, стойте, собаченьки! Стойте! Да где там - стойте... Унеслись, хвостами махая, за лисой вдогонку. Совсем загрустили мужики. Старшой, Онисим Вырви Глаз, рукой махнул. Решили, собак дождавшись, в обрат ворочаться, тем более - туча громадная по небу шла, как раз рядом. То ли дождь, то ли снег... Хорошего мало. Засобирались мужики. Тут и собаки вернулись, закрутились, скуля сконфуженно, - так ведь и не догнали лису-то, в буераках где-то схоронилась рыжая. Эх, зазря бегали - ни волка не добыли, ни лисы, даже хоть зайчишка какого - и то мимо. А может, то и не лиса была? Может, кикимора болотная собак водила? Так, старики сказывали, бывает. Ох, упаси, Господи! Онисим бородищу перекрестил, посмотрел на тучу, подумал маленько. Кивнул мужикам - пошли, мол. Пошли... Обернулся - ан Чернака-то, пса Онисьева, и нету! Заплутал в лесу, что ль? Непохоже, псина опытный. Забеспокоился Онисим - жалко животину родную запросто так потерять. А ну-ка, покличем! Черначе, Черначе! Нет, тихо все. Эти еще, собаки, разлаялись... А ну - цыть! Да искать, искать Чернака-то! Разбежалися собаки вокруг, забегали... Прибежав, хвостами крутили виновато. Щурились. Совсем уж было загрустил Онисим, как вдруг одна собачонка приблудная, мелкая, незнамо и чья - всяк на деревне прикармливал, ежели было чем, - на болото разлаялась. Да не просто так, а со злобством! Словно чуяла там что-то эдакое, человечьему глазу покуда неведомое. И остальные-то собачки тоже - к ней подбежав - зарычали, ощерились. Мужики ближе подошли. Гнилое было болото, утопистов, а сверху - будто ровненькой травкой усажено, зеленое такое, нежное - не одна корова в трясине утопла. Берега вокруг чахлые, топкие, деревьицами тонкими, будто больными, поросшие. Не туда ногу поставил - и все, поминай как звали, - не поможет такое деревце - не уцепишься. Посередке болота островки малые были - то мужики местные знали, завсегда по зиме хаживали, как замерзало болото. Но то зимой - а до зимы еще месяца два, да и не во всякую зиму замерзало болото - в особо морозную только. А летом или вот как сейчас, в осеннюю пору, - не подступишься к островкам, хоть, казалось, и близехонько - протяни руку. Ноги протянешь - пропадешь, сгинешь в вонючей трясине.

Постояли мужики у болота, посмотрели хмуро да, плюнув, пошли обратно в деревню. Две находки их по пути ждали: одна хорошая, другая... Сперва Чернак, пес Онисимов, вдруг у леса в лугах объявился - видно, раньше других домой ломанулся, курва, тучу увидев. Боялся туч Чернак-то, хоть и всем псам пес был. А уж как гроза какая - забивался в будку - бывало, и за цепь не вытянешь! Онисим не стал на собаку ругаться - грех то - пару раз палкой по хребтине перетянул, для порядка... Тут у кустов орешных закружились собаки, завыли. Мужики подошли... Ой, спаси, Господи, от таких находок! Под кустом младенец лежал - не живой, обглоданный. Внутренности да глаза выедены, по кустам сизые кишки кровавятся. Тьфу... Плюнул Онисим, перекрестился. И мужики с ним... Эх, Матрена, Матрена... Было у тебя семеро - осталось двое. Трое ребят по зиме в огневице сгорело, четвертый летом в колодце шею сломал, ну, а пятого... пятого волк окаянный сожрал. Ужо, по зиме обязательно достанем волчище! Никуда, аспид, не денется... ежели только волк это, а не волкодлак-оборотень богомерзкий!

Двое на островке болотном прятались. Один - пожилой мужик с бородой пегой, глаза - словно два шилья, вострые. Второй - парень, отрок еще безусый, тонколицый, смуглый - волосы длинные по плечам из-под шапки лезли. Оба оружны - у мужика топор за поясом, у отрока - нож.