Чтение 16–й страницы книги ~Крест и король~

От пятнадцати до восемнадцати футов, подумал Шеф.

Это похоже на правду.

- Чем вы их убиваете? - спросил он.

Парень снова улыбнулся.

- Длинными копьями. Или вот этим, - он вытащил из-за пояса нож, длинный, широкий, с односторонней заточкой. Вместо обычного острия у него был длинный плоский крюк, заточенный, как заметил Шеф, и с внутренней и с внешней стороны.

- Гринда-нож, - сказал юноша. В его выговоре "f" стало "v", долгое "i" превратилось в "oi". - Grindar-knoivir. Выскочить из лодки на мелководье, оседлать кита, добраться до его хребта, воткнуть гринда-нож. Вытащить. Перерезать позвоночник. Ха-ха! Много мяса, жир на зиму!

Когда лодка вышла из устья фьорда, паренек огляделся, увидел вереницу вельботов, стремительно удаляющихся от них на север, без лишних слов уселся на скамью рядом с Кутредом и, взяв весло, тоже стал грести. Шеф с удивлением заметил на лице Кутреда кислую усмешку, вызванную, скорее всего, очевидной уверенностью юного норманна, что Кутред, могучий берсерк, нуждается в его помощи.

Шеф заметил, что идущие впереди вельботы замедлили наконец свой бег, сбиваясь в неровный круг на волнах. И тогда, всего в полумиле от себя, Шеф впервые увидел стадо китов, за которым они гнались: сначала один ленивый белый фонтан на фоне серого неба, затем другой, а потом и все вместе. А под ними лишь проблеск черных спин, скользящих в изящных кувырках.

Люди в вельботах тоже увидели выход стада на поверхность воды. Шеф заметил, что они встают, трясут своими острогами с длинными наконечниками, услышал отдаленные вопли. Впрочем, даже на расстоянии можно было разобрать заглушающий все бычий рев

Бранда, по-видимому, отдающего длинную череду распоряжений, которые передавались с лодки на лодку.

- Нужно, чтоб был гринда-капитан, - объяснял паренек в промежутке между гребками. - Если вельботы не будут работать вместе, киты прорвутся. Все работают вместе, а потом делимся поровну. Одна доля на каждого человека, одна доля на каждую лодку, капитан получает две доли.

Лодка Шефа поравнялась со всей флотилией, как раз когда вельботы начали расходиться в стороны. В последний момент паренек вскочил на ноги, приветствовал своих родичей и побежал с вельбота на вельбот с такой же ловкостью, с какой он сел к ним в лодку, задержавшись только, чтобы весело помахать на прощанье. Затем все норманнские вельботы, по большей части четырех- и шестивесельные, разошлись в длинную вытянутую линию. Расположившийся в ее центре Бранд, поравнявшись с Шефом, повернулся и закричал:

- Вы, двое! Оставайтесь сзади и никуда не суйтесь. Держитесь от этого подальше!

Кутред долгое время греб так, чтобы их лодка держалась около крайнего вельбота в линии. Шеф, глядя на его вспотевший торс, отметил, что за последние недели Кутред стал выглядеть еще внушительней, так как благодаря хорошей пище на его натренированных на мельнице мускулах нарос слой подкожного сала. И все же одному человеку тяжело было угнаться за четырехвесельными вельботами, в каждом из которых сидели опытные моряки. Кутред греб с остервенением. Хорошо еще, что флотилия не шла все время с максимальной скоростью. По ходу преследования Шеф понял, что в этом был свой смысл, своя тактика охоты.

Первой задачей Бранда было выстроить линию вельботов рядом с китовым стадом, на западе от него, отделяя гринд от цепи рифов и островков, протянувшихся между материком и Атлантикой. Сделав это, он попытался загнать стадо к берегу. Лодки развернулись в сторону стада и остановились, а их гребцы склонились над водой и принялись хлопать по ней веслами. Как это звучало для слуха китов - кто знает? Но шум им явно не нравился, они поворачивали, чтобы сбежать от него. Некоторое время они пытались разогнаться и обойти дальний конец линии вельботов. Тогда крайние лодки вышли вперед и, хлопая веслами по воде, заставили китов остановиться и повернуть назад. В какой-то момент казалось, что вожак решил развернуться и плыть обратно на юг, туда, где держались в тылу Шеф и Кутред. Несколько минут вода пенилась от тесно сбившихся черных туш, причем одни гринды стремились вперед, а другие уже повернули назад. Затем все вельботы одновременно пошли в атаку с криками и плеском весел, загоняя китов на прибрежные скалы, которых те так боялись.

Бранд вдобавок старался посеять среди мечущихся китов панику, понял Шеф. И он уже знал, куда будет загонять стадо. Недостаточно было просто направить китов на скалистый берег. Подойдя туда, они могли бы развернуться и прорваться одним отчаянным броском. Их нужно было загнать на смертельно опасное для них место, например, на отлогий шельф, в узкий залив или бухточку, куда киты не побоялись бы зайти и где их можно было запереть. И лучше всего было бы сделать это во время прилива, чтобы отлив оставил животных барахтаться на грунте.

Бранд не торопясь вел вельботы и стадо туда, куда задумал. Киты сбились кучей у входа в намеченный им залив, а лодки встали в полукруг от края до края бухты. Тогда Бранд властно махнул гарпуном, и вельботы двинулись вперед.

Первого кита убил сам Бранд, его вельбот подошел к медленно плывущей самке, а он нагнулся, опираясь одной ногой на планширь, и вонзил длинный гарпун с зазубренным наконечником прямо перед спинным плавником. Находящиеся за пятьдесят ярдов Шеф и Кутред увидели, как в воду хлынул стремительный поток темной крови - и вода мгновенно вспенилась от неистовых ударов взбешенной болью гринды.

Должно быть, умирающий кит издал под водой крик агонии, потому что все стадо сразу охватила паника, оно рванулось вперед от настигавшей сзади опасности. И тут же киты оказались на мелководье, заревели, скрежеща брюхом по гальке, в отчаянных корчах судорожно взметнули из воды хвосты. Остальные лодки разом подошли к месту бойни, на их носах метальщики высматривали, куда всадить гарпун, люди громко подбадривали друг друга.

И вот Шеф увидел, что один человек уже выскочил из вельбота. Кажется, это был паренек, которого они подвезли, он сжимал в руке свой гринда-нож, а за ним устремилась дюжина других китобоев, без оглядки ринувшихся в мешанину бьющихся тел, хватаясь за плавники и стараясь оседлать свои жертвы. Ножи взметались и разили, снова и снова, люди старались попасть в уязвимое место между позвонками, где изогнутый нож, когда его вытягивают наверх, может рассечь спинной мозг и вызвать мгновенную смерть. Киты извивались и молотили хвостами, не способные ни сражаться, ни уплыть, стараясь лишь не дать своим мучителям убить себя.

- Это выглядит опасным, - пробормотал Шеф.

- На самом деле нет, - в голосе Кутреда прозвучало презрение. - То же самое, что убить овцу. Эти звери не защищаются, я думаю, у них и зубов-то нет. Ты можешь запросто втиснуться между ними, они стараются не задеть друг друга.

Группа китобоев ухватилась за тушу гринды, стараясь как можно дальше затолкать ее на берег, тянули за плавники и торчащие гарпуны и копья. Они бросили жалобно вздрагивающего кита и кинулись в воду за следующим. Вскоре вся поверхность залива покраснела от струй крови, вырывающихся из пробитых китобоями сердец. Шеф углядел в свалке, что детеныш гринды вырвался на свободу, бросив убитую мать. Едва ли шести футов длиной, он выбрался с мелководья и устремился в их сторону, к открытому морю. Перед ним возникла лодка, китобой склонился над спиной китеныша, несколько раз всадил нож. Фонтан крови брызнул прямо в лодку, окатил гребцов. Шеф услышал, как они ревут от восторга, увидел на берегу другую группу китобоев, которые уже начали добывать из туш ворвань, запихивая в рот полные пригоршни и разражаясь криками восторга.

- По-моему, мы достаточно насмотрелись, - сказал Кутред. - Меня никто не назовет жалостливым, но если я убиваю людей, так потому, что я их ненавижу. А против китов я ничего не имею. Я даже не люблю китовое мясо.

С молчаливого согласия Шефа он погреб подальше от кровавой бойни. Занятые делом норманны не обращали на них внимания. К тому времени, когда Бранд решил оглянуться, их уже не было.

* * *

На выходе из залива Шеф с удивлением заметил, как низко успело опуститься солнце. В это время года в таких высоких широтах вряд ли можно было говорить о ночах. Небо никогда не темнело по-настоящему. Однако солнце каждый день ненадолго заходило за горизонт. Сейчас оно приближалось к нему, красный диск, светящий низко под облаками, покрывающий безмятежное море длинными тенями. Кутред взялся за весла и направил лодку в неблизкий обратный путь, туда, где их ждали кров и очаг. Шеф прикинул, что последний раз ел и пил он много часов назад, и в долгий морской переход пустился, уже мучаясь жаждой после парилки.

- У тебя в лодке есть какая-нибудь еда? - спросил он.

Кутред проворчал:

- Я всегда храню что-нибудь в ящике на корме. Сыр и масло, флягу молока, пресную воду. Сейчас я буду грести, а потом будем по очереди грести и есть.

Шеф нашел на корме ящик с едой и вытащил его. Запасы были подобраны недурно, но в данный момент Шефа мучала жажда, и он схватил сморщенное яблоко, сохранившееся с прошлой осени.

- Знаешь, - заметил он с набитым ртом, - это ведь то самое место, от которого Бранд велел тебе держаться подальше. На север от острова, между шхер. Судя по тому, что он сказал, местные жители стараются сюда не заходить. Но когда пошли гринды, они уж не разбирали, по каким местам гонятся. И если здесь было что-то опасное, оно, видимо, не захотело связываться с китобойными вельботами. Со всеми сразу.

- Но ему могут понравиться два одиноких человека на заходе солнца, договорил за него Кутред. Он угрожающе ощерился. - Ладно, пусть попробует.

Шеф швырнул огрызок яблока за борт, скосил глаз на длинные тени, вскинул руку и хлопнул ладонью по мускулистому плечу Кутреда. Молча показал вдаль.

Где-нибудь в четверти мили от них над водой показался гигантский плавник. В высоту он достигал чуть ли не человеческого роста, высовываясь из воды под прямым углом. Под ним блеснула черная спина, потом появилось еще несколько плавников, разрезающих воду, спины изворачивались и снова уходили в глубину, как ободы гигантских вращающихся колес.

- Киты-убийцы, - уверенно определил Кутред. За время перехода "Моржа" на север они неоднократно встречали стада касаток, и всякий раз Бранд уходил в сторону, с опаской наблюдая за китами. "Никогда не слышал, чтобы они напали на корабль, - сообщил он. - Никогда не слышал, чтобы они напали даже на лодку. Но мы и не услышим. Если один из них решит напасть на лодку, не останется никого, чтобы об этом рассказывать. Касатки питаются тюленями. Люди для них могут выглядеть похожими на тюленей. Я никогда не полезу в воду, если поблизости есть один из китов-убийц".

Плавник вожака неожиданно сменил направление, резко свернув в их сторону. Кутред, не задумываясь, тоже развернулся и погреб к берегу в сотне ярдов вдали. На берег здесь невозможно было высадиться, он резко обрывался в воду, но мели и выступающие камни заставляют касаток держаться на удалении. Киты их всегда видят или еще как-то чуют. Плавник шел прямо на лодку, от его стремительного бега образовался белый бурун.

Касатки чувствуют кровь, когда много ее попадает в воду. Они сами, может быть, шли за стадом гринд, намереваясь догнать их и поохотиться. Могут ли эти твари испытать раздражение из-за того, что их опередили? От того, что ускользнуло сразу так много добычи? Злость на сухопутных обезьян, с такой легкостью и безжалостностью истребляющих морских исполинов? А может быть, это было просто возбуждение от растворенной в воде крови и азартное желание свести счеты с людьми, самоуверенно лезущими в неведомое. Угроза чувствовалась в самом облике устремившегося на лодчонку вожака. Шеф сразу же понял, что тот хочет подбросить лодку в воздух, схватить падающих людей и разорвать их на кусочки своими коническими зубами.

- Вперед! - крикнул он Кутреду. - Прямо на скалы.

Лодка уткнулась в отвесный каменный лоб, они вытянули руки, чтобы притянуть ее как можно ближе, с тревогой осознавая, что глубокая вода кончается в каком-то футе от них. Плавник погрузился и снова вынырнул, его верхушка была выше головы сидящего на скамье Шефа, а кит прошелся вдоль берега, почти задевая своим боком обращенный к морю борт лодки. Шеф увидел на черной туше белые пятна, услышал резкий выдох из дыхательных отверстий, ощутил на себе холодный внимательный взгляд. Хвост шлепнул по воде, кит нырнул, разворачиваясь для новой атаки.

Шеф схватил весло, уперся в скалу и провел вдоль нее лодку на несколько ярдов. Теперь лишь какие-то футы оставались до расщелины в скале, узкой бухточки, слишком маленькой, чтобы назвать ее фьордом. Внутри нее кит застрял бы, возможно, он предпочтет уйти. Тем временем подоспело уже все стадо, продефилировало мимо них, хотя и не так близко, как вожак, выбрасывая в воздух фонтаны из дыхал.

Кутред оттолкнулся слишком сильно и лодка отошла от берега. Вожак оказался тут как тут, головой буравя воду. Шеф рванул весло, завернул нос лодки обратно к берегу. Разом они вставили весла в уключины и яростно налегли на них, один удар, другой, стремительно врываясь в спокойную воду расщелины.

Что-то мощно подбросило их снизу, лодка почти выскочила из воды, начала заваливаться. Шеф знал - если упадет в воду, следующее, что он почувствует, будут гигантские челюсти, смыкающиеся поперек его туловища. Он рванулся прочь из лодки, оттолкнувшись со всей силы, и приземлился одной ногой в воду, а другой на крошечный скальный выступ. Рывок, еще одно усилие, и он вскарабкался на узкую площадку размером с платок, уступ на береговом утесе.

Кит тряхнул лодку, и она перевернулась вверх дном. Кутред выскочил из нее, как ныряльщик, кувырнулся в воздухе, и рухнул вниз среди дождя высыпавшихся из лодки вещей. Шипастый щит, сделанный из обработанной Уддом стали, упал в одном футе от руки Шефа.

Тот оцепенело наблюдал, как Кутред шлепнулся в воду и кит повернулся к нему.

Кутред мгновенье колотился на воде, затем, по-видимому, нащупал почву под ногами. Он отступал задом к берегу, в шести футах от места, где стоял Шеф, и все еще был в воде выше колен. Меч каким-то чудом остался у него в руке, он направил его на приближающиеся черно-белые челюсти. Кит свернул, и в этот момент Кутред пронзил его длинным выпадом, напрягая и руку и корпус. Хруст удара, резкие толчки, всплеск воды от хвоста. Затем кит ушел, оставив за собой узкий кровавый след и разбитые доски там, где была лодка.

Кутред медленно распрямился, вытер меч о мокрый рукав. Ящик с провизией плавал в нескольких футах от него. Он опять шагнул вперед, по пояс в воду, не спеша забрал ящик, повернулся и пробрался к Шефу, который неподвижно завис, вцепившись в скалу.

- И как мы теперь отсюда выберемся? - спросил он. - Вплавь не хотелось бы.

* * *

Несколько минут они прижимались к отвесной скале, поглядывая на море. Киты не уходили, сновали по воде туда-сюда. Один из них подплыл к корме лодки, наполовину погрузившейся в воду в десяти ярдах от берега, не торопясь, схватил ее челюстями и разгрыз.

Двое потерпевших кораблекрушение с трудом развернулись, чтобы посмотреть на каменную стенку позади себя. В лучшем случае можно было сказать, что она не совсем отвесная, а просто очень крутая, круче, чем склон обычной крыши, только сделанный из камней. Чтобы карабкаться, на ней имелось множество зацепок для рук и ног. Но склон, казалось, уходил все вверх и вверх без конца, исчезая в бледном небе. На то, чтобы достичь вершины, могли потребоваться часы, а остановиться передохнуть было негде. Однако выбора не оставалось. Медленно и осторожно, помня о смертельных морских водах внизу, они собрали свои скудные пожитки. У Кутреда остался его меч и шипастый щит. Невозможно удержать их, поднимаясь на гору. Через секунду Шеф взял меч, отрезал кусок от своих кожаных шнурков и протянул Кутреду, чтобы тот подвесил меч и щит у себя за спиной. Веревочные лямки ящика с провизией можно было перевязать, приспособить так, чтобы продеть их за плечи. Шеф взял ящик себе, убедился, что короткий нож крепко держится в своих ножнах, как и кусок кремня, который он всегда носил вместе с ножом. Больше у него ничего не было, не считая золотых браслетов на руках, никакого оружия, кроме поясного ножа.

Медленно и осторожно они начали подъем на гору. Вечность, кажется, карабкались они от одной трещины к другой, судорожно цепляясь руками и ногами, стараясь обходить опасные участки, избегая непроходимых мест, так и не найдя ни одной площадки, чтобы остановиться и посидеть или хотя бы постоять в безопасности. Мускулы на бедрах начали у Шефа побаливать, а потом и спазматически дрожать. Он знал, что в любой момент может случиться судорога. Тогда он потеряет опору и упадет или покатится вниз, в воду. Под ними не видно было ничего, кроме камня на всем пути, вплоть до стального серого моря, на котором по-прежнему кружили плавники китового стада. Шеф заставил себя взобраться еще на несколько футов. Поставил ногу, оттолкнулся, изо всех сил подтянулся на слабеющих руках.

Услышал голос. Голос Кутреда, всего в нескольких футах над собой.

- Господин, - сказал тот, - еще два-три шага. Здесь есть площадка, чтобы остановиться.

Словно в ответ на слова Кутреда Шеф почувствовал в правом бедре жгучую боль сведенной мышцы. Он знал, что должен преодолеть судорогу, но сил уже не оставалось. Он ощущал, что нога его не держит, сжимал пальцы в последнем отчаянном усилии.

Его схватили за волосы, безжалостно вздернули вверх. Шеф почувствовал, что ноги болтаются, как у марионетки, а его тянут наверх и ставят на уступы. Задыхаясь, он лег ничком. Кутред схватил его за штаны и подтянул еще на несколько футов, перевернул и начал разминать сведенную мышцу.

После двух десятков глубоких вдохов Шеф ощутил, что боль отпускает. Он утер невольно проступившие слезы и сел.

То, на чем они находились, по всем меркам следовало назвать горной тропой, шириной не больше полутора футов, что на скальном склоне было неслыханной роскошью. Тропа шла по краю расщелины, в обе ее стороны видимость составляла лишь несколько ярдов. По направлению к морю от того места, где они сидели, на тропе была развилка, одна дорожка шла горизонтально, другая забирала вверх.

Кутред показал на вторую тропу.

- Наверняка эта тропа ведет на самый верх, - сказал он. - Будет хороший обзор. Я пройду по ней, посмотрю, что там. Может быть, найдем дров, разожжем сигнальный костер. Рано или поздно китобои должны будут возвращаться мимо нас.

Еще не скоро, подумал Шеф. И даже тогда они могут пойти мористее прибрежных островков, как они всегда делают, если только не гонятся за стадом гринд. Но Кутред уже уходил, держа наготове свой щит и меч. Кто же мог протоптать эту тропу, размышлял Шеф. Козы? Кто еще может жить здесь, кроме горных козлов? Странно, что они протоптали такую ровную тропу.

Неожиданно вернулись голод и жажда. Шеф скинул с плеч ящик с провизией, вытащил флягу молока, сделал долгий глоток. Поставив флягу назад, он почувствовал, что уныние и отчаяние навалились на его плечи подобно тяжелой ноше.

Вид перед ним расстилался несказанно мрачный: серое море далеко внизу, неустанно накатывающее на серые камни. А над ним лишь скалы и осыпи, поднимающиеся до самого гребня, расположенного высоко-высоко над местом, где сидел Шеф. А за тем еще один гребень, повыше, и еще один, а дальше укутанные вечными снегами вершины. Белые снега и серые камни сливались с небом, с которого были стерты малейшие оттенки цвета. Ни зеленой травки, ни небесной лазури, лишь неизменная бледность высоких широт. Шеф чувствовал себя так, будто находится на краю света, с которого сейчас упадет. У него выступила испарина от усталости и боли, заставив его дрожать на легком, но пронзительном ветерке, который что-то нашептывал горным утесам.

Если он здесь умрет, кто об этом узнает? Чайки и хищные северные поморники склюют его плоть, а потом его кости вечно будут белеть на ветру. Бранд некоторое время станет недоумевать, что произошло. Ему, наверное, и в голову не придет передать весточку на Юг, Годиве и Альфреду. И через пару лет все забудут о нем. В это мгновенье Шефу казалось, что вся его жизнь лишь скопище неотвратимых бед и несчастий. Смерть Рагнара и побои, которые Шеф получал от своего отчима. Спасение Годивы и потеря глаза. Битвы, которые он выиграл, и цена, которую он за них заплатил. Потом драка на песчаной отмели, переход в Гедебю, то, как Хрорик продал его в Каупанг жрецам Пути, опасности на льду, предательство Рагнхильды, смерть маленького Харальда. Все одно к одному: минутные успехи, купленные ценой страданий и потерь. И сейчас он выброшен судьбой на скалу без надежды на спасение, в местах, где с начала времен не ступала нога человека. Может

быть, лучше будет уйти сразу, броситься вниз с утеса и исчезнуть навеки.

Шеф обмяк и лег, плечи его упирались в валун, сбоку стоял по-прежнему открытый ящик с провизией. Шеф почувствовал, что на него нисходит видение, захватывая его разум и тело своим изматывающим и возбуждающим экстазом.

* * *

- Я уже говорил тебе, - произнес кто-то. - Помни про волков в небе и змея в море. Это видят язычники, когда смотрят на мир. Теперь гляди на иную картину.

И вот Шеф ощущает себя в теле другого человека, подобно ему изможденного, страдающего, близкого к отчаянию и даже более близкого к смерти. Человек бредет по скалистому склону, не такому крутому, как тот, по которому только что взобрался Шеф. Но человеку хуже, чем Шефу. Что-то тяжелое давит ему на плечи, впивается в них, но он не может скинуть ношу или передать ее другому. Ноша трет его спину, и спина вся в огне - эта знакомая спине Шефа боль наполняет его пониманием и состраданием, боль от недавних побоев, тех, что раздирают кожу и глубоко, до костей, разрезают мясо.

И все же человек с готовностью принимает муки и изнурение. Почему? Он знает, почувствовал Шеф, что чем сильнее он страдает, тем короче окажутся предстоящие ему муки.

Они пришли на место. Где бы оно ни находилось. Человек сбросил свою ношу, большой деревянный брус. Кто-то подобрал его, люди в странных доспехах, не из кольчужной сетки, а из металлических пластин. Они приделали поперечину к столбу. Так вот что, понял Шеф, это крест. Я вижу распятие. Распятие Белого Христа? Зачем мой бог-покровитель показывает мне это? Мы не христиане. Мы их враги.

Воины распростерли человека на кресте и забили гвозди, по одному в каждое запястье, не в ладони, которые были бы разорваны, как только на них пришелся бы полный вес тела, а между костями предплечья. Еще один в ноги, трудно пробить одним гвоздем сразу обе. К счастью, в этот момент боль не доходила до наблюдающего сознания Шефа. Оно со стороны сурово взирало на людей, взявшихся за жестокое дело.

Работали они споро, как будто бы уже много роз делали это раньше, переговариваясь между собой на языке, которого Шеф не понимал. Но со временем ему удалось разобрать одно-два слова: hamar, говорили они, nagal. Но крест они называли не rood, как ожидал Шеф, а как-то вроде crollchem. Римские воины, как и рассказывали Шефу, но говорящие на одном из германских диалектов, с вкраплениями вульгарной кухонной латыни.

Человек на кресте лишился чувств. Затем глаза его открылись снова, и он вглядывался, как Шеф сейчас, как Шеф несколько лет назад, после того, как его ослепили. Затем явилось видение Эдмунда, замученного христианского короля, бредущего к нему с собственным позвоночником в руках, а потом уходящего куда-то. Значит, это место, куда попадают христиане, как язычники попадают в Вальгаллу.

Солнце уже начало садиться за Голгофой. В течение нескольких кратких секунд Шеф видел его так, как видел его умирающий человек. Богочеловек. Не колесница, влекомая испуганными лошадьми и преследуемая алчными волками, в которую верят язычники, как и земля с морем не были логовом гигантских змеев, ищущих человечеству погибели. То, что видел Распятый, было не колесницей и не золотым диском, а склоненным вниз сияющим бородатым ликом, исполненным одновременно и суровости и сострадания. Он взирал на мир, где его творения простирали к нему руки и просили помощи, пощады, милосердия.

- Элои, Элои! - вскричал умирающий, - ламма савахфани? Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил ?

Сияющий лик ответил: нет. Это не забвение, а забота. Горькое искупление за грехи мира, ответ на тянущиеся к небу руки. А теперь последнее милосердие.

Из рядов выстроившихся у подножия креста воинов вышел человек в красном плаще поверх доспехов и с красным. султаном на железном шлеме.

- Inoh, - сказал он на том же полугерманском жаргоне, на котором говорили его солдаты, - giba те thin lancea. Хватит, дай мне твое копье.

У губ умирающего оказалась губка, он яростно впился в нее, ощутил вкус винного уксуса, который ежедневно выдавали воинам, чтобы смешивать его с водой. Благословенной влагой потек он по его пересохшей гортани, вкуснее всего, что он когда-либо пил, а центурион снял с копья губку, перехватил древко парой футов ниже и вонзил копье под ребра Распятого, целясь ему в сердце.

По рукам сотника потекли кровь и вода, он с изумлением смотрел на них. В тот же самый момент мир вокруг него переменился, словно что-то в нем изменилось Навеки. Он огляделся, и вместо унылого жгучего солнца этой иссушенной и пустынной страны он увидел словно бы улыбку своего умершего отца. Вокруг него трепетное ликование поднималось от песков, а под ногами крик облегчения исходил от скал, из-под скал, из самого Ада, где томящиеся души узрели обещанное спасение.

Центурион встряхнулся, опомнился, снова поглядел вниз, на обычное солдатское копье, с которого стекали на его руки и доспехи кровь и вода.

- Вот что видят христиане, - произнес голос покровителя Шефа. - Они видят помощь извне там, где язычники видят лишь борьбу, в которой не могут победить и в которой не осмеливаются проиграть. И все это очень хорошо - если Спаситель существует.

* * *

Видение померкло, и Шеф остался сидеть на голом камне. Он прищурился, задумался о том, что увидел. Дело в том, понял он благодаря сравнению, что христиане верят в спасение, поэтому не борются за себя сами, просто возлагают надежды на свою Церковь. Язычники борются за победу, но у них нет надежды. Поэтому они хоронят девушек заживо и кладут людей под киль своих кораблей, они ощущают, что в мире нет Добра. А Путь должен идти между ними. Где-то, где есть надежда, которой нет у язычников: ведь даже Один не смог вернуть своего сына Бальдра к жизни. И то, что зависит от собственных усилий человека, что отрицают христиане: для них спасение дар, милость, а не благо, которое заслужила сама человеческая сущность.

Шеф сел, обеспокоенный внезапным ощущением, что за ним наблюдают, поискал взглядом Кутреда, сообразил, что тот все еще не вернулся. Он нащупал открытый ящик с провизией, надеясь, что еда и питье приведут его в лучшее расположение духа. Еще молока, сыра, сухарей.

Прыжок из-за валуна, и перед ним появилась фигура. Шеф так и застыл с непроглоченным куском во рту.

ГЛАВА 22

У Шефа и секунды не заняло сообразить, что перед ним маленький мальчик, ребенок. Хотя по-настоящему маленьким его назвать было трудно. Он достигал в высоту пяти футов, то есть был не ниже, чем Удд, и при этом много шире. Он мог бы сойти за невысокого мужчину, но что-то в его доверчивой позе выдавало юность. И он вообще не выглядел как человек. Руки у него свисали низко, голова на невообразимо толстой шее клонилась вперед. Маленькие глазки выглядывали из-под тяжелых надбровий. Одет он был -да ни во что. Была, конечно, какая-то юбочка из грубо выделанной шкуры. Но она почти терялась в его собственной шерсти. С головы до пят ребенок был покрыт космами длинных серых волос.

Взгляд существа остановился на куске сыра, который Шеф как раз подносил ко рту. Ноздри его, чуя запах сыра, жадно раздвинулись, и тонкая струйка слюны побежала из угла рта. Шеф не спеша снял сыр с сухаря, на котором тот лежал, и безмолвно протянул его странному мальчику.

Тот замялся, не решаясь подойти поближе. В конце концов он сделал два шага своеобразной неуклюжей походкой, протянул длинную серую руку и взял сыр с ладони Шефа. Обнюхал его, снова раздувая ноздри, и вдруг закинул сыр в рот. Пожевал, закрыв глаза в приступе экстаза, тонкие губы оттянулись, обнажая массивные клыки. Ноги его невольно прошлись в нелепом, но радостном переплясе.

Финны не умеют делать ни сыр, ни масло, ни молоко, говорил Бранд. Вряд ли это финн. Но, видимо, вкусы у него такие же. По-прежнему избегая резких движений, Шеф протянул флягу с оставленным для Кутреда молоком. И опять внимательное изучение с помощью носа, внезапное решение и жадные глотки. Пока он - или оно - допивал молоко, колени у него странно изо-. гнулись, чтобы наклонить все тело назад. Он просто не может запрокинуть голову, чтобы пить, как люди, догадался Шеф.

Допив молоко, ребенок бросил флягу. Шум, с которым та разбилась о камни, по-видимому, встревожил - существо, оно взглянуло вниз, потом на Шефа. И тогда оно явно что-то сказало, что-то, прозвучавшее как "извини". Но Шеф не смог разобрать ни единого слова.

А потом существо ушло, прошло по тропе пару шагов и вдруг просто-напросто исчезло, испарилось, серая шерсть слилась с серым камнем. Шеф, кряхтя, поднялся и проковылял до камня, где существо исчезло, но там уже ничего не было. Оно просто развеялось, как сон.

Кто-то из Huldu-folk, подумал Шеф. Я видел человека из Потаенного Народа, живущего в горах. Он вспомнил истории Бранда о тварях, которые утаскивают людей под воду, о хватающей лодки длинной серой руке. И ту историю, что рассказывали Квикка и его команда, о человеке, пойманном в горах троллихами, которые держали его при себе. Как-то раз они рассказывали еще одну историю - о великом чародее и мудреце, который решил очистить от троллей и Потаенного Народа некий остров в северных странах. Он прошел по всему островку, и говорил волшебные слова, и выгонял тварей, так что они больше не могли вредить людям. И под конец ему осталось только спуститься с последнего утеса, чтобы закончить работу. Но когда его стали спускать на веревке, из скалы раздался голос. "Человечек, сказал он, - даже спрятанному народу нужно оставить какое-то место, где ему жить". И тут из утеса высунулась серая рука, сорвала этого мудреца с веревки и швырнула на камни внизу. В этом нет смысла, сказал тогда Шеф. Кто мог услышать слова, кроме человека на веревке, человека, который мгновеньем позже разбился насмерть? Но неожиданно эта история все-таки приобрела кое-какой смысл.

Кутреда по-прежнему нигде невидно. Шеф открыл было рот, чтобы покричать, и тут же закрыл снова. Неизвестно, кто его услышит. Он подобрал с земли осколок кремня, процарапал на покрытой лишаями стенке стрелу, указывающую, в каком направлении он пошел, - в сторону гор. Он оставил ящик с провизией на месте и пустился по узкой горной тропе со всей доступной ему скоростью.

Тропа извивалась вдоль краев морского залива, но шла высоко над водой, часто сужаясь до ширины стопы, никогда, впрочем, не исчезая полностью. Только Брандовы охотники за гнездами могли бы не задумываясь пройти по ней. Карли, привыкший к равнинам, замер бы от страха. Шеф, тоже житель болот, осторожно пробирался вперед, потея от страха и напряжения, стараясь не смотреть вниз.

И вот впереди появилась поляна. Шеф осторожно вгляделся в сумерки. Поляна? По крайней мере, ровная площадка со скудной растительностью травкой и мхом на неизменных камнях. Почему же с моря зелень была не видна? Потому что весь этот уголок спрятан, укрыт в складке местности между морем и горами. На другом краю поляны мелькает огонек. Костер? Хижина?

Осторожно приблизившись. Шеф выяснил, что это действительно хижина. С каменными стенами, крышей из дерна, притулившаяся к склону горы, будто выросла здесь. Даже с пятидесяти ярдов Шеф не был уверен, что действительно видит ее, хотя внутри мерцал какой-то неясный огонек.

Размышляя над этим. Шеф вдруг понял, что его левая рука опирается на другую стену, расположенную прямо около него. Он подошел к строению и даже не заметил его. А это была не такая уж маленькая постройка, из солидных каменных плит, с односкатной крышей, простирающаяся на добрых сорок футов от места, где у дальней стены тропа подходила к чему-то вроде двери. Из постройки доносился явственный запах. Запах дыма и слабый аромат еды.

Положив руку на рукоятку ножа и ступая мягко, как подкрадывающийся к утиному гнезду охотник, Шеф проскользнул ко входу. Не дверь, а подвешенный на колышках кожаный полог. Он снял петли с колышков и прошел внутрь.

Первые двадцать ударов сердца он ничего не видел в темноте. Потом глаза привыкли. Тусклый свет проникал сквозь трещины в стене и через отверстие в крыше, под которым дымил костерок. В дыму висели туши. Это коптильня, понял Шеф. Вдоль дальней стены рядами шли полки с пластованной копченой и вяленой рыбой. У ближней стены стояли кадки с соленьями, с соленой рыбой и мясом. Прямо перед ним со столба свисала туша тюленя, а дальше в глубь помещения уходили ряды других туш. Шеф протянул руку. Столбы были каменные, крюки на них деревянные, не вырезанные, а сделанные из дерева, которое согнули и оставили расти в нужной форме. Здесь не было ничего металлического. Только дерево и камень.

В ряду, вдоль которого пошел заинтересовавшийся Шеф, туши становились все крупнее. Тюлени. Морж, такой большой, что свисал от самой крыши до пола. А дальше медведь. Не бурый медведь южных лесов, распространенный в Норвегии, все еще встречающийся в английских чащобах. Нет, зверь гораздо крупнее, как касатка крупнее дельфина, зверь огромных размеров висел здесь, разделанный и закопченный. Кое-где на нем еще оставался белый мех. Это был огромный белый медведь, вроде того, чья роскошная шкура пошла на лучший плащ Бранда и добыть которого, по словам самого Бранда, стоило три человеческих жизни.

Шеф вошел уже в самый дым, где мерцал огонь, и свет падал через отверстие в крыше. А здесь что за зверя завалил могучий горный охотник? Не тюлень и не морж, не дельфин и не медведь. И тут Шеф понял - слегка покачиваясь в дыму, на крюке, продетом через обрубок шеи, висел человек. Обезглавленный, располовиненный, ободранный, выпотрошенный, как свинья, но без сомнения - человек. Еще двое болтались позади него, мужчина и женщина, подвешенные, как огромные окорока. Груди женщины разметались по ее обнаженным бокам.

Шеф обнаружил, что в углу свалены в кучу какие-то предметы. В основном раскиданная в беспорядке одежда. Тут и там отблески металла, серебряные и эмалевые вещи, а также сталь. Кто бы ни был охотник, убивший этих людей, трофейным добром он не интересовался. Оно было отброшено в сторону, словно рога, копыта и прочее, что нельзя съесть. А нет ли здесь оружия?

Меж двух стоек у стены расположились с полдюжины копий с длинными древками. Шеф взял одно из них, постепенно разобрал, что оно изъедено червями и согнулось, потому что долгие годы пролежало в коптильне. Он перебрал оружие как можно внимательней. Хлам, один хлам. Расколотые древки, искореженные наконечники, везде толстый слой ржавчины. Надо найти хоть что-нибудь. У него был только крошечный нож против существа, способного убивать моржей и полярных медведей.

Вот. Вот оно. На дне кучи Шеф углядел древко, которое выглядело хорошо сохранившимся. Он взял копье, примерился, испытал облегчение при мысли, что не был теперь совсем уж беззащитным.

Почему-то, пока он вертел копье в руках, мысль о применении этого оружия для драки и убийства отпугнула его. Словно бы голос сказал ему: "Нет. Это не годится для такой цели. Это было бы все равно что брать с наковальни раскаленный металл молотом или ковать железо рукояткой щипцов".

Озадаченный Шеф оглядел то, что держал в руках, взгляд его то и дело испуганно устремлялся ко входу. Странное оружие. Такого сейчас никто не делает. Наконечник в форме листа, совсем непохожий на тяжелую треугольную головку копья "Гунгнир", длинная железная накладка под ним прикреплена к ясеневому древку. Следы украшений. Кто-то даже сделал по металлу гравировку и инкрустировал в нее золото. У основания наконечника когда-то были два золотых креста. Теперь золото исчезло, о нем напоминали только слабые пятна, но выгравированные кресты остались. Боевое оружие, судя по стали лезвия, и метательное, судя по весу. Но кто станет отделывать золотом копье, которое собирается метнуть во врага?

Ясно, что кто-то очень ценил это копье. Кто-то, чье тело теперь висело в дыму. Шеф еще раз нерешительно взвесил оружие в руке. Безумием было бы не взять любое оружие, которое могло увеличить его шансы выжить в этом гибельном месте. Так почему же оказалось, что он сунул его назад, аккуратно прислонил к стойке?

Встревожившись вдруг из-за едва уловимого движения воздуха за спиной, Шеф круто обернулся. Кто-то или что-то приближалось. Шеф пригнулся, поглядел вдоль пола ниже рядов туш. Кто-то шел к нему. С облегчением Шеф узнал подпоясанные веревкой штаны Кутреда. Он вышел в проход, поманил своего товарища, без слов показал на подвешенные тела людей.

Кутред кивнул. Он держал в одной руке обнаженный меч, в другой свой щит.

- Я говорил тебе, - хрипло прошептал он. - Тролли. В горах. Пялились на меня через окна мельницы. Ночью дергали дверь, пытались войти. Они чуют мясо. В таких горных деревушках на дверях крепкие засовы. Правда, не всем они нужны.

- Что нам делать?

- Взяться за них, пока они не взялись за нас. Напротив стоит хижина, ты видел? Пойдем туда. Ты без оружия?

Шеф отрицательно замотал головой.

Кутред прошел мимо него, взял копье, от которого Шеф только что хотел избавиться, протянул ему.

- Вот,- сказал он, - возьми это. Держи, - настойчиво добавил он, увидев заминку Шефа, - теперь оно ничейное.

Шеф протянул руку, помялся, твердо взялся за оружие. В теплой дымной полутьме раздался звук, будто металлический наконечник ударил по камню. И Шеф снова испытал непонятное облегчение. Не облегчение из-за того, что теперь вооружен, скорее облегчение от того, что оружие было ему вручено. Оно перешло от своего владельца к хозяину коптильни, а потом к Кутреду, к человеку, который не был человеком. Теперь Шеф имел право взять его. Может быть, не сохранить его у себя, может быть, не сражаться им. Но держать его в руках - да. По крайней мере сейчас.

Двое вышли на неожиданно приятный свежий воздух.

* * *

Открытое пространство они преодолели как два призрака, аккуратно обходя кустики травы, чтобы избежать малейшего шороха и треска. Сейчас достаточно одной-единственной ошибки, подумал Шеф, и их тоже подвесят в коптильне. Не предупредил ли убежавший маленький мальчик своих сородичей? Своего отца? Взгляд его был скорее благодарным, чем испуганным или враждебным. Шеф не хотел бы, чтобы пришлось убивать его.

Дверь хижины, как и дверь коптильни, представляла собой кожаный полог, по-видимому, из лошадиной шкуры. Следует ли им осторожно приподнять его или же разрубить и ворваться внутрь? Кутред таких сомнений не испытывал. Он безмолвно показал Шефу взяться за верх полога, а сам взял меч и его острым как бритва лезвием по очереди перерезал все петли. Полог свободно повис в руках Шефа. Кутред кивнул.

Как только Шеф отбросил полог, Кутред с занесенным мечом ворвался внутрь. И замер в неподвижности. Шеф вошел следом. В хижине не было никого, но она не была необитаемой. Слева располагалась, по-видимому, главная комната, с грубым столом в центре и стоящими вокруг него табуретами из деревянных обломков кораблекрушений. Размер табуретов был гигантским. Шефу пришлось бы карабкаться, чтобы посидеть на таком. В дальнем углу чернеющий проход вел, казалось, прямо в скалу. Все помещение освещалось фитилем, плавающим в каменной чаше с маслом.

Возможно, все обитатели спали. Наверняка была уже полночь, хотя небо оставалось светлым. Но Шеф заметил, что в середине лета норманны почти утрачивают ощущение времени, спят, когда захочется, и спят очень мало, как будто бы откладывают сон на долгую зиму. С Потаенным Народом дело, наверное, обстоит так же.

Однако справа от них находилась не иначе как спальня, в которую вел еще один узкий проход. Шеф приготовился к возможному смертельному удару и, занеся копье, проскользнул через дверной проем. Да, спальня, две кровати, как полки в скале, для тепла набросаны кожи и меха. Шеф подошел ближе, чтобы убедиться, что меха - это меха животных, а не серая шерсть троллей. Нет, здесь никого нет.

Когда он повернулся, чтобы подать знак Кутреду, от страшного треска душа у него ушла в пятки. Он прыгнул вперед - посмотреть, что случилось. В центре соседней комнаты, позади перевернутого стола, Кутред сошелся в неистовой схватке с троллем.

С троллихой. Она тоже носила что-то вроде юбочки, но груди прикрывала лишь серая шерсть, длинные волосы струились по спине, как лошадиная грива. Она пряталась внутри каменной ниши, выскочив, когда Кутред подошел близко. Одной рукой она ухватилась за шип его круглого щита, а другой держала запястье руки с мечом. Парочка раскачивалась взад и вперед, Кутред старался высвободить оружие, троллиха пыталась отвести его в сторону. Неожиданно ее зубы щелкнули в опасной близости от лица Кутреда.

Шеф так и застыл, на мгновенье изумившись силе женщины. Кутред вкладывал в борьбу все свои силы, с яростным хрипением наседая на троллиху, на руках его надулись неимоверные мышцы. Дважды он отрывал ее от земли, с легкостью поднимая две сотни фунтов, но она каждый раз вырывалась.

Потом, когда она внезапно рванулась вперед, Кутред отлетел назад, и, набрав ход, она ударила его пяткой под лодыжку и подсекла его. Оба рухнули на пол, троллиха сверху, меч и щит Кутреда полетели в сторону. Мгновеньем позже троллиха выхватила из-за пояса каменный нож и потянулась к горлу Кутреда. Он одной рукой перехватил ее запястье, и снова они застыли в отчаянном, но безрезультатном состязании силы.

Копье застревало в узком проходе. Пока Шеф боком пытался выйти из спальни, что-то заслонило тусклый наружный свет. Вернулся хозяин дома, горный охотник. Он беззвучно проник через входную дверь, повернулся к борющимся.

Даже ссутулившись, он задевал головой потолок. А руки его свисали почти до самого пола. Плечи круглые и покатые, не квадратные, как у человека, но при этом достигающие в размахе полной длины меча. Тролль повернулся спиной к Шефу, не заметив его, потому что смотрел только на Кутреда и троллиху.

Шеф поднял копье. У него была возможность нанести один-единственный неожиданный удар, в хребет, или в почки, или под ребра в сторону сердца. Такого не переживет даже гигант. Шеф помнил, что перед ним стоит людоед.

Но когда он замахнулся для удара, его переполнило ощущение неизбывной мрачности этого места. Это чувство посетило его недавно, на горной тропе, ощущение бесцветности, угрюмости и враждебности. Затем в видении Шефу явился мир, умоляющий о спасении и облегчении, и бог с солнцеподобным ликом даровал их; даровал то, что не было даровано ни Хермоту, ни Бальдру. Железный наконечник копья близ его щеки излучал одновременно и жар и какую-то усталость, желание воздержаться от убийства. Мир видел их слишком много. Пора остановиться, что-то изменить.

Ухватившаяся за грудь Кутреда троллиха внезапно головой вперед полетела через комнату, рухнув в ноги тролля и заставив его отшатнуться, чуть не напоровшись при этом на копье Шефа. Кутред отталкивал ее назад так, что вся ее сила была направлена вперед, а потом опустил руки, схватил ее за лодыжки и перекинул через голову. Он извернулся и утвердился на ногах, с мечом в руке, пошел на тролля с усмешкой безжалостной ярости. Тролль издал рев, подобный медвежьему, и отбросил троллиху со своего пути.

Шеф стукнул древком копья по каменному полу и во весь голос крикнул:

- Стойте!

Оба тролля подпрыгнули и повернулись к нему, их глаза разбегались из-за угрозы спереди и сзади. Шеф опять крикнул, на этот раз пробирающемуся вперед Кутреду:

- Стой!

В этот самый момент маленький тролль, которого Шеф встретил на тропе, вбежал через наружную дверь, обхватил большого тролля за колени и разразился длинным потоком слов. Шеф вышел из узкого прохода в спальню, широко развел руки и аккуратно поставил копье в уголок. Он подал знак Кутреду, который помялся, но меч опустил.

А что тролли? Шеф взглянул на них в свете лампы, еще посмотрел, в третий раз взглянул на старшего тролля, который в свою очередь озадаченно на него таращился. С очень знакомым озадаченным выражением. Серый мех, круглая голова, странная скошенная челюсть и массивные зубы. Но что-то знакомое - что-то в бровях, в скулах, в посадке головы на толстой шее. Шеф мягко подошел, взял огромную ладонь тролля, повернул и приложил к своей. Так и есть. Могучие персты, кулак в два раза больше молочного кувшина.

- Ты похож на одного моего знакомого, - проговорил Шеф почти себе под нос.

К его удивлению тролль широко улыбнулся, обнажив могучие клыки, и ответил на сбивчивом, но понятном норвежском:

- Ты, наверное, говоришь про моего брата Бранда.

* * *

По словам Эхегоргуна - суть того, о чем он говорил, Кутред потом пересказал Шефу за долгие вечера у очага, - Потаенный Народ некогда жил много южнее, в Норвегии и в странах на юг от моря, которое Эхегоргун называл Мелким, от Балтики. Но с течением времени климат изменился, и им пришлось отступать вслед за льдами на север, причем им везде и всегда наступали на пятки Слабаки, Хлипкие Людишки, Носящие Железо - у Эхегоргуна имелось для них много названий. Люди, конечно, не представляли собой угрозы - при одной мысли об этом Эхегоргун рассмеялся, издавая горлом странные хриплые звуки. Но людей было много. Они размножались со скоростью тюленей, сказал он, так же быстро, как нерестящийся лосось. И в толпе они становились опасны, тем более что использовали металл. По-видимому, обычаи Потаенного Народа восходили к дням, когда металла еще не знали, когда все Прямоходящие - люди и Спрятанные - использовали только камень. Но однажды у людей появились металлы, сначала бронза Эхегоргун называл ее красным железом, - а потом и настоящее железо, седое железо, и былое равенство между видами - если это были виды одного семейства - нарушилось. Эхегоргун бы с ним не согласился, но Шеф начал подумывать, что быстрое размножение, которое Эхегоргун так презирал и считал не вполне достойным разумных существ, было как-то связано с металлами. Выковке железа из руды нельзя было научиться просто так, это был результат знания, основанного на пробах и ошибках, к которым подтолкнул первоначальный счастливый случай. Недолго живущие существа, которым практически нечего терять, зато имеющие сильное желание хоть как-то выделиться среди многочисленных соперников, были более склонны тратить свое время на опыты, чем долго живущие, долго взрослеющие, медленно размножающиеся люди Истинного Народа, так они сами себя называли.

Так оно было или нет, в течение столетий Истинный Народ превратился в Потаенный Народ, живущий в недоступных горах, искусно прячущийся. Это не так уж трудно, сказал Эхегоргун. Истинного Народа кругом было гораздо больше, чем думало большинство людей. Они не пересекались в пространстве, да и во времени. Норвежцы в Галогаланде, сказал Эхегоргун, дело особое, они жили в основном на побережье. Они часто плавали по морским дорогам, по Северному Пути, от которого страна и получила свое имя, они строили свои дома у фьордов, летом пасли скот на всех островках зелени, которые им попадались. Редко их можно было встретить дальше чем в нескольких милях от берега. Особенно потому, что забредшие в глубь страны путешественники и охотники чаще всего не возвращались.

От финнов беспокойства было больше, они повсюду кочевали со своими стадами оленей, со своими санями, луками и силками. Однако перемещались они в основном летом и в дневное время. Зимой они оставались в своих шатрах и домах, совершая лишь редкие вылазки по привычным тропам, на которых с ними легко было разминуться. Снега и льды, темнота и высокие горы принадлежат им, говорил Эхегоргун. Они люди Мрака. А как насчет человека, который висит у них в коптильне, спросил Шеф вечером первого дня знакомства.

Эхегоргун отнесся к вопросу серьезно. Все дело в тюленьих шхерах, сказал он. Хлипким следует держаться подальше от них, хотя бы от тех, которые тролли считают своими. Шеф постепенно понял, что Эхегоргун, как и остальные люди его народа, был почти таким же хорошим пловцом, как и белые медведи, которых нередко находят спокойно куда-то плывущими вдали от какого бы то ни было берега. Шерсть предохраняла его от холодя и была водонепроницаема, как шкура тюленя. Любой из взрослых троллей мог спокойно проплыть пару миль в ледяной воде до ближайшего острова, чтобы оглушить дубинкой тюленя или загарпунить моржа. Их рацион состоял из морских млекопитающих. Они не любили, чтобы сюда приходили Хлипкие, поэтому отпугивали их, внезапно нападая из засад. Истории о серой руке, переворачивающей лодки, были правдивы. Что касается обычая закоптить и съесть жертву - Эхегоргун пожал плечами. Он не видел ничего страшного в том, чтобы съесть своих возможных убийц. Хлипкие могут не есть Потаенный Народ, но они тоже убивают его, по каким-то своим причинам, а то и без причин, но не потому, что Спрятанные отнимают у них пищу. Так кто же хуже?

Во всяком случае, можно было обойтись без распрей и смертоубийства, если и те и другие держались по свою сторону от известной линии. Неприятности, конечно, могут возникать во время голода. Если зерно не уродится - Эхегоргун считал, что так и должно происходить каждые три года из десяти, - тогда Хлипкие начинают с отчаяния ходить на охоту в шхерах. Не ешьте зерно, вот ответ для них, не размножайтесь так быстро, чтобы приходилось полагаться на случайную пищу. Но настоящие северяне, настоящие северяне среди людей, подчеркнул Эхегоргун, не допускают, чтобы дело заходило так далеко. Они знают свое место и знают место троллей. Люди, которых он убил, все были пришельцами, они нарушили установленные за века границы.