эта была не туча, а песок! Не пар, не дождь, нет, а песок, его взмело со
всей прерии, с высохшей жухлой травы, он был как мука самого тонкого помола,
как цветочная пыльца, и так и сверкал на солнце, потому что теперь и солнце
появилось в небе. Я опять как закричу... Отчего? Да оттого, что эту пыль
будто адское пламя пронизало, будто занавес отдернули на свету -- и тут я их
увидал, клянусь вам, увидал своими глазами! То было великое войско древних
прерий--бизоны и буйволы!
Будто на западе выстрелили двадцать, пятьдесят, двести тысяч пушек, и
снаряды сбились с пути и мчатся, рассыпая огненные искры, глаза у них как
горящие угли, и вот сейчас они с грохотом канут в пустоту...
горбатые спины -- целое море, черные косматые волны вздымаются и опадают...
"Стреляй!--кричит Поуни Билл.--Стреляй!" А я стою и думаю--я ж сейчас как
божья кара... и гляжу, а мимо бешеным потоком мчится яростная силища, точно
полночь среди дня, точно нескончаемая похоронная процессия, черная и
сверкающая, горестная и невозвратимая, а разве можно стрелять в похоронную
процессию, как вы скажете, ребята? Разве это можно? В тот час я хотел только
одного -- чтобы песок снова скрыл от меня эти черные, грозные силуэты
судьбы, как они сталкиваются и бьются Друг о друга в диком смятении. И
представьте, ребята, пыль и правда осела и скрыла миллион копыт, которые
подняли весь этот гром, вихрь и бурю. Поуни Билл, выругался да как стукнет
меня по руке! Но я был рад, что не тронул эту тучу или силу, которая
скрывалась в ней, ни единой крупинкой свинца. Так бы все и стоял и смотрел,
как само время катит мимо на громадных колесах, под покровом бури, что
подняли бизоны, и уносится вместе с ними в вечность.
людям, не таким добрым, как я. Поуни Билл куда-то исчез, я остался один, я
совсем оглох и словно окаменел. Потом пошел, сто миль на юг шел до
ближайшего города, и не слышал человеческих голосов, и рад был, что не
слышу. Хотелось, чтоб в ушах еще звучал этот гром. Я и сейчас его слышу,
особенно летом, вот в такие дни, как нынче, когда над озером стеной стоит
дождь... устрашающий, ни на что не похожий грохот... Вот бы и вам
когда-нибудь его услыхать...
белая фарфоровая чашка, в которую налили очень слабого и чуть теплого
апельсинового чая.
Потом он открыл глаза.
ребятам.
полковнику: --Вы говорили, сэр...
помнит?
бы!--Голос его задрожал, и он снова закрыл глаза.--Все, все помню, вот
только... на чьей же стороне я сражался?
вижу рядом солдат, но уже давно не помню, какие на них шинели и кепи --
серые или синие. Я родился в штате Иллинойс, учился в Вирджинии, женился в
Нью-Йорке, дом построил в Теннесси, а теперь, под конец жизни, слава богу,
опять здесь, в Гринтауне. Теперь вы понимаете, почему у меня все цвета
перепутались?
совсем тихо.--Солнце вставало справа от вас или слева? Вы шли к Канаде или к
Мексике?
правой, а иногда -- из-за левого плеча. И шли мы то туда, то сюда. Тому
теперь уж лет семьдесят. За такой долгий срок немудрено и позабыть, с какой
стороны всходило солнце.
какое-нибудь сражение?
старого полковника.--Никто никогда ничего не выигрывает. В войне вообще не
выигрывают, Чарли. Все только и делают, что проигрывают, и кто проиграет
послед ним, просит мира. Я помню лишь вечные проигрыши, поражение и горечь,
а хорошо было только одно--когда все кончилось. Вот конец -- это, можно
сказать, выигрыш, Чарльз, но тут уж пушки ни при чем. Хотя вы-то, конечно,
не про такие победы хотели услыхать, правда?
красивое название сохранилось только в старой военной хронике.
полковник.--Многое приходит на память, очень многое... Помню песни: "На
Потомаке нынче тихо, солдаты мирно спят; под осеннею луною палатки их
блестят..." Помню, помню и дальше: "На Потомаке нынче тихо, лишь плещет
волна; часовым убитым не встать ото сна..." А когда они капитулировали,
мистер Линкольн вышел на балкон Белого дома и попросил оркестр сыграть
"Будьте на страже..." А потом одна леди из Бостона как-то ночью сочинила
песню, которая будет жить тысячу лет:
зреют гроздья гнева..." По ночам я, сам не знаю отчего, начинаю шевелить
губами и пою про себя:
"Когда герои наши с победой возвратятся, их увенчают лавры, их встретит гром
оваций..." Сколько песен! Их пели обе стороны, ночной ветер относил их то на
юг, то на север... "Мы идем, отец наш, Авраам, триста тысяч воинов идут",
"Станем лагерем, ребята, разобьем палатки...", "Ура, ура, несем свободы
знамя..."
спросил:
потом на свои руки, потом уставился поверх мальчишечьих голов на голую
стену.
видел.
времени, право слово, ну, конечно, Машина времени!
Они помахали ему в ответ, всем троим стало как-то тепло и приятно. Потом
пошли дальше.
лет. Ду-у-у-у-у! Пффф, пффф.
лет не уедешь.
путешествие! Вот это Машина!
оказался забор.