изображать колебания как можно дольше, чтобы гость успел сказать как можно
больше. Обычные люди с их мыслями, желаниями и ощущениями были для
сидящего напротив прозрачны так же, как и для Симагина - только Симагин
старался не злоупотреблять этими своими возможностями, а для гостя
злоупотребления были в порядке вещей, - но друг от друга собеседники могли
экранировать свой внутренний мир со стопроцентной гарантией и вынуждены
были попросту разговаривать: веря на слово, не веря на слово, пытаясь понять,
что стоит за словом...
Гость возмущенно всплеснул руками.
чтобы пускаться на такие простенькие уловки! Просто рассуждаю. Представь:
вот вы встретились. Когда вы в последний раз виделись, ему было, кажется,
двенадцать. Сейчас почти девятнадцать. Тогда это был ребенок, который,
вдобавок, по привычке называл тебя папой - это подкупает, понимаю... Сейчас
- молодой мужчина. Биологически - самец-конкурент, психологически -
чужак, с которым тебе двух слов сказать не о чем, социально - еще одна,
причем совершенно лишняя, головная боль на всю оставшуюся жизнь.
Искушать... - Гость как бы задумался, словно эта мысль лишь теперь пришла
ему в голову. - Если уж искушать, то гораздо более масштабно, - проговорил
он. - Хочешь, попробую? Не стану тебе предлагать все царства земные и
прочее злато-серебро - сам возьмешь, если захочешь. Тут главное - захотеть.
Научиться хотеть, вот что тебе нужно в первую очередь. Твоя способность хо-
теть спеленута атавистическими привычками... вроде привычки зажигать газ
под чайником.
сомнения в своих силах точил, точил сердцевинку души. Нельзя капитулировать
перед червячком; надо точно знать, как выглядит мир наизнанку. Я справлюсь,
уверен; я выдержу, подумал Симагин. Уверенность и гордыня - это одно и то
же? Нет. Чтобы идти дальше, ученый должен быть уверен в промежуточных
результатах своей работы на все сто. Решился.
улыбки. Он не сделал, разумеется, ни единого движения; даже лицо не
напряглось, выдавая какое-либо внутреннее усилие. Это был не удар - так,
дуновение. Подсадка продержалась в Симагине не более секунды - но этого
оказалось вполне достаточно.
разнообразие Вселенной вдруг скрутилось до разнообразия титанического
пиршественного стола; желанная женщина - нечто вроде нежной фарширован-
ной индейки, обильно политой острой пряной приправой... зыбкое розовое
зеркало моря на рассвете - это на сладкое... салатные листья моральных
принципов, такие широкие, а стоит взять в рот - хрусь, и нет ничего...
неимоверно сложный, кропотливый и вкрадчивый танец частиц и полей,
испускающий клубы невнятных логарифмов и дифференциалов, ждущий, когда
я его пойму - как хлеб. Стол был круглым и плоским, Симагин один-
одинешенек торчал посредине, на единственном возвышении, каким могла
похвастаться уныло гладкая поверхность; с этого подобия трибуны он мог
дотянуться до любого лакомства, и казалось, единственной проблемой жизни
является сообразить, который именно из аппетитнейших кусков просится в рот
в данный момент. Но то и дело мимо проносились или проплывали какие-то
малоодушевленные уродцы, внешними очертаниями отдаленно похожие на
человека, то есть на Симагина; и каждый из них иногда по дурости своей, по
слепоте, а иногда и намеренно, злобно, злорадно заслонял от Симагина одно из
предназначенных для него блюд. Время от времени какой-либо из уродов,
обнаглев уже вконец, разевал свою отвратительную, мелкозубую зловонную
пасть, чтобы откусить или от индейки, или от торта, или хрупнуть салатным
листом, хотя салат мог быть настоящей высокой моралью лишь когда его ел
Симагин, в уродливых пастях он сразу превращался в притворство и лицеме-
рие... Или пытался ломоть хлеба стащить прямо из-под симагинского носа, и
приходилось, не размышляя ни мгновения - будешь размышлять, голодным
останешься! - бить жадную тварь наотмашь. Каждая из тысяч салатниц,
гусятниц, супниц, соусников, тарелочек, чашечек, ложечек и вилочек требовала
постоянного присмотра. В сохранности ни одного предмета нельзя быть уве-
ренным. От каждого из безмозглых, но хитрых и прожорливых уродов исходила
угроза, но передушить их разом по каким-то сложным и не вполне понятным
причинам было нельзя - поэтому приходилось все время быть настороже,
готовым к подвоху, к удару, к отпору, к бою... Но как все вкусно! Как пахло!
Как отблескивал жирок на ветчине, как красиво разложена была петрушка по
краям...
спросил он.
недоверием и, похоже, с опаской.
лишь в сотую долю силы. Он не хотел ни смутить, ни обескуражить, ни, тем
более, ошеломить противника. Это был еще не бой, не поединок - лишь чуть
позерское преддуэльное метение булыжников плюмажами.
передернуло, как от лимона.
не мир. Да как ты в нем живешь? Всем должен, всем недодал, перед всеми
виноват... Будто забитый ребенок - ничего без спросу взять нельзя... - Он с
облегчением захохотал, окончательно приходя в себя. - Да лучше сразу
сдохнуть! Это постоянное унизительное напряжение, ни секунды роздыху...
еще более унизительное. Держи ухо востро, не то добычу прямо из клюва
выдернут!
живому организму. А у тебя - выдуманное, вымученное! И вдобавок -
совершенно излишнее, ведь и мое напряжение тебя не покидает, тебе тоже при-
ходится охранять свою добычу!
всех бояться и со всеми бороться? Причем считать это единственно возможным
состоянием, навсегда данным, от которого не деться никуда?
- Нирваны нет, я не обещаю снулой безмятежности. Жизни без борьбы не
бывает. Но, по крайней мере, я даю свободу!
доброй воле?
тебе нуждается, и помогать тем, кому нужна помощь.
праведники, своим сочувствием и своей помощью только развращаете людей.
Плодите паразитов, которых и без того слишком много. Самостоятельный,
сильный и гордый человек ни в ком не нуждается и ничьей помощи не ждет.
всем - каждому, кто попал под давление, действительно превышающее его
способность к сопротивлению. Каждому, кто погибает, но не сдается. А иногда
даже тому, кто сдается - из страха утащить своей гибелью за собой кого-то
еще. Бывают сильные люди, бывают слабые люди - но и давление бывает
разным, и даже самый сильный человек может оказаться под таким прессом, из-
под которого не выбраться в одиночку.
слово... Вы долдоните: любовь, сострадание, помощь, вы напяливаете на себя
эти сделанные из соплей с сиропом цепи только из стадного инстинкта, а
значит, вы не стали людьми по-настоящему, вы все еще животные, для которых
самостоятельность - смерть... Для вас самостоятельность - синоним
одиночества! Синоним изгнания из стаи!
мирную непринужденность и казавшуюся неоспоримой еще пять минут назад
умозрительность разговора. Стало очевидно: им не договориться.
Симагина с какой-то недоуменной жалостью. - Правда. Человек, выпущенный
на свободу, занят только тем, что рвет из глотки у всех, до кого в состоянии
дотянуться. А если кому-то кажется, что он устроен иначе - ему это именно
кажется, и он опаснее и отвратительнее остальных, потому что он рвет из
глотки так же, как и остальные, но при этом еще произносит красивые слова.
Неужели тебе хочется быть этим обманщиком, этим... подонком? Ведь если бы
не было так, никогда, например, не возникла бы европейская цивилизация. Или,
по крайней мере, никогда не стала бы доминирующей... Потому что
доминирующей может стать лишь та цивилизация, которая наиболее
соответствует природе человека.
человеке? - уронил Симагин.
гость. - Они к духовному воспарили! То-то приличный чистый сортир теперь
только у президентов и отыщешь! Вождям, значит, простительны животные
слабости - но вот уж если простой строитель коммунизма окажется столь
морально нестоек, что, презрев положенное ему духовное пылание, унизится до
метаболизма, то пусть гадит на свой страх и риск где и как сумеет! Я уже не
говорю о сексуальных коллизиях в коммунальных квартирах... А меж тем если
там, где человек вынужден быть животным, ему не позволять этого, он
превращается в скота! Так что не надо ля-ля! - простецки возмутился он. -
Русанов Владислав
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Маккэфри Энн
Орлов Алекс
Корнев Павел