хочет узнавать об Уррасе, они боятся его и не желают иметь ничего общего с
собственниками. Я сожалею, если я груб! Здесь ведь с некоторыми людьми то
же самое, правда? Презрение, страх, племенная психология. Ну и вот, я
прибыл, чтобы начать это все изменять.
совершенно серьезно ответил Шевек.
учеными, в чтении книг, которые принес ему Паэ, а иногда он просто стоял у
сводчатых окон, задумчиво смотрел, как в огромную долину приходит лето, и
слушал короткие, мелодичные беседы там, снаружи, в воздухе: птицы; он знал
теперь, как называются эти певцы, и как они выглядят - он видел картинки в
книгах; до сих пор всякий раз, слыша эту песню или увидев промелькнувшее
крыло в листве, он замирал в детском восхищении.
чужим, таким затерянным, одиноким и растерявшимся, - но ничего подобного
он не чувствовал. Конечно, вещам, которых он не понимал, не было числа; он
только сейчас начал смутно понимать, сколько их: все это невероятно
сложное общество со всеми его государствами, классами, кастами, обычаями,
с его великолепной, ужасающей и бесконечной историей. И каждый отдельный
человек, с которым он сталкивался, был загадкой, был полон неожиданностей.
Но они не были теми грубыми, холодными эгоистами, какими он представлял
себе раньше; они были так же сложны и разнообразны, как их культура, как
их ландшафт; и умны; и добры. Они обращались с ним, как с братом, они
делали все, что могли, чтобы он чувствовал себя не потерянным, не чужим, а
так, словно он - дома. И он действительно чувствовал себя, как дома. Он
ничего не мог с этим поделать. Весь этот мир, этот ласковый воздух, то,
как падает на холмы солнечный свет, даже ощущение более сильного земного
притяжения, доказывали ему, что это и есть его дом, планета его народа; и
что вся красота этого мира принадлежит ему по праву рождения.
птицы. Там нет ничьих голосов, кроме человеческих. Тишина и бесплодные
земли.
Шевека чаще и дольше других, ничего не сказал Атро, но, когда старик ушел,
он обратился к Шевеку:
ничему, что в них написано.
шершавой бумаге - первое грубо сделанное произведение рук человеческих,
которое попалось ему на Уррасе. Собственно говоря, она выглядела, как
бюллетени КПР и региональные отчеты, выполнявшие на Анарресе роль газет,
но стиль ее отличался от стиля тех, захватанных, практичных, строго
придерживавшихся фактов изданий. Она была полна восклицательных знаков и
иллюстраций. Была там фотография: Шевек стоит перед планетолетом, а Паэ
держит его под руку и хмурится. Над фотографией очень крупным шрифтом было
напечатано: ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ! Шевек, очень заинтересованный, стал
читать дальше.
Анарресского Поселения, д-р Шевек, был сфотографирован вчера, в момент его
прибытия на грузовой ракете, совершающей регулярные лунные рейсы и
приземлившейся в космопорте Пейер. Знаменитый ученый, лауреат премии Сео
Оэн, которая была присуждена ему за научные заслуги перед всеми народами,
принял должность профессора в Университете Иеу Эун - такой чести
инопланетяне никогда прежде не удостаивались. На вопрос, что он чувствует,
впервые видя Уррас, высокий, величественного вида физик ответил: "Быть
приглашенным на вашу прекрасную планету - большая честь. Я надеюсь, что
теперь начинается новая эра все-тау-китянской дружбы, когда
Планеты-Близнецы будут двигаться вперед вместе, по-братски".
к Паэ.
этим не смутить! Они все равно припишут вам те слова, которые им хочется
от вас услышать, а что вы сказали и сказали ли вообще что-нибудь - им не
важно.
что-то в этом роде... Но что такое "все-тау-китянский"?
солнца. В последнее время популярная пресса подхватила это слово, оно
стало в некотором роде модным.
гигантского роста; что он не брит и с "гривой" (что это такое, он не знал)
седеющих волос; что ему 37 лет, 43 года, 56 лет; что он написал великий
труд по физике под названием (орфография зависела от газеты) "Принципы
одновременности" или "Принципы одной временности"; что он - посланец
доброй воли от Одонианского Правительства; что он вегетарианец; и что, как
и все анаррести, он не пьет. Тут он не выдержал и так расхохотался, что у
него закололо в боку.
поглощаем водяные пары, как скальный мох?
Паэ, тоже смеясь. - По-моему, единственное, что об одонианах знают все без
исключения, - это то что вы не пьете алкоголь. А кстати, это правда?
они говорят, что это высвобождает подсознание, как тренировка биотоков
мозга. Большинство людей предпочитает последнее, это очень легко и не
ведет к болезни А здесь это часто встречается?
хотят повеселиться, хотя бы на вечерок вместе забыть о бедах мира сего?
одна - вообще напечатана совершенно другим алфавитом. Первая, объяснил
Паэ, - из Ту, а вторая - из Бенбили, государства в западном полушарии.
Газета из Ту была хорошо напечатана, формат ее был разумным; Паэ объяснил,
что это - правительственное издание.
телефаксу, радио, телевидению, и из еженедельников. Эти газеты читают
почти исключительно низшие классы, их выпускают малограмотные для
малограмотных, как вы и сами видите. У нас в А-Ио - полная свобода печати,
а это неизбежно означает, что мы получаем уйму макулатуры. Тувийская
газета издается гораздо лучше, но она сообщает лишь о тех фактах, о
которых хочет сообщить Тувийский Центральный Президиум. Цензура в Ту
абсолютна. Государство - это все, и все - для Государства. Вряд ли
подходящее место для одонианина, а, сударь?
вечно какие-то революции.
связалась с нами по радио на длине волны Синдиката. Они называли себя
одонианами. А здесь, в А-Ио, есть такие группы?
упершись в нее. Стеной были обаяние, изысканная вежливость, равнодушие
этого молодого человека.
государства. Но что в этом страшного? Ведь я не причиню вреда вам, Саио
Паэ, вы же знаете, что я лично совершенно безобиден... И послушайте, я не
доктор. Мы не пользуемся званиями. Меня зовут Шевек.
неуважительно. Получается как-то нехорошо, - обаятельно извинился Паэ,
ожидая прощения.
взглянув на Паэ; в его взгляде не было ни прощения, ни гнева.
Шевек. - Это не важно. Я думал, что вы, может быть, будете рады
освободиться от ненужного, вот и все.
избыток энергии, и когда его выпустили, он своим стремлением увидеть все
сразу довел сопровождавших его до изнеможения. Они водили его по
Университету, который сам был, как целый город - шестнадцать тысяч
студентов и преподавателей. Со своими общежитиями, столовыми, театрами,
залами для собраний и тому подобным он не слишком отличался от одонианских
общин, если не считать того, что был очень странным, невероятно роскошным,
что все студенты и преподаватели были только мужчины, и что он был
организован не как федерация, а как иерархия - сверху вниз. Все равно, -
подумал Шевек, - ощущается он, как община. Ему приходилось напоминать себе