руки палитру, и тут появились тени и начали сгущаться, подчеркивая различия,
которые они проглядели, сидя рядом у мольбертов при идеальном верхнем
освещении.
Джоанну - крестил отец Руфи в их первой квартире на Двенадцатой улице в
Западной части города. Джерри шокировала эта церемония, показавшаяся ему
пародией на святое таинство: его тесть, человек с остро развитым чувством
гражданского долга, посвящавший немало времени деятельности в советах по
межрасовым проблемам в Поукипси, отпускал шуточки по поводу ?святой воды?,
которую брал из-под кухонного крана. В результате следующего младенца -
мальчика - крестили по-лютерански в аскетически голой деревенской церкви,
где пахло яблоневым цветом и обветшалым бархатом, - в той самой церкви, где
много лет тому назад принял конфирмацию Джерри. Таким образом, счет был
уравнен, и третий младенец целых два года висел над разверстой пастью ада,
пока его родители упорно сражались - каждый во имя своей церкви. Руфь была
поражена накалом их страстей: для нее религия давно перестала иметь
значение. Девочкой она, по заведенному обычаю, ходила в церковь, теперь же,
стоило ей оказаться в церкви, на нее нападала какая-то слабость,
растерянность, чувство вины. В конце первого стиха псалма голос у нее
начинал дрожать, а к третьему стиху она уже еле сдерживала слезы, в то время
как орган гремел в ее ушах раскатами, словно напыщенный, уязвленный отец.
Джерри же, потерпев фиаско в своем честолюбивом стремлении стать
карикатуристом ?с именем?, после их переезда в Гринвуд погрузился в дела
житейские, мелочные, семейные и вдруг стал бояться смерти. Избавление несла
только религия. Он стал читать труды по богословию - Барта, Марселя и
Бердяева; научил детей молиться на ночь. Каждое воскресенье он отвозил
Джоанну и Чарли в воскресную школу при ближайшей индепендентской церкви, сам
же просиживал всю службу и возвращался домой наэлектризованный, как боевой
петух. Он ненавидел бесцветную веру Руфи, отступавшую и испарявшуюся под
влиянием его ненависти. А Руфь верила в существование добра, ясных истин и
совершенства, которые витают в воздухе, как пыльца с почек вяза, что рос у
окон их спальни. Что же до остального, то не надо никого намеренно обижать:
люди должны радоваться каждому новому дню. Вот и все. Разве этого
недостаточно? Однажды ночью, проснувшись и услышав, как Джерри возмущается
тем, что его ждет смерть, Руфь сказала: ?Прах - во прах!? и, повернувшись на бок?, снова заснула.
Джерри так никогда ей этого и не простил. А она страдала, что не может
избавить его от страха, который овладевал им, когда он, лежа в постели,
пустыми глазами смотрел в потолок или когда без устали вышагивал по ночному
дому, точно все тело его ныло от боли, и вел борьбу за каждый вздох, -
страдала, что не может вобрать в себя его страх, как вбирала его семя.
Джерри мучило сознание, что третий ребенок не крещен: он видел в этом как бы
знамение вымирания своего рода. Руфь пожалела его и сдалась. Джоффри
крестили на руках у отца, а она стояла рядом в чужой шляпе, клянясь, что
никогда больше не переступит порога церкви, стараясь не плакать.
***
58-м или 59-м году, - изображен Джерри: впалая грудь его блестит словно
металлическая в гаснущем свете дня, он стоит по пояс в воде, балансируя на
голове сверкающим под солнцем котелком. Он несет мидии к лодке, где сидит
Салли Матиас, - она и щелкнула его. Руфь поразило тогда, что эта женщина
умеет фотографировать. Обе семьи лишь недавно перебрались в Гринвуд, в
каждой - маленькие дети, у каждой - свой дом, который они воспринимают как
большой игрушечный дом, и вот Матиасы пригласили Конантов половить мидий на
их лодке. Была приглашена еще одна пара, но те не поехали. Конанты тоже
хотели было уклониться: они настороженно относились к Матиасам, исходя из
того немногого, что знали о них. Салли, крупная, светловолосая, дорого
одетая Салли, демонстративно на глазах у всех таскала галлоновые бутылки с
молоком из супермаркета, чтобы не платить за доставку, которая и стоит-то
всего несколько центов, - зато вино они пили ящиками. Матиасы ни в чем не
знали меры - в щедрости и в скаредности, в размахе и в непоследовательности.
Ричард был крупный, располневший мужчина, с темными жесткими волосами,
нуждавшимися в стрижке, низким голосом и напыщенной речью, подчеркивавшей
его самовлюбленность; к тому же один глаз у него не видел - после
несчастного случая в детстве. Это не было заметно - разве что чуть
настороженным, излишне напряженным был наклон его львиной головы. Только при
взгляде в упор обнаруживалось, что зрачок у него не черный, а как бы
затянутый морозной пленкой. Словно спасаясь от боли, он много пил, много
курил, гонял свой ?мерседес? и философствовал - тоже много; но чем же он
все-таки занимался? У него были деньги, и он совершал поездки ради их
приумножения. Его покойный отец владел винным магазином в Кэннонпорте, а
теперь у этого магазина появились отделения в торговых центрах городка,
который пускал метастазы и сливался с предместьями Нью-Йорка. В
противоположность большинству молодых мужчин, поселившихся с семьями в
Гринвуде, Ричард и родился в этом районе. Он любил море и еду, которую оно
дарит людям. В течение двух лет он посещал Йельский университет, а потом
бросил, видимо, решив, что для человека с одним глазом достаточно и
половинного курса. Он рано женился; жена у него была яркая, чрезвычайно
живая и очень броская. Оба, казалось, безоговорочно решили наслаждаться
жизнью; такой безоговорочный гедонизм представлялся богохульным Джерри и
вульгарным - Руфи. Однако же этот день на море, которого оба они так
старательно пытались избежать, оказался настоящей идиллией. Солнце сияло,
вино и беседа лились рекой. Джерри, выросший в глубине материка, брезгливый
и боящийся воды, согласился поучиться у Ричарда - набрался храбрости,
опустил лицо в воду и принялся руками отдирать мидии, розовые и живые, от
подводных скал. И теперь, гордясь своими достижениями, шел по воде к лодке с
котелком, полным мидий.
провалы, тени бегут от носа, губы растянуты в улыбке. Тощий раб, озабоченный
и жестокий. Над его левым плечом - ноги Ричарда, толстые и волосатые, в
мокрых теннисных туфлях, цепляются за выступ мокрой скалы. Расплывшееся
пятно между его ногами - очевидно, Грейс-Айленд.
маленькой песчаной бухточке на Грейс-Айленде. Вчетвером они набрали
хвороста, разожгли костер и сварили мидии. Ричард прихватил с собой масла,
соли, чеснока. Мидий оказалось столько, что пришлось скармливать их друг
другу, - получилась игра. С закрытыми глазами Джерри не мог отличить, когда
во рту у него были пальцы Руфи, а когда - пальцы Салли. Начали сгущаться
сумерки, и они занялись игрой в слова, потом индейской борьбой, потом
прикончили вино, разделись и кинулись в воду. Их обнаженные тела
целомудренно белели в шуршащей мокрой темноте. Джерри с удивлением
обнаружил, что вода кажется более теплой и менее страшной, если купаться
голышом. Когда они снова собрались у огня, Ричард и Джерри были в брюках,
натянутых прямо на мокрое тело, а женщины завернулись в полотенца. На плечах
Руфи и Салли красноватыми огоньками, отражавшими костер, сверкали капельки
воды. Роскошная женщина, подумала Руфь. Но беспечная и пустая. Поправляя
полотенце, Салли без всякого стеснения обнажила груди, - и Руфь позавидовала
тому, что они такие маленькие. Самой Руфи уже с тринадцати лет казалось, что
у нее слишком большая грудь. Ее не оставляла мысль, что ей не хватает
мускулов, чтобы носить такую тяжесть; и это впечатление не исчезало: жизнь
опережала ее, то и дело предавая в ней женщину, которая еще не готова была
раскрыться. По ту сторону костра сидел чужой Джерри, такой счастливый, а
рядом - более крупный, более рыхлый мужчина, блаженно пьяный, как, впрочем,
и все они. Однако идиллия больше не повторилась. Остаток того лета Матиасы
приглашали другие пары на поиски мидий, а зимой супруги расстались - еще
один эксцесс, как казалось Конантам, еще одна кричащая экстравагантность -
из-за романа, который затеял Ричард в Кэннонпорте. Весной же, когда они
помирились и Ричард вернулся в Гринвуд, лодка в результате его таинственных
финансовых махинаций оказалась проданной.
***
цели, часто с ночевками, а из его планов обогащения - открыть в городке
кафе, издательство, специализирующееся на выпуске восточной эротики, фирму
по перебивке автомобильных сидений тканью под гобелен, той, что с некоторых
пор идет на модные ?ковровые? чемоданы, - ничего путного не выходило.
Беседуя с женщинами, он делал вид, будто не понимает простейших вещей, и его
зрячий глаз наполнялся слезами из сочувствия незрячему, сочувствия тому
печальному, что поведали ему.
тайну, а потом краснела от злости: злости на себя за то, что она покраснела,
и злости на Ричарда - за то, что он такой въедливый дурак. И однако же, дело
было не только в этом. Возможно, она действительно выдала тайну - тайну о
себе, которую тщательно скрывала от Джерри все эти восемь лет их
супружества. Это была тайна, еще не выраженная словами, - вернее, такая,
которую Руфь и не стремилась облечь в слова. Ей нравился запах Ричарда -
запах табака, риски и старой кожи, который напоминал ей застоявшийся дух в
кабинете отца после очередной утомительной субботы, проведенной за
написанием проповеди; ей нравился этот озадаченно-покровительственный вид, с
каким Ричард стоял нахохлившись или, пошатываясь, бродил среди гостей на
вечеринках и всегда - рано или поздно - подходил к ней поболтать. Джерри
заметил это - он не нави дел Ричарда. Ричард был одним из немногих,
повстречавшихся им за тридцать лет жизни в материалистической Америке, кто
открыто заявлял, что он - атеист. Когда Руфь как-то упомянула в разговоре,
что Джерри настаивает, чтобы дети ходили в воскресную школу, жесткие брови
Ричарда приподнялись, зрячий глаз расширился, и он рассмеялся от удивления.
Гюго Виктор
Лондон Джек
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Пехов Алексей
Посняков Андрей