Чтение 16–й страницы книги ~Львы Аль-Рассана~

Джеана гневно смотрела на него, ее собственные пальцы сжались в кулаки. Проблема заключалась в том, что ей по-прежнему хотелось рассмеяться и поэтому трудно было продолжать сердиться.

- Вам грозят серьезные неприятности, если вы заболеете во время этой кампании, - мрачно сказала она. - Разве вас никогда не предупреждали, что нельзя оскорблять своего лекаря?

- Многие, и много раз, - грустно признался Аммар. - Боюсь, что я - человек безответственный.

- Я - ответственный! - весело воскликнул Родриго. - Спросите у кого угодно!

- Только потому, - бросила она через плечо, - что вы до смерти боитесь своей жены. Вы сами мне это сказали!

Ибн Хайран рассмеялся. Через секунду рассмеялся и Бельмонте, сильно покраснев. Джеана скрестила руки и хмуро смотрела на них, не желая улыбаться.

Но чувствовала она себя необычайно счастливой.

Прозвонили колокола храма, возвышавшегося над крышами к югу от них, весело и отчетливо в холодной ночи, чтобы разбудить верующих на молитву.

- Идите домой, - сказала Джеана обоим мужчинам, глядя в помещение больницы. - Мне надо проведать больных.

Они переглянулись.

- И оставить вас здесь одну? Одобрила бы это ваша мать? - спросил ибн Хайран.

- Мой отец одобрил бы, - резко ответила Джеана. - Это больница. А я - лекарь.

Это их отрезвило. Ибн Хайран поклонился, Бельмонте сделал то же самое. Они ушли вместе. Она смотрела им вслед, стоя в дверях, пока они не исчезли в ночи. Постояла там еще секунду, глядя в темноту, потом прошла внутрь.

Воин из Карша с раздробленной рукой еще спал. Именно это было ему необходимо. Она дала ему обезболивающее лекарство и микстуру отца, чтобы он отдохнул. Осторожно разбудила второго пострадавшего, поставив служителей по обеим сторонам от его ложа. Иногда, когда их будят, они бывают буйными. Это же бойцы. Батиарец узнал ее, это хорошо. Она дала им подержать факел и посмотрела ему в глаза: взгляд еще затуманен, но осмысленней, чем раньше, и он следил за ее пальцем, когда она водила им перед его лицом. Она подложила ладонь ему под голову и помогла выпить лекарство - клевер, мирра и алоэ - от той ужасной головной боли, которая должна его мучить.

Она сменила повязку на его голове, потом отошла в противоположный конец комнаты, пока служители помогали ему отлить жидкость в кувшин. Она перелила мочу во флакон отца и рассмотрела ее, поднеся к пламени свечи. Верхний слой, который говорил о голове, был теперь почти прозрачным. С этим воином будет все в порядке. Так она ему и сказала на его родном языке. Потом он снова уснул.

Она все же решила немного поспать в больнице. Ей постелили на одной из лежанок и отгородили ее ширмой. Джеана сняла сапожки и легла прямо в одежде. Она поступала так много раз. Врач должен научиться спать где угодно в те короткие промежутки свободного времени, которые ему выпадают.

Перед тем как Джеана уснула, ей в голову пришла одна мысль: кажется, она только что согласилась оставить городские удобства и двор эмира, чтобы отправиться в зимний поход - туда, куда готовится эта экспедиция. Она даже не спросила их об этом. Никто не устраивает походы зимой.

- Ты идиотка, - вслух пробормотала она и почувствовала, что улыбается в темноте.

Утром батиарец вспомнил имя своей матери, понял, где он находится, назвал день недели и имена своих командиров. Когда она спросила, несколько смущаясь, имя его отца, он залился пунцовым румянцем.

Разумеется, Джеана изо всех сил постаралась никак не реагировать на это. И тут же поклялась себе именем Галинуса, отца всех врачевателей, что скорее умрет, чем расскажет об этом Аммару ибн Хайрану или Родриго Бельмонте.

Эту клятву, по крайней мере, она сдержала.

Глава 9

Ветер дул с севера. Язир ощущал вкус соли в воздухе, хотя они находились в песках Маджрити и до моря надо было ехать верхом полдня. Было холодно.

За спиной хлопала ткань шатров - налетал ветер и теребил ее. Они забрались так далеко на север и встали лагерем, чтобы встретиться с гостем.

На побережье, невидимый за высокими, подвижными дюнами, лежал новый порт Абенивин, его стены служили укрытием от ветра. Язир ибн Кариф предпочел бы стать мертвым в царстве Ашара среди звезд, чем зимовать в городе. Он плотнее закутался в плащ. Поднял глаза на солнце. Солнце не представляло угрозы теперь, на грани зимы и так далеко на севере, оно выглядело бледным диском на небе с несущимися наперегонки облаками. Еще оставалось немного времени до того, как в третий раз призовут на молитву. Они могли продолжить этот разговор.

Однако какое-то время никто не произносил ни слова. Их гость явно был этим встревожен. Это хорошо, в целом; встревоженные люди, это Язир знал по опыту, скорее выдают себя.

Язир посмотрел на брата и увидел, что тот стянул вниз повязку, закрывающую нижнюю часть лица. Галиб давил панцири жуков и высасывал из них сок. Старая привычка. Из-за этого его зубы были покрыты пятнами. Их гость ранее отказался от предложенного блюда. Это, разумеется, было оскорблением, но Язир уже привык к манерам их собратьев, обитающих по ту сторону залива, в Аль-Рассане, и это его не слишком трогало. Галиб был более импульсивным человеком, и Язир видел, как брат борется с гневом. Гость, разумеется, об этом не подозревал. Ужасно продрогший и явно недовольный дурно пахнущим, колючим плащом из верблюжьей шерсти, который они ему подарили, он неловко сидел на одеяле для встреч перед Язиром и шмыгал носом.

Он болен, так он им сказал. Он очень много говорил, их посетитель. Долгое путешествие в Абираб и затем вдоль побережья до места зимовки предводителей мувардийцев наградило его болезнью головы и груди, объяснил он. Он дрожал, словно девушка. Язир ясно видел презрение Галиба, но человек из-за пролива этого тоже не замечал, даже когда Галиб спустил повязку.

Язир уже давно понял - и пытался заставить понять брата, - что изнеженная жизнь в Аль-Рассане не только превратила тамошних мужчин в неверных, она сделала их почти женщинами. Собственно говоря, даже более жалкими, чем женщины. Ни одна из жен Язира не могла выглядеть так убого, как этот принц Хазем Картадский, у которого на этом слабом ветерке из носа текло, словно у ребенка.

И этот молодой человек, как ни прискорбно, исповедовал истинную веру. Один из истинных, преданных последователей Ашара в Аль-Рассане. Язир вынужден был все время напоминать себе об этом. Этот человек уже давно переписывался с ними. Теперь он сам приехал в Маджрити, проделав долгий путь в столь трудное время года, чтобы изложить свою просьбу двум вождям мувардийцев здесь, на одеяле, перед хлопающими шатрами в бескрайней пустыне.

"Возможно, он надеялся встретиться с ними в Абирабе или, в худшем случае, в Абенивине", - подумал Язир. Города и дома - это то, что знакомо изнеженным мужчинам Аль-Рассана. Постели с душистыми перинами, подушки, на которые можно прилечь. Цветы и деревья, и зеленая трава, и больше воды, чем любой человек мог бы использовать за всю свою жизнь. Запретное вино и обнаженные танцовщицы, и раскрашенные женщины джадитов. Наглые торговцы-киндаты, эксплуатирующие истинно верующих и поклоняющиеся своим женщинам-лунам, а не святым звездам Ашара. Мир, где в ответ на призыв колоколов на молитву люди небрежно кивают головой в сторону храма или даже этого не делают.

По ночам Язиру снился пожар. Огромный пожар, сжигающий Аль-Рассан и земли к северу от него, в королевствах Эспераньи, где поклонялись убийственному солнцу в насмешку над звезднорожденными детьми пустыни. Он мечтал об очищающем пламени, которое сожжет зеленую, соблазнительную землю дочерна и снова превратит ее в пески, зато очистит и подготовит к новому рождению. И тогда святые звезды смогут посылать вниз чистые лучи, а не отвращать свой лик в ужасе от того, что творят люди внизу, в сточных колодцах своих городов.

Тем не менее Язир ибн Кариф из племени зухритов был осторожным человеком. Еще до подлого убийства последнего халифа в Силвенесе ваджи добирались через пролив к ним с братом, год за годом, умоляя, чтобы их племена хлынули на север через море и предали неверных огню.

Язир не любил корабли; и воду тоже не любил. У них с Галибом и так было полно дел, ведь приходилось держать под контролем племена пустыни. Он предпочитал некрупную игру в кости под прикрытием своей накидки - эта игра напоминала осторожную древнюю игру с настоящими костями, распространенную в пустыне, - и разрешил некоторым из своих воинов отправиться на север в качестве наемников. Но для того чтобы служить не ваджи, а тем самым правителям, против которых они выступали. Мелкие правители Аль-Рассана имели деньги и платили за хороших воинов. Деньги приносили пользу; на них можно было купить еду на севере и на востоке в трудное время года, нанять каменщиков и кораблестроителей - людей, как нехотя признавал Язир, без которых мувардийцам невозможно обойтись, если они не хотят исчезнуть, подобно текучим пескам.

Информация также оказывалась полезной. Его воины присылали домой все свое жалованье, а вместе с деньгами приходили известия о событиях в Аль-Рассане. Язир и Галиб знали о многом. Кое-что из этих сведений было понятным, кое-что - нет. Они узнали, что во дворцах правителей имеются дворы и даже общественные площади в городах, где воде позволено свободно течь из труб, выходящих изо рта скульптур в виде животных, а потом убегать прочь без всякой пользы. В это почти невозможно было поверить, но эта сказка слишком часто повторялась, чтобы быть ложью.

В одном сообщении даже говорилось - и это уже явно было сказкой, - что в Рагозе, где киндат-чародей околдовал слабого эмира, река протекает прямо сквозь дворец. Сообщалось, что водопад устроен даже в спальне у этого колдуна, и там этот злодей соблазняет беспомощных ашаритских женщин, срывает цветы их девственности и упивается своим торжеством над звезднорожденными.

Язир беспокойно пошевелился под своим плащом; мысль об этом наполнила его тяжким гневом. Галиб покончил с жуками, отодвинул от себя глиняное блюдо, снова натянул на лицо ткань и что-то тихо пробормотал.

- Простите? - картадский принц подскочил от неожиданности, услышав это. И шмыгнул носом. - Мои уши. Простите. Я не расслышал. Что вы сказали?

Галиб посмотрел на Язира. Становилось все более очевидным, что ему хочется прикончить этого человека. Это можно понять, но, по мнению Язира, мысль была неудачной. Язир был старшим братом. Галиб в большинстве случаев ему подчинялся. Он предостерегающе прищурился. Разумеется, от гостя все это ускользнуло; от него все ускользало.

С другой стороны - вдруг напомнил себе Язир - Ашар учил, что помощь истинно верующим является высшим проявлением набожности, самым значительным после гибели в священной войне, а этот человек - этот Хазем ибн Альмалик - стоял ближе к истинной вере, чем все предыдущие принцы Аль-Рассана с незапамятных времен. В конце концов, он уже здесь. Он приехал к ним. Это приходится учитывать. Если бы только он не был таким жалким, изнеженным подобием мужчины.

- Ничего, - проворчал Язир.

- Что? Я прошу...

- Мой брат ничего не сказал. Не надо так волноваться. - Он старался произнести это милостиво. Доброта не входила в число его прирожденных достоинств. И терпение тоже, хотя он долгие годы старался приучить себя к нему.

Его мир теперь отличался от тех времен, когда они с Галибом привели зухритов с запада и смели все остальные племена, залив красной кровью пески на своем пути. Это произошло более двадцати лет назад. Они еще были молоды. Халиф Силвенеса послал им дары. Потом следующий халиф, и следующий за ним, пока не убили последнего.

Почти все эти годы в песках лилась кровь. Племена пустыни никогда легко не покорялись власти. Двадцать лет - очень долгий срок для ее сохранения. Достаточно долгий, чтобы построить на побережье два города, оснащенных верфями и складами, и еще три поселения в глубине суши, с базарами, на которые стекалось золото с юга, а потом растекалось оттуда в длинных караванах. Они служили признаками постоянства на изменчивом лике пустыни. Началом чего-то большего.

Следующая ступень постоянства для мувардийцев, тем не менее, находилась за границей песков. Это становилось все более ясным Язиру по мере того, как сменяли друг друга времена года и звезды на небе.

Галиб наотрез отвергал саму мысль об отказе от привычной жизни в пустыне, но не идею о священной войне на той стороне пролива. Эта идея ему нравилась. Галиб умел убивать. Он не слишком подходил на роль вожака племени в мирное время и не умел строить то, что могло бы остаться после него его сыновьям и сыновьям его сыновей. Язир, который так много лет назад явился с запада с вереницей верблюдов и с мечом, с пятью тысячами воинов и ярким, четким образом Ашара в душе, старался стать именно таким человеком.

Аскет ибн Рашид, ваджи, который пришел к племенам зухритов на крайнем западе и принес учение Ашара с так называемой родной земли, которую никто из мувардийцев никогда не видел, одобрил бы это, Язир был в этом уверен.

Ваджи, худой и высокий, с неопрятной седой бородой и нечесаными волосами, с черными глазами, которые умели читать в душе собеседника, обосновался вместе с шестью учениками в нескольких шатрах среди самых диких народов пустыни. Язир и его брат, сыновья вождя зухритов, однажды пришли, чтобы посмеяться над этим новым, безобидным безумцем в его поселении, где он проповедовал видения другого безумца, в другой пустыне, в далекой земле под названием Сорийя.

Их жизнь изменилась. Жизнь Маджрити изменилась.

Истины Ашара уже некоторое время распространялись по пустыне, еще до того как Рашид прибыл на запад. Но ни одно из других племен не приняло эти истины и не стало их проповедовать так решительно, как зухриты, когда Язир и Галиб повели их на восток - они все закрывали лица по примеру ибн Рашида, - на священную, очистительную войну.

Язир провел почти половину жизни, стараясь заслужить одобрение своих ваджи, даже после того как ибн Рашид умер и лишь его гремящие кости и череп сопровождали Язира и Галиба в их странствиях. Он по-прежнему старался измерять свои поступки тем, как оценили бы их глаза ваджи. Трудно было превращаться из простого воина, сына пустыни и звезд, в вождя в скользком мире городов и денег, дипломатов и эмиссаров из-за пролива или с далекого востока. Очень трудно.

Теперь ему нужны были писари, люди, которые умели расшифровывать послания, приходящие из других земель. В черточках на пергаменте заключались гибель людей и осуществление или отрицание звездных видений Ашара. С этим трудно было смириться.

Язир часто завидовал брату, его ясному подходу ко всему. Галиб не изменился, не видел причин меняться. Он все еще оставался военачальником зухритов, прямым и неудержимым, как ветер. Взять, к примеру, сидящего перед ними человека. Для Галиба он был меньше чем человеком, он сопел носом и оскорбил их отказом от предложенной ими еды. Следовательно, его нужно было убить. Тогда, по крайней мере, можно было бы поразвлечься за его счет. Галиб знал множество способов убить человека. "Этого, - подумал Язир, - вероятно, кастрировали бы и отдали воинам - или даже женщинам". Галибу такое решение представлялось чем-то само собой разумеющимся.

Язир, сам сын жестокой пустыни, почти согласился с братом, но продолжал свою долгую борьбу за другой взгляд на вещи. Хазем ибн Альмалик был принцем из-за моря. Он мог бы править Картадой, если бы обстоятельства хотя бы слегка изменились. Он явился сюда просить Язира и Галиба изменить эти обстоятельства. Это означало бы, сказал он им, что на престоле одного из самых могущественных государств Аль-Рассана появится истинно верующий правитель. Он даже согласен наполовину закрыть лицо, как мувардийцы, сказал он.

Язир не знал, что такое престол, но понял, о чем его просят. Он был совершенно уверен, что его брат тоже понял, но у Галиба к этому другое отношение. Галибу вряд ли есть дело до того, кто правит Картадой в Аль-Рассане. Ему совершенно безразлично, наденет ли этот человек повязку на лицо, предписанную ибн Рашидом людям племени, чтобы отгородить себя от нечестивых. Ему просто хочется получить возможность снова начать войну во имя Ашара и бога. Война - это хорошо, священная война - самая лучшая вещь в мире.

Но иногда человек, стремящийся создать нацию из разобщенных племен, сделать ее ощутимой силой в мире, чем-то большим, чем струйки песка, должен стараться сдерживать свои желания или подняться выше их.

Язир, сидя на одеяле, на северном ветру, перед приходом зимы, чувствовал, как его внутренности разъедает неуверенность. Никто не предупредил его, что лидерство, такое лидерство, плохо сказывается на желудке.

Он начал лысеть много лет назад. Но его череп, обычно прикрытый, загорел так же сильно, как остальные части лица. Галиб, не имеющий других забот, кроме того, как заставить своих воинов убивать врагов, а не друг друга, сохранил длинную черную гриву. Он носил ее стянутой сзади, чтобы не лезла в глаза, и он продолжал носить на шее свой ремешок. Иногда ему задавали вопросы об этом ремешке. Галиб улыбался и уклонялся от ответа, что порождало различные домыслы. Язир знал, что это за ремешок. Он был далеко не брезгливый человек, но думать об этом не любил.

Он снова поднял глаза к заходящему солнцу. До молитвы осталось совсем мало времени. Некоторых новостей их гость не знал. Путешествие сюда отняло у него много времени; другие выехали позже него, а приехали раньше. Язир еще не представлял, как этим воспользоваться.

- Как насчет джадитов? - спросил он, чтобы с чего-то начать.

Хазем ибн Альмалик при этих словах дернулся, словно зверь, попавший в силки. Он бросил на Язира изумленный, выдавший его взгляд. Это был первый конкретный вопрос, заданный ему братьями. Свистел ветер, гнал песок.

- Джадиты? - непонимающе переспросил он. Язир пришел к выводу, что он несколько туповат. Какая жалость.

- Джадиты, - повторил Язир, словно разговаривал с ребенком. Галиб быстро взглянул на него и отвел глаза, но ничего не сказал. - Насколько они сильны? Нам сказали, что Картада позволяет платить дань всадникам. Это запрещено Законами. Если такая дань выплачивается, на это должна быть причина. Что это за причина?

Хазем вытер мокрый нос. Он воспользовался правой рукой, что было возмутительно. Откашлялся.

- Эта дань - одна из причин моего приезда сюда. Конечно, это запрещено. Это святотатство, и не единственное. Наглые всадники не боятся слабых правителей Аль-Рассана. Даже мой отец унижается перед джадитами, хотя и называет себя Львом.

Он с горечью рассмеялся. Язир ничего не ответил, он слушал и наблюдал, прикрыв веки. Мимо проносился песок, хлопала ткань шатров в лагере. Лаяла собака.

Их посетитель продолжал тараторить:

- Джадиты выдвигают свои требования, и им дают все, чего они просят, несмотря на ясное указание Ашара. Они берут наше золото, они берут наших женщин, они со смехом ездят по нашим улицам, глядя свысока на истинно верующих, насмехаются над нашими слабыми правителями. Им невдомек, что опасность грозит им не со стороны безбожных правителей, а со стороны истинных наследников Ашара, чистых сынов пустыни. Разве вы не придете? Разве не очистите Аль-Рассан?

Галиб заворчал, оттянул вниз ткань и сплюнул.

- Зачем? - спросил он.

Язир удивился. Его брат обычно не интересовался поводом для войны. Внезапно у принца из-за моря прибавилось уверенности; он прямее сел на одеяле. Словно только и ждал их вопросов. Все, кто приплывал к ним из Аль-Рассана за эти годы, ваджи и эмиссары, были большими болтунами. Они не носили на лице повязок, возможно, этим объяснялась их разговорчивость. Поэты, певцы, герольды - слова в тех странах лились, как вода. Именно молчание их смущало. Сейчас было уже совершенно очевидно, что их гость не знает о смерти своего отца.

- Кто же еще? - спросил Хазем Картадский и преувеличенно широко развел руками, чуть не задев колено Язира. - Если не придете вы, будут править Всадники Джада. В наше время. И Аль-Рассан будет потерян для Ашара и звезд.

- Он уже потерян, - пробормотал Галиб, снова удивив Язира.

- Так отберите его снова! - быстро произнес Хазем ибн Альмалик. - Он готов встретить вас. Нас.

- Нас? - тихо спросил Язир.

Принц явно постарался сдержаться. Кажется, он испугался. Он сказал:

- Всех нас, кто оплакивает происходящее. Кто носит в душе тяжкий груз того, что джадиты, киндаты и фальшивые, падшие правители творят с землей, некогда могущественной по воле Ашара. - Он заколебался. - Там есть вода, сады и зеленая трава. Высокие злаки вырастают в полях, дождь падает весной, и спелые, сладкие плоды можно собирать с диких деревьев. Несомненно, ваши воины вам об этом рассказывали.

- Они нам многое рассказывали, - сурово ответил Язир, невольно задетый. Он мало верил подобным вещам. Реки, текущие через дворцы? Они считают его глупцом? Он не мог даже представить себе, какие фрукты могли бы расти без ухода, в дикой природе, чтобы любой жаждущий человек рвал их с деревьев. Такие вещи обещаны людям в раю, а не на земных песках.

- Вы послали воинов служить моему отцу, - пронзительным голосом произнес Хазем ибн Альмалик. - Почему вы не хотите повести их для служения Ашару?

Это было оскорбление. Людей подвергали бичеванию и за меньшее. Их связывали и оставляли живыми на солнце с содранной кожей.

- Твой отец убит, - быстро сказал Язир, пока Галиб не сделал чего-нибудь непоправимого. - В Картаде правит твой брат.

- Что? - Юноша вскочил, страх и изумление отразились на его бледном, неприкрытом лице.

Галиб потянулся к копью, лежащему рядом с ним. Одной рукой взмахнул им, почти небрежно, и древко ударило принца под колени. Раздался треск, поглощенный пустынными пространствами вокруг. Хазем ибн Альмалик взвыл и повалился на землю.

- Ты не должен вставать, пока не встанет мой брат, - мягко пояснил Галиб. - Это оскорбление. - Он говорил медленно, словно с умственно отсталым.

Он положил копье. Несколько воинов, которые сопровождали их сюда из лагеря, оглянулись, заметив движение. Теперь они опять отвернулись. Эта беседа навевала на них скуку; в последнее время почти все навевало скуку. Осень и зима - трудное время с точки зрения дисциплины.

Язир снова подумал, не отдать ли картадца брату и его воинам. Смерть принца стала бы развлечением, а людям это необходимо. Но он решил не делать этого. На карту поставлено нечто большее, чем казнь на потеху скучающим солдатам. У него было ощущение, что даже Галиб это понимает. Удар древком копья под колени - это для его брата исключительно мягкая реакция.

- Садись, - холодно приказал Язир. Стоны принца начинали действовать ему на нервы.

Забавно, как быстро эти звуки прекратились. Хазем ибн Альмалик с трудом сел. Вытер нос. Опять правой рукой. Некоторые люди понятия не имеют о хороших манерах. Но если они не верят в бога и видения Ашара, как от них ожидать приличного, вежливого поведения? Он напомнил себе еще раз, что этот человек принадлежит к истинно верующим.

- Пришло время молитвы, - сказал Язир картадскому принцу. - Мы вернемся в лагерь. После поедим. Потом ты мне расскажешь все, что знаешь о своем брате.

- Нет-нет. Нет! Я должен вернуться домой. И как можно быстрее. - Впервые этот человек проявил удивительную энергичность. - После смерти отца открывается возможность. Для меня, для всех нас, кто служит Ашару и богу. Я должен отправить письмо городским ваджи! Я должен...

- Пора идти на молитву, - повторил Язир и встал. Галиб сделал то же самое с грацией воина. Принц с трудом поднялся. Они зашагали обратно. Хазем хромал, стараясь не отставать, и продолжал говорить.

- Это чудесно! - воскликнул он. - Мой проклятый отец мертв. Мой брат слаб, его советник - продажный безбожник, порочный человек, который убил последнего халифа! Мы легко захватим Картаду. Народ будет за нас! Я вернусь домой в Аль-Рассан и скажу им, что вы идете следом. Разве вы не понимаете, это Ашар послал нам дар со звезд!

Язир остановился. Он не любил, когда его отвлекали и мешали готовиться к молитве, а этот человек явно намеревался стать досадной помехой. Существовала также большая вероятность, что Галиб впадет в такое сильное раздражение, что прикончит принца на месте.

Язир сказал:

- Мы идем на молитву. Помолчи сейчас. Но пойми меня: мы никуда не ездим зимой. И ты не поедешь. Ты останешься с нами. На этот сезон ты - наш гость. Весной мы снова устроим совет. В течение зимы я не хочу, чтобы ты говорил, пока к тебе не обратится один из нас. - Он сделал паузу, потом продолжал, стараясь говорить мягко, успокаивающе. - Я говорю это ради твоей безопасности, понимаешь? Ты находишься там, где все не так, как ты привык.

У гостя отвисла челюсть. Он протянул руку - правую руку, увы, - и схватил Язира за рукав.

- Но я не могу остаться! - воскликнул он. - Я должен вернуться. До зимних штормов. Я должен...

Больше он ничего не сказал. Он посмотрел вниз, на его лице отразилось тупое изумление. Это было почти забавно. Галиб отрубил оскорбившую брата руку у запястья. Он уже прятал меч в ножны. Хазем ибн Альмалик, принц Картады, посмотрел на кровоточащий обрубок на месте своей правой руки, издал сдавленный звук горлом и потерял сознание.

Галиб без всякого выражения смотрел на него.

- Отрезать ему язык? - спросил он. - Он не переживет зиму со своими разговорами. Он не выживет, брат. Кто-нибудь его убьет.

Язир обдумал его предложение. Галиб почти наверняка прав. Он вздохнул и покачал головой.

- Нет, - с неохотой ответил он. - Нам действительно необходимо с ним поговорить. Этот человек нам еще может пригодиться.

- Человек? - Галиб приспустил повязку и сплюнул. Язир пожал плечами и отвернулся.

- Пойдем. Пора на молитву.

Он повернулся и пошел дальше. У Галиба был такой вид, будто он хотел возразить. Язир очень ясно представил себе, как брат отрезает язык этому человеку. Перспектива заставить его молчать была заманчивей. Он вообразил, как Галиб стоит на коленях, достает нож, голова картадца покоится на его левом колене, язык вынут так далеко, как только возможно, лезвие... Галиб делал это много раз. У него это хорошо получается. Язир чуть было не передумал. Но все же не передумал.

Он не оглядывался. Через несколько секунд он услышал, что его брат следует за ним. В большинстве случаев Галиб все еще следовал за ним. Язир махнул рукой, и три воина подняли картадца. Он может умереть от раны, но это маловероятно.

В пустыне умели лечить такие раны. Хазем ибн Альмалик выживет. Он никогда не узнает, что его жизнь и его речь подарил ему Язир. Некоторым людям просто невозможно помочь, как ни старайся.

Язир присоединился к ваджи и соплеменникам в селении. Они его ждали. Колокол прозвонил, его звук на ветру показался тихим и хрупким. Они спустили повязки с лица и стали молиться на открытом пространстве единственному богу и его любимому слуге Ашару, их открытые лица были обращены туда, где находилась такая далекая Сорийя. Они молили о силе и милосердии, о чистоте души и бренного тела, о воплощении звездных видений Ашара и о ниспослании милости в конце жизни среди земных песков получить доступ в рай.

* * *

Его предупредили заранее, но этого оказалось недостаточно. Король Рамиро Вальедский сидел на троне под тройной аркой в заново отстроенном зале приемов. Он остро почувствовал беду, как только посетители вошли в зал.

Рамиро бросил быстрый взгляд на жену и отметил румянец на ее лице, который лишь подтвердил его опасения. Инес сегодня утром приложила большие усилия, чтобы приукрасить себя. Неудивительно; то были гости из Фериереса, с ее родины.

По другую сторону от нее, на шаг позади трона, стоял его министр, граф Гонзалес де Рада, и с обычным высокомерием смотрел на посетителей. Это неплохо, но Рамиро почти не сомневался, что де Рада не подозревает о том, какое значение могут иметь эти люди для Вальедо.

В этом тоже не было ничего удивительного. Гонсалес обладал острым умом и добивался своего прямыми путями, но его проницательность не выходила за рамки трех королевств Эспераньи. Он мог делать прозорливые замечания насчет намерений брата короля Рамиро в Руэнде или его дяди в Халонье и предлагать меры по их сдерживанию, но священнослужители из стран за горами для него не представляли интереса, и поэтому он о них не задумывался.

Вот почему предупреждения оказалось недостаточно. Пять служителей бога, один из них высокопоставленный, остановились здесь по приглашению королевы, по дороге к гробнице на острове Васки. Что это могло значить? Гонзалес едва ли задумывался об этом. И король тоже, о чем сейчас все больше сожалел.

Ничем не выдавая своих дурных предчувствий, Рамиро Вальедский вежливо смотрел на мужчину, идущего по ковровой дорожке к трону, в нескольких шагах впереди своих спутников. Некоторые люди одним своим присутствием заставляли насторожиться и почувствовать начало чего-то значительного. Этот был из таких людей.

Жиро де Шерваль, верховный клирик Фериереса, был таким высоким, что мог смотреть на любого из мужчин в этом зале свысока, в том числе и на короля. Его лицо было выбрито до гладкости кожи ребенка, седые волосы зачесаны ото лба назад, отчего он казался еще выше. Его глаза, даже на таком расстоянии от трона, были пронзительно голубыми под прямыми бровями, нос длинный и тонкий, рот широкий. У него была величественная осанка патриция, он держался как посол при дворе более мелкого правителя, а не как слуга господа перед монархом. В своих синих одеждах духовенства Фериереса с желтыми каймой и поясом, символизирующими солнце, Жиро де Шерваль, бесспорно, выглядел импозантным.

Король не заметил на этом аристократическом лице никакого почтения. Не нашел он его, бросив быстрый взгляд, и на лицах четырех менее значительных клириков, которые теперь остановились за спиной у Шерваля. Никакой враждебности или агрессивности, никаких подобных проявлений дурного тона, но священникам и не требуется быть враждебно настроенными, чтобы навлечь большую беду. А у Рамиро с опозданием возникло ощущение, что именно беда явилась под его арки и встала на только что разостланные ковры и на мозаики в это холодное и дождливое осеннее утро.

Знание того, что именно его жена попросила принять этих людей, не приносило облегчения.

Он плотнее закутался в одежды с меховым воротником. Краем глаза он увидел, как Гонзалес подал незаметный знак, и слуги поспешили развести огонь. Его министр проявлял бесконечную заботу об удобствах короля в таких мелочах. К сожалению, здесь он упустил нечто крупное. С другой стороны, Рамиро тоже это упустил, и не в его привычках было укорять других за те промахи, которых не избежал он сам.

- Добро пожаловать в Вальедо, - спокойно произнес он, когда высокий священник остановился на должном расстоянии от трона. - Во имя святого Джада.

Тут Жиро из Фериереса поклонился - не раньше, как отметил Рамиро. Поклон, однако, был подобающе глубоким и официальным. Потом Жиро выпрямился.

- Вы оказали нам честь, выше величество. - Голос верховного клирика был звучным и хорошо поставленным. Он говорил на безупречном эсперанском и даже с аристократическим пришептыванием. - Для нас большая честь получить приглашение от нашей дорогой Инес, вашей преданной королевы, и быть принятыми вашим королевским величеством. Только перспектива пожить с комфортом зимой здесь, при знаменитом дворе Эстерена, могла заставить нас пуститься в путь через горы в такое время года.

Значит, никаких экивоков. С первых же слов. Они остаются. Не совсем неожиданность, хотя они, возможно, все же намереваются ехать дальше, в Руэнду. Это было бы приятно. Рамиро видел, что Инес, сидящая рядом с ним, широко улыбается, элегантная и желанная. Она уже давно ожидала этого.

- Мы предложим вам такой комфорт, какой в наших силах, - сказал король, - хотя боюсь, нам не сравниться со славой Фериереса по части радостей плоти. - Он улыбнулся, давая понять, что шутит.

Верховный клирик покачал головой. На его лице появилось выражение укоризны. Уже.

- Мы ведем простую жизнь, государь, - тихо сказал он. - Мы вполне удовлетворимся любыми скромными помещениями и теми удобствами, которые вы сможете нам предоставить. Мы черпаем силы и получаем удовольствие от сознания присутствия господа в этой мощной твердыне Джада на западе.

Рамиро постарался ничем не выдать своих чувств. Он знал, что Инес уже выделила и роскошно обставила апартаменты из смежных комнат для клириков из Фериереса в новом крыле дворца, на тот случай, если они решат задержаться на более долгий срок. Там даже есть часовня, построенная по ее настоянию. Жиро де Шервалю не придется довольствоваться скромными помещениями во дворце. Король также знал о подробной переписке между королевой и священниками ее родины. Конечно, неприлично было бы показать, что ему это известно. Ему очень захотелось поступить вопреки приличиям.

- Мы уверены, что наша возлюбленная королева приложила все усилия, чтобы в точности выполнить ваши указания относительно удовлетворения ваших потребностей. В ваши комнаты проведена горячая вода, каждый день, после обеда, к вашим услугам личный массажист. Та пища, которая вами указана. Фарленское вино, как вы просили.

Он радушно улыбался. Инес рядом с ним застыла. Жиро де Шерваль на секунду смешался, потом, по обычаю всех церковников, напустил на себя грустный вид. Ответить на это ему было нелегко. "Полезно, - подумал Рамиро, - осадить их сразу же, как коня, которого нужно объездить, пока не полились эти бесконечные гладкие, округлые фразы". Тем не менее он сомневался, что этого человека можно осадить. И через мгновение его сомнения подтвердились.

- Я весьма сожалею, что мои преклонные годы вызвали необходимость просить о некоторых одолжениях из сочувствия к ним у тех, кто оказал нам честь, пригласив нас погостить. Особенно в зимнее время. Ваше величество еще молоды, в самом расцвете дарованных господом сил. Те из нас, кто стоит в начале увядания, может лишь смотреть на вас, как на нашу надежную опору под святым солнцем Джада.

Этого он и ждал. Такого не усмиришь, как удавалось ему много лет усмирять здешних священников в желтых одеждах. Людей непостоянных, честолюбивых, но не имеющих лидера и не обладающих силой. Даже не глядя на них, он мог представить себе их самодовольные лица. Теперь у них появился защитник, и положение дел может вот-вот измениться. Ну, ему следовало знать, что так и будет. Ему следовало больше думать об этом. Некого винить, кроме себя, за то, что он согласился на просьбу Инес пригласить одного из верховных клириков с ее родины остановиться у них по пути на остров - ради ее душевного спокойствия.

Ему было известно имя де Шерваля, известно, что он - сильная фигура. Дальше этого король не задумывался. Его слабое место. Он не любил думать о клириках. Он смутно помнил тот день, когда она попросила у него разрешения пригласить этого человека. Он тогда чувствовал себя расслабленным и сонным после занятий любовью. "Его королева, - подумал Рамиро Вальедский, глядя прямо перед собой, - слишком хорошо его знает".

Он заставил себя еще раз улыбнуться высокому седовласому мужчине в роскошных, синих с золотом одеждах.

- Вряд ли вам понадобится наша поддержка здесь этой зимой. Разве что против холода и скуки. Мы сделаем все возможное, чтобы вам было удобно во время вашего недолгого пребывания у нас. - Он позволил себе тоном намекнуть на завершение аудиенции. Возможно, эту первую встречу, по крайней мере, удастся сделать короткой. Это даст ему время немного подумать.

Выражение лица де Шерваля стало мрачным, встревоженным.

- Видит бог, мы боимся не за себя и не за наши удобства, милостивый король. Мы приехали сюда по трудным дорогам, подгоняемые мыслями о Детях Джада, которые обитают не на землях Эспераньи, под благосклонным правлением королей. Вот что, признаюсь, делает для меня тяжелой наступающую зиму.

Ну, напрасно он надеялся, первую встречу не удастся сделать короткой. И теперь беда ждала впереди, подобно лесу копий. Рамиро ничего не сказал. Еще оставалась возможность пока отодвинуть самое худшее. Ему действительно необходимо время, чтобы подумать.

- Что вы имеете в виду, святой отец? - Вопрос Инес был задан со всей серьезностью. Ее руки сжимали солнечный диск на коленях, лицо выражало тревожную озабоченность. Король Вальедо про себя выругался, но не позволил отразиться на своем лице даже тени истинных чувств.

- Как могу я не думать о наших истинных братьях по вере, которые вынуждены еще одну зиму страдать от жестоких мучений под игом неверных почитателей Ашара? - произнес Жиро де Шерваль. Произнес гладко, плавно, печально. Достаточно громко, чтобы его услышал весь двор.

"Вот оно, началось, - мрачно подумал Рамиро. - Явилось вместе с этим уверенным, опасным человеком из Фериереса. Де Шерваль приехал сюда для того, чтобы сказать именно эти слова. Сказать их сегодня утром, а потом повторять снова и снова, пока не заставит королей, и всадников, и фермеров с полей плясать под его дудку и погибать".

Несмотря на прежнее решение, Рамиро ощутил в себе вспышку гнева против министра. Гонсалесу следовало быть к этому готовым. Разве это не входит в его обязанности? Неужели только он, король, должен все планировать и быть готовым к любым важным событиям? Собственно говоря, он знал ответ на этот вопрос.

Некого винить, кроме себя. Король подумал о Родриго Бельмонте в далеком Аль-Рассане. Сосланном к неверным. При дворе даже не знают, куда он отправился. Капитан пообещал не нападать на Вальедо вместе с кем бы то ни было; пообещал только это, но не больше. Он был человеком Раймундо, его другом детства, а потом министром. Он не до конца доверял Рамиро, и Рамиро не доверял ему, если уж на то пошло. Смерть Раймундо. Тени вокруг нее. Слишком сложная история. А Бельмонте - слишком гордый, слишком независимый человек. Но необходимый, крайне необходимый ему сейчас.

- Но что же мы можем сделать, святой отец? - спросила Инес, поднимая к груди сжатые руки. - Сердца наши преисполняются тяжелым чувством от ваших слов. - Ее золотой диск сиял в мягком свете, льющемся в новые окна. Снаружи пошел дождь, король слышал, как тяжелые капли стучат по стеклу.

Если бы Рамиро не знал свою королеву, он мог бы подумать, что это де Шерваль вложил эти слова в ее уста, так удачно они вели к началу его следующей речи. Королю захотелось зажмуриться, зажать уши. Захотелось немедленно оказаться подальше отсюда, скакать на коне под дождем. Прозвучали слова вполне предсказуемые, но от этого не менее звучные и требовательные.