Чтение 16–й страницы книги ~Звездный танец~

- У меня нет полномочий, чтобы...

Тут я сказал нечто неожиданное даже для себя. Мне следовало умолять
Шеру вернуться, заговорить ее или даже рвануться за р-костюмом и
притащить ее обратно. Вместо этого я сказал:

- Она права. Заткнитесь, Кокс.

- Но...

- Черт вас побери, не тратьте впустую ее последнюю попытку! Он
заткнулся.

Пэнзелла вошел, вкатил Тому обезболивающее, вправил лодыжку прямо
здесь, в каюте, но я ничего не замечал. Больше часа я наблюдал за Шерой,
изучающей чужаков. Я сам следил за ними, молча, в предельном отчаянии, но
даже под страхом смертной казни я не смог бы расшифровать их танец. Я
напрягал ум, пытаясь высосать смысл из их сумасшедшей карусели, но
тщетно. Лучшее, что я мог сделать, чтобы помочь Шере, - это заснять все
происходящее для гипотетических потомков. Несколько раз она тихо
вскрикивала, и я страстно желал откликнуться в ответ, но не делал этого.

Потом она использовала свои реактивные двигатели, чтобы ближе
подобраться к кружащимся чужакам, и зависла там на долгое время.

Наконец в наушниках прорезался ее голос. Хриплый и невнятный
поначалу, как будто бы она говорила во сне.

- Боже, Чарли. Странно. Так странно. Я начинаю понимать.

- Что?

- Каждый раз, когда я улавливаю часть их танца, это... сближает нас. Не
телепатия, как мы ее понимаем. Я просто... лучше их узнаю... А может, это
и
есть настоящая телепатия, трудно сказать. Танцуя то, что они чувствуют,
они
дают танцу достаточно напряженности, чтобы я поняла. Я понимаю
примерно одну их идею из трех. Чем ближе, тем это сильнее.

Тон Кокса был мягким, но непреклонным.

- Что вы поняли, Шера?

- Что Том и Чарли были правы. Они воинственные. По крайней мере в
них есть оттенок чего-то вызывающего - убежденность в собственном
превосходстве. Их танец - это вызов. И скажите Тому, что, по-моему, они
все-таки используют планеты.

- Что?

- Я думаю, что на некоторой стадии своего развития они телесны,
привязаны к планете. Затем, достигнув зрелости, они... превращаются в этих
светляков, подобно тому, как гусеницы становятся бабочками, - и выходят в
космос.

- Зачем? - вопрос со стороны Кокса.

- Чтобы найти планету для размножения. Они хотят Землю.

Молчание продолжалось, вероятно, секунд десять. Затем Кокс заговорил
спокойно.

- Задний ход, Шера. Посмотрим, что с ними сделают лазеры.

- Нет! - закричала она так громко, что даже первоклассный динамик дал
искажения.

- Шера, как Чарли сказал мне, вы не только невосстановимы, вы со всех
практических точек зрения уже исчерпали свои возможности.

- Нет! - на этот раз закричал я.

- Майор, - настойчиво сказала Шера, - это не выход. Поверьте мне, они
могут увернуться или выдержать все, чем вы или Земля швырнете в них. Я
это знаю.

- Тысяча проклятий, женщина, - сказал Кокс. - Что вы от меня хотите?

Чтобы они выстрелили первыми? Сейчас в пути находятся корабли четырех
стран, но они не будут...

- Майор, подождите. Дайте мне время.

Он начал было ругаться, затем прекратил.

- Сколько вам нужно?

Она не ответила прямо.

- Если только эта телепатия работает в обратном направлении... надо
попробовать. Я для них не более чужая, чем они для меня. Возможно, даже в
меньшей степени - я так понимаю, что они здесь уже бывали. Чарли?

- Да.

- Это шанс.

Я знал. Я понял это, как только увидел ее на своем мониторе в открытом
космосе. И я догадался, что ей нужно сейчас, по слабому дрожанию ее
голоса.

Это было все, что я имел, и я был только рад, что могу дать ей это.

Чрезвычайно натуральным веселым голосом я сказал ей: "Чтоб тебе ногу
сломать, крошка!", и отключил микрофон, чтобы она не услышала мое
всхлипывание. И она начала танец.

Первые движения были медленными, незначительными, как упражнение
для одного пальца, чтобы установить словарь жестов, которые эти существа
смогут понять. "Видите ли вы, - казалось, спрашивала она, - что вот это
движение выражает стремление, сильное желание? Видите ли вы, что вот это
- презрительный отказ, вот это - развертывание, открытие планов, а это -
постепенный уход энергии. Чувствуете ли вы двойственность в том, как я
искажаю этот арабеск, возможно ли таким образом разрешить напряжение?"
Похоже, Шера была права в том, что они имели бесконечно больше, чем
мы, опыта общения с цивилизациями, в корне отличающимися от их куль-
туры, поскольку они были великолепными лингвистами движения. Позднее
мне пришло в голову, что, вероятно, они выбрали движение для общения
именно из-за его универсальности. Человек танцевал еще до того, как
заговорил. Во всяком случае, по мере нарастания танца Шеры их
собственный ощутимо замедлял скорость и интенсивность, до тех пор, пока
они неподвижно не зависли в космосе, наблюдая за ней.

Вскоре после этого Шера, должно быть, решила, что она достаточно
определила свои термины, по крайней мере достаточно хорошо для общения
на пиджине - поскольку теперь она начала танцевать всерьез. До этого она
использовала только собственные мышцы и перемещающуюся массу своих
конечностей. Теперь она добавила реактивные двигатели, по одному и в
комбинации, кружась на месте и перемещаясь в пространстве. Ее танец стал
настоящим: больше, чем набор движений; нечто, имеющее духовность и
значение. Без сомнения, это был "Звездный танец", такой, каким она его
гото-
вила, каким она всегда хотела его показать. То, что в ее танце нашлось
нечто
понятное совершенно чужим существам, вовсе не было совпадением: танец
Шеры был облеченным в плоть духовным сообщением величайшей артистки
нашего времени; его текст был рассчитан и на Бога.

Прожектора камеры высекали серебро из ее р-костюма, золото из
двухкислородных баллонов у нее на плечах. Перемещаясь на черном фоне
космоса, она ткала сложный рисунок танца - легкое движение, которое,
казалось, каким-то образом оставляло за собой эхо. И значение этих
небрежных прыжков и кружений становилось ясным, и в горле у меня
пересохло, а зубы сжались.

Ее танец говорил не больше и не меньше, как о трагедии быть живым
существом, о трагедии быть человеком. Он откровенно и красноречиво
рассказывал об отчаянии. Он говорил о жестокой иронии бесконечных
устремлений, впряженных в одну упряжку с ограниченными возможностями,
о вечной надежде, заключенной в эфемерный жизненный срок, о попытке
вырваться из неумолимо предопределенного будущего. Он рассказывал о
страхе, о голоде и, самое главное, о непреходящем одиночестве и
чужеродности человека в мире. Глазами человека он описывал вселенную:

враждебное воплощение энтропии, в которое мы все заброшены поодиночке,
где наше естество не может прикоснуться к другому сознанию иначе, как
опосредованно, по доверенности. Он говорил о слепом извращении, которое
заставляет человека настоятельно стремиться к познанию, которое тут же
оборачивается печалью. И он говорил о глупом, ужасном парадоксе, по
которому человек все время пытается познать самого себя, но так никогда и
не может это сделать. Он рассказывал о Шере и ее жизни. Снова и снова
возникала надежда только для того, чтобы исчезнуть в беспорядке и
разрушении. Снова и снова каскады энергии стремились к созиданию и
находили только гибель. Неожиданно Шера прочертила узор, который
показался мне знакомым. Через несколько мгновений я узнал его: она
обобщила завершающее движение из "Масса есть действие" - не повторила,
но сыграла заново, отразила как эхо, и три вопроса приобрели особенную
остроту в этом новом контексте. И, как и раньше, танец завершился
безжалостным сжатием, предельным обращением внутрь всех энергий. Ее
тело стало покинутым, заброшенным, дрейфующим в космосе, сущность ее
бытия ушла в ее центр, стала невидимой.

Неподвижные чужаки в первый раз зашевелились. И внезапно она
взорвалась, распрямилась из сжатого состояния, но не так, как
разворачивает
витки пружина, а как цветок вырывается из семени. Сила освобождения
стремительно швырнула ее через пустоту, как если бы она была отброшена,
подобно чайке в урагане, галактическими ветрами. Ее душа, казалось, прошла
сквозь пространство и время, вовлекая ее тело в новый танец.

И новый танец сказал: "Вот что значит быть человеком: видеть тщетность
всех попыток существования, бесплодность всех стремлений - но дейст-
вовать и стремиться. Вот что значит быть человеком: всегда тянуться к
тому,
что вне пределов твоей досягаемости. Вот что значит быть человеком: рва-
нуться к вечности и погибнуть в полете. Вот что значит быть человеком:

постоянно задавать вопросы, на которые нет ответа, в надежде, что каким-то
образом приблизишь день, когда на них ответят. Вот что значит быть
человеком: бороться, когда провал неизбежен".

"Вот что значит быть человеком: упорствовать". Все это было сказано в
парящих сериях циклических движений, которые несли разворачивающееся