разгоревшийся во время пикника (ездили большой компанией на холмы, и
Фандорина с собой утянули, хоть он и рвался залечь в свою берлогу).
Д'Эвре стал рассказывать про конституцию, которую в прошлом году ввел
в Турции бывший великий везир Мидхат-паша. Было интересно. Вот поди ж ты -
дикая, азиатская страна, а при парламенте, не то что Россия.
Потом заспорили, какая парламентская система лучше. Маклафлин был за
британскую, д'Эвре, хоть и француз, за американскую, Соболев напирал на
какую-то особенную, исконно русскую, дворянско-крестьянскую.
Когда Варя потребовала избирательного права для женщин, ее дружно
подняли на смех. Солдафон Соболев стал насмехаться:
- Ох, Варвара Андреевна, вам, женщинам, только дай суфражировать,
ведь одних красавчиков, дусек-пусек в парламент навыбираете. Доведись
вашей сестре выбирать между Федором Михайловичем Достоевским и нашим
ротмистром Зуровым - за кого голоса отдадите, а? То-то.
- Господа, разве в парламент принудительно выбирают? - встревожился
гусар, и все развеселились еще пуще.
Тщетно Варя толковала про равные права и американскую территорию
Вайоминг, где женщинам дозволено голосовать, и ничего ужасного с
Вайомингом от этого не произошло. Никто ее слова всерьез не воспринимал.
- А что же вы-то молчите? - воззвала Варя к Фандорину, и тот
отличился, сказал такое, что лучше бы уж помалкивал:
- Я, Варвара Андреевна, вообще противник д-демократии. - (Сказал и
покраснел). - Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не
поделаешь.
Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее,
т-талантливее, работоспособнее, ставит их в зависимость от тупой воли
глупых, бездарных и ленивых, п-потому что таковых в обществе всегда
больше. Пусть наши с вами соотечественники сначала отучатся от свинства и
заслужат право носить звание г-гражданина, а уж тогда можно будет и о
парламенте подумать.
От такого неслыханного заявления Варя растерялась, но на выручку
пришел д'Эвре.
- И все же, если в стране избирательное право уже введено, - мягко
сказал он (разговор, конечно же, шел по-французски), - несправедливо
обижать целую половину человечества, да к тому же еще и лучшую.
Вспомнив эти замечательные слова, Варя улыбнулась, повернулась на бок
и стала думать про д'Эвре.
Слава богу, Казанзаки наконец оставил человека в покое. Вольно ж было
генералу Криденеру на основании какого-то интервью принимать
стратегическое решение! Бедняжка д'Эвре весь извелся, приставал к каждому
встречному-поперечному с объяснениями и оправданиями. Таким, виноватым и
несчастным, он нравился Варе еще больше. Если раньше он казался ей
немножко самовлюбленным, слишком уж привыкшим к всеобщему восхищению, и
она нарочно держала дистанцию, то теперь нужда в этом отпала, и Варя стала
вести себя с французом просто и ласково. Легкий он был человек, веселый,
не то что Эраст Петрович, и ужасно много знал - и про Турцию, и про
Древний Восток, и про французскую историю. А куда только не бросала его
жажда приключений! И как мило рассказывал он свои recits droles(1) -
остроумно, живо, без малейшей рисовки. Варя обожала, когда д'Эвре в ответ
на какой-нибудь ее вопрос делал особенную паузу, интригующе улыбался и с
таинственным видом говорил: "Oh, c'est toute une histoire, mademoiselle".
(2) И, в отличие от темнилы Фандорина, тут же эту историю рассказывал.
- ---------------------------------------
(1) анекдоты (фр.)
(2) Ну, это целая история, мадемуазель (фр.)
Чаще всего истории были смешные, иногда страшные.
Одну Варя запомнила особенно хорошо.
"Вот вы, мадемуазель Варя, ругаете азиатов за пренебрежение к
человеческой жизни, и правильно делаете (речь зашла о зверствах
башибузуков). Но ведь это дикари, варвары, в своем развитии очень недалеко
ушедшие от каких-нибудь тигров или крокодилов. А я опишу вам сцену,
которую наблюдал в самой цивилизованной из стран, Англии. О, это целая
история... Британцы настолько ценят человеческую жизнь, что худшим из
грехов почитают самоубийство - и за попытку наложить на себя руки карают
смертной казнью. На Востоке до такого пока не додумались. Несколько лет
назад, когда я находился в Лондоне, в тамошней тюрьме должны были повесить
заключенного. Он совершил страшное преступление - каким-то образом
раздобыл бритву, попытался перерезать себе горло и даже частично в этом
преуспел, но был вовремя спасен тюремным врачом. Меня потрясла логика
судьи, и я решил, что непременно должен видеть экзекуцию собственными
глазами. Использовал свои связи, раздобыл пропуск на казнь и не был
разочарован.
Осужденный повредил себе голосовые связки и мог только сипеть,
поэтому обошлись без последнего слова. Довольно долго препирались с
врачом, который заявил, что вешать этого человека нельзя - разрез
разойдется, и повешенный сможет дышать прямо через трахею. Прокурор и
начальник тюрьмы посовещались и велели палачу приступать. Но врач оказался
прав: под давлением петли рана немедленно раскрылась, и болтающийся на
веревке начал со страшным свистом всасывать воздух. Он висел пять, десять,
пятнадцать минут и не умирал - только лицо наливалось синим.
Решили вызвать судью, вынесшего приговор. Поскольку казнь происходила
на рассвете, судью долго будили. Он приехал через час и принял соломоново
решение: снять осужденного с виселицы и повесить снова, но теперь
перетянув петлей не выше, а ниже разреза. Так и сделали. На сей раз все
прошло успешно. Вот вам плоды цивилизации".
Повешенный со смеющимся горлом потом приснился Варе ночью. "Никакой
смерти нет, - сказало горло голосом д'Эвре и засочилось кровью. - Есть
только возвращение на старт".
Но про возвращение на старт - это уже от Соболева.
- Ах, Варвара Андреевна, вся моя жизнь - скачки с барьерами, -
говорил ей молодой генерал, горько качая коротко стриженной головой. -
Только судья без конца снимает меня с дистанции и возвращает к старту.
Судите сами. Начинал кавалергардом, отличился в войне с поляками, но попал
в глупую историю с паненкой
- и назад, на старт. Окончил академию генштаба, получил назначение в
Туркестан - а там идиотская дуэль со смертельным исходом, и снова изволь
на старт. Женился на княжне, думал, буду счастлив - какое там... Опять
один, у разбитого корыта. Снова отпросился в пустыню, не жалел ни себя, ни
людей, чудом остался жив - и вот снова ни с чем. Прозябаю в нахлебниках и
жду нового старта. Только дождусь ли?
Соболева, в отличие от д'Эвре, было не жалко. Во-первых, насчет
старта Мишель прибеднялся, кокетничал
- все-таки в тридцать три года свитский генерал, два "Георгия" и
золотая шпага. А во-вторых, слишком уж явно давил на жалость. Видно, еще в
бытность юнкером объяснили ему старшие товарищи, что любовная виктория
достигается двумя путями: либо кавалерийской атакой, либо рытьем апрошей к
падкому на сострадание женскому сердцу.
Апроши Соболев рыл довольно неумело, но его ухаживания Варе льстили -
все-таки настоящий герой, хоть и с дурацким веником на лице. На деликатные
советы изменить форму бороды генерал начинал торговаться: мол, готов
принести эту жертву, но лишь взамен на предоставление определенных
гарантий. Предоставлять гарантии в Варины намерения не входило.
Пять дней назад Соболев пришел счастливый - наконец получил
собственный отряд, два казачьих полка, и будет участвовать в штурме
Плевны, прикрывая южный фланг корпуса. Варя пожелала ему удачного стар-
та Начальником штаба Мишель взял к себе Перепелкина, отозвавшись о скучном
капитане следующим образом:
- Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И что вы думаете,
Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков. Как-никак
генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезными сведениями
снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан - не забыл про
спасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданность
исключительно ценю.
Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его ординарец Сережа
Верещагин доставил от его превосходительства пышный букет алых роз. Розы
стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Вся палатка
пропахла густым, маслянистым ароматом.
В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился Зуров,
убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как
лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.
- Экое бельвю, мадемуазель. Природа! - сказал он как-то раз, выйдя из
прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой вздумалось полюбоваться
закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. - Славный человек Эразм, не
правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ, хоть, конечно, и
бука.
Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню красивыми,
нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.
- Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский мундир - и был бы
совсем молодец, - решительно вел свою линию Зуров. - Это он сейчас ходит
мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень! Аравийский ураган!
Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить титулярного
советника "аравийским ураганом" было совершенно невозможно.
- Отчего же такая перемена? - спросила она в надежде хоть что-то
разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича
Но Зуров лишь пожал плечами:
- А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая
любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у
нас пылкая, легко ранимая. - Он горько потупился. - С разбитым сердцем
можно и в двадцать лет стариком стать.
Варя фыркнула: