не теряю от этого сон. Постарайся уложиться в пять - шесть дней.
- Позвони в расчетный отдел, пусть мне дадут аванс.
утром?
Глава 9
дню. Так было со времен средневековья, и, наверное, так будет всегда.
Проехав всю ночь, я остановился возле фонтана, присел на край каменного
бассейна и, как бы совершая очистительный ритуал, ополоснул холодной водой
лицо и шею.
огромных быка под ярмом смирно покачивали головами и помахивали хвостами,
отгоняя мух. Впереди, немного сгорбившись и глядя в землю, шел человек в
берете и с длинной палкой на плече. Я понаблюдал за женщиной во дворе,
одетой во все черное, которая наливала из ведра в маслобойку теплое пенистое
молоко и иногда покачивала бедрами, как делали женщины в течение сотен лет.
Я думал о том, что ничего не изменилось и не изменится в запахах, которые
доносились со всех сторон: кукурузы, сохнущей в амбарах, конюшен, где то и
дело вздрагивали и били копытом лошади.
Оно как будто скользило вдоль стен вместе с первыми лучами солнца, лежало
незримой тенью на полях в полуденной тишине. Да, где-то был Враг, и потому
лица людей приобретали новые морщины, тяжелый труд запряженных быков
становился мучительнее и коровы в хлевах мычали трагичнее. Резкий запах
конюшен вдруг показался мне тошнотворным.
вечер, и старики будут судачить у ворот, пытаясь немного оживить свои
дряхлые тела. Когда похолодает, они встанут, пойдут в дома и задвинут
тяжелые засовы. Придет другая ночь, как это было с начала времен и будет до
конца. Лишь Черный Всадник на бешеном скакуне то тут, то там нарушит ее
покой. Старый хронометр собора будет перебирать четки ночных часов. Стоит
ему остановить это благословенное занятие, и они застынут и обрушатся с
высоких башен на город, покрыв его тяжелой бронзовой мантией.
странник с лихорадочным, но светящимся надеждой взором. Великолепная
постройка - словно огромный летучий корабль, надежно пришвартованная к земле
своими легкими контрфорсами. Древний экзорцизм, запечатленный в камне. Меня
непреодолимо влекло к нему.
обладал той дьявольской точностью, которая порождается смесью усталости и
бодрости после бессонной ночи, проведенной в дороге. Я поставил машину в
сквере и пройдя через большие двери собора, жалкий и одинокий, вступил под
сумрачные своды с мольбой о спасении.
алтарем человека, одетого в черное с серебром и совершавшего странные
движения. За его спиной стояли четыре старухи, также в черном, и бормотали
невнятные ответы на его взывания. Слабо звякнул колокол. Словно скрежет
зубовный, зазвучала фисгармония. Старухи нестройными голосами затянули "Dies
Jrae...".
любит и не любим, теми, кто излечился от недуга жизни. Возвращайся к своей
игре теней, оставь нас заниматься серьезными делами.
отражался купол собора, я перекрестился.
тот, и все будет хорошо.
Почему я сказал Берни, что мне нужно десять дней? Десять дней - для чего?
Чтобы перерыть все шкафы в поисках милого изображения, пронзенного
булавками? Не будь дураком. Другая мысль зашевелилась в моем мозгу. "Прошло
больше месяца... 47 дней, ты знаешь точно.., с тех пор как ты оставил ее".
Как мне удалось продержаться так долго? Перейдя дорогу в конце Пролома, я
ускорил шаги. Вскоре передо мной в свете осеннего утра вырос увитый плющом
желтый дом. Ставни были закрыты.
их никто не открывал лет сто. Ни одна из дверей не была заперта, но я сразу
понял, что Терезы нет дома. Я позвал ее по имени три раза. Скорее как
ребенок, ищущий взрослого, чем как коварный грабитель. Внутри царила затхлая
атмосфера давно не проветривавшегося помещения. И ни одной живой души. Я
прошел в ванную и слегка смочил голову, поскольку мысли начинали путаться от
усталости и недосыпания. Полотенца не оказалось.
спальню - нашу спальню. Кровать была накрыта кружевным покрывалом. Тогда
моим умом начала овладевать идея, с которой я боролся с тех пор, как прибыл
сюда. Раз тут никого нет, - сказал я себе, - воспользуйся случаем и обыщи
весь дом от подвала до чердака.
пустыми. Там было лишь немного старой одежды. Мне стало стыдно. На одном из
шкафов я нашел роликовые коньки, старую коллекцию марок, несколько разбитых
керосиновых ламп, маленькую шкатулку для шитья и несколько ваз, тоже
разбитых. Но должен же быть какой-то след! Я оставил спальню, не дав себе
труда вернуть все на место, и по наклонному коридору дошел до той комнаты, в
которую никто не заходил в течение четырех лет, хотя Тереза показывала мне
ее с порога. На письменном столе лежали очки в металлической оправе,
тетради, исписанные неразборчивым почерком, подставка для перьев,
промокательная бумага - обычные предметы, которые можно найти на любом
письменном столе. В одном углу возвышались друг на друге четыре раскрытые
книги. Боже! Колдовские книги, наконец-то! Сотни других книг стояли на
полках вдоль стен, покрытые слоем пыли в палец толщиной. Я осквернил
святилище, распахнув дверцы небольшого шкафчика, - ни иголок, ни фигур, ни
следов воска. Я потратил целый час на то, чтобы посмотреть пачку старых
бумаг, но никаких фотографий Ким в ней не оказалось. Мне очень хотелось
найти пропавшую фотографию, но ужасно боялся, что найду ее.
покой. Дольше всего я задержался на кухне. С ее каменным полом, огромным
столом, узкими французскими окнами, выходившими на глухой, как в монастыре,
двор. Кухня была самым приятным местом в доме. Я тщательно осмотрел каждый
нож и каждую вилку, винный погреб, кладовую (пустую) и еще раз, одну за
другой, бумаги на столе: счета за газ и электричество, счета, написанные на
обороте старых конвертов. Потом я вспомнил про чердак. Однажды мы были там с
Терезой. "Здесь я играла в ковбоев и индейцев, когда была маленькой. Я
представляла себе, будто индейцы напали на дом и, кроме меня, не осталось
защитников. Я всегда была одна..." Пока она говорила, солнечный луч из
маленького окошка медленно двигался по стене. Может быть, то, что я искал,
спрятано в каком-нибудь старом разбитом сундуке под грудой пожелтевших
кружев? Но когда я поставил ногу на нижнюю ступеньку, у меня возникла другая
идея. Оранжерея. Как я раньше не подумал? Оранжерея была единственным
местом, куда она ни разу меня не водила.
распахнул дверь оранжереи, в ноздри мне ударил резкий тошнотворный запах.
Осторожно закрыв за собой ржавую дверь, я очутился в самом сердце
тропической ночи - именно ночи, потому что окна были окрашены в зеленый цвет
и дневной свет мог просочиться лишь там, где краска облупилась.
располагались полки с горшками. Хризантемы, георгины и еще какие-то
неизвестные мне цветы кивали в сумраке, и можно было ощутить их теплое
дыхание. Иногда одна из безликих голов задевала мое лицо, и я вздрагивал,
словно от прикосновения призрака. Уже собираясь повернуть обратно, я заметил
ветхую скамейку.
падало на кучу инструментов: клещи, щипцы, куски проволоки, длинные
заржавленные ножницы и свечу, косо укрепленную на старой консервной банке,
Толстая красная свеча, сгоревшая более чем на три четверти. Моя дрожавшая
рука потянулась к ней, словно к чему-то смертельно опасному. Но я не успел
прикоснуться. Сзади скрипнула дверь - кто-то вошел в оранжерею. Я быстро, но
бесшумно отскочил в сторону, укрывшись за какими-то хвойными растениями. Их
иголки нещадно кололи меня, пока я пробирался вдоль стены.
фигуру старого садовника, лишенное выражения лицо с отвратительным
красноватым пятном. Тень в царстве теней. Он передвигался, волоча ноги и
тяжело дыша. Иногда он останавливался, потом шел дальше. Наконец, выбрав два
горшка с цветами, он осторожно взял их на руки, словно мать, прижимающая к
груди спящих близнецов, вернулся к двери и вышел наружу. Я последовал за
ним.
сторону леса. Облетевшая листва желтым ковром покрывала опушку. Справа и
слева простирались холмистые поля, в небе светило прохладное солнце. Я
продвигался короткими перебежками, пригибаясь, когда Фу менял направление.
Мне казалось, что он идет к лесу, но он свернул на другую тропинку, которая