Чтение 16–й страницы книги ~Азеф~

меня. Этот Рубакин прямо пишет Гоцу, что я провокатор! - Азеф в злобе
поперхнулся слюной, закашлялся. - Это чорт знает что! А арест Клитчоглу вы
думаете пройдет даром? Вы думаете, революционеры дурее ваших дураков из
департамента? - кричал Азеф. - Нет, простите, у них не пропадают документы,
как пропадают в департаменте, что вы скажете об этом? Ведь у вас сидит их
человек, теперь это ясно, вас мало беспокоит, что я буду за гроши висеть на
вешалке или валяться дохлой собакой!

Азеф ходил вокруг Ратаева, лицо наливалось докрасна, он был страшен.
Ратаев молчал, теребя ус.

- Вы полагаете, Евгений Филиппович, Гоц может поверить? Ведь он же
пишет, что все это вздор, чтоб вы не волновались. Мне кажется, вам надо
только...

- Вы оставьте, что мне надо! Вы говорите, что вам надо, чтоб избегать
таких промахов, разве, скажите пожалуйста, в Москве у Зубатова это было
возможно? Ведь здесь такой хаос, что чорт ногу сломит. Один отдает приказ не
арестовывать, другой хватает, разве так можно вести дело? Да еще за гроши, я
эти гроши мирной работой заработаю. - Азеф на ходу бросил: - Не для этого я
сюда шел.

Ратаев встал.

- Постойте, Евгений Филиппович, я схожу поставлю кофейку, выпьем,
потолкуем спокойней, а то вы действительно на меня страху нагнали. Не так
чорт страшен.

Азеф не сказал ни слова. Оставшись один, ходил из угла в угол. Подошел
к окну. Окно завешено плотной занавесью. Встав за ней, Азеф глядел на пустую
улицу. Ехали ваньки, шли усталой походкой люди. Азеф стоял, смотрел в
пустоту улицы и решил убить Плеве. За то, что так дальше нельзя работать. За
то, что Рачковский намекает провалить. За кишиневский погром.

В коридоре раздались шаги. Приняв решение, Азеф был уже спокоен. Но при
входе Ратаева принял прежнее, насупленное выражение.

Ратаев вошел с подносом. Изящной фигурой напоминал о кавалерии. С
чашками, кофейниками, сухарями был даже уютен. И странно предположить, что
пожилой, легкий кавалерист, с подносом, ведет борьбу с террористами.

- Выпьем-ка кофейку, парижский еще, да вот потолкуем, как всяческого
зла избежать. Я тут же обо всем напишу Лопухину. Милости прошу, - передавал
Ратаев Азефу чашку стиля рококо с венчиком из роз по краям.

Азеф молча клал сахар, молча отхлебывал. Все было решено. Он поставил
точку, и точка стала его спокойствием.

- Видите ли, Евгений Филиппович, - говорил Ратаев, он любил самое
дорогое, ароматное кофе, - вы так распалились из-за этого письма вашего
Мовши, - улыбнулся Ратаев, - что я даже не возражал, а ведь, дружок,
наговорили кой-чего оскорбительного. Да как же? Ну, друзья положим старые,
во многом соглашусь даже, что правы. Конечно, у Зубатова никогда такого
столпотворения не было. С вами, например, ряд ошибок грустнейших. Об аресте
Клитчоглу я уж выяснил, это штучка полковника Кременецкого. У него есть
такой наблюдательный агент, который врет ему, как сивый мерин, и они с ним,
якобы, не утерпели. Все, конечно, в пику мне делается, как вы знаете. И с
пропажей документов, все это есть. Но донос Рубакина совсем же не страшная
вещь. Этого всего избежим и избежим навсегда. Обещаю, что переговорю лично с
Лопухиным. И волноваться нечего, революционеры вам конечно верят и письмо
Рубакина...

- Верить вечно нельзя, - сказал гнусаво Азеф, поставив чашку.

- Это вы правы, но ведь нет же никаких оснований к недоверию, есть
только слухи?

- Слухи могут подтвердиться фактами, Леонид Александрович. Я бы вас
просил не только поговорить с Лопухиным, но устроить и мне свидание.

- С Лопухиным? На какой предмет?

- Во-первых, хочу просить прибавки. За это жалованье я не могу
работать. А потом у меня к нему будут сообщения важного характера.

- Но вы же можете сообщить это мне? - глаза Ратаева стали осторожны.

- Я хочу ему непосредственно сообщить, чтоб подкрепить мою просьбу.

- Ах так, ну, дипломат, дипломат вы, Евгений Филиппович, ну, что ж, я
доложу, мое отношение к вам вы знаете, доложу и думаю, он вас примет.

- И возможно скорей. А то я уеду.

- Хорошо, - сказал Ратаев, - кофейку еще прикажете?

Азеф пододвинул чашку.

Наливая, Ратаев заговорил снова, чувствовал, что гроза прошла, и можно
было переходить безболезненно к делу.

- А вот что я хотел вас спросить, Евгений Филиппович, тут стали
поступать тревожные сведения. Вы же знаете наверное, что из ссылки заграницу
бежал некий Егор Сазонов и будто бы с твердым намерением вернуться и убить
министра Плеве.

- Ну? - недовольно сказал Азеф, как будто Ратаев говорил что-то
чрезвычайно неинтересное.

- Вы его заграницей не встречали? Не знаете о нем? И насколько все это
верно?

- Не знаю, - покачав головой, отпивая кофе, сказал Азеф - как вы
говорите, Егор?

- Да, да, Егор Сазонов.

- Такого не знаю. Изота Сазонова в Уфе встречал, а Егора нет,

- Так Изот его брат.

- Не знаю. Да откуда у вас эти сведения?

- Сведения, конечно, непроверенные, но как будто источник не плох, хоть
и случайный.

- Ерунда, - сказал Азеф, - не слыхал.

- Но как же, Евгений Филиппович, ведь настаивают даже, что здесь есть
несколько террористов.

- Здесь есть.

- Ну?

- Так что ну? Вы сами знаете, что я приехал сюда два дня тому назад, не
свят я дух, чтоб насквозь все видеть.

- Но вы же сами говорите, что есть?

- Говорю, что есть какие-то но не узнал еще кто, это кажется даже не
заграничные, местные, из других городов. У меня будут с ними явки, тогда
скажу.

- Да, да, это очень важно, очень важно, - захлопотал Ратаев, - а не
может ли быть это подготовкой центрального акта, спаси Бог, как вы думаете?

- Не знаю пока. Но думаю, это бы я знал.

- Стало быть у вас сведений никаких решительно, кроме тех, что
сообщили?

- Есть. Хаим Левит в Орле. Его надо взять. Он приступает к широкой
деятельности. Взять можно с поличным. Ратаев вынул записную книжку, быстро
занес.

- А Слетова взяли?

- Как писали, на границе.

- Тоже опасный. Держите крепче, - прогнусавил Азеф.

- А скажите пожалуйста, Евгений Филиппович, правда, что Слетов брат
жены Чернова?

- Правда, - сказал Азеф и встал. - Стало быть я прошу, Леонид
Александрович, устройте мне свидание с Лопухиным, оно необходимо, а кроме
того все выясните и переговорите, чтобы в корне пресечь безобразное ведение
дел. Скажите прямо, что я не могу так работать, мне это грозит жизнью.

- Знаю, знаю, Евгений Филиппович, будьте покойны.

- Известите меня до востребованья.

- Будьте покойны. А Левит, простите, сейчас наверняка в Орле?

- Наверняка. Телеграфируйте. И возьмут. Он там еще месяц пробудет.

- Брать-то его рано, надо дать бутончику распуститься.

- Это ваше дело. Ну, прощайте, - сказал Азеф, - мне пора.

Ратаев видел, как через улицу шел Азеф. Улица была мокрая от мелкой
петербургской измороси. Машинально Ратаев взглянул на часы: - в
конспиративно-полицейской квартире они показывали четверть шестого.

В пять на Гороховой стояли два извозчика, не на бирже. Один - возле
дома No 13, другой у дома No 24. Первый был щегольской, с хорошей
извозчичьей справой, с лакированным фартуком, лакированными крыльями
пролетки. Другой - дрянной. Лошадь понурилась. И понуро сидел на козлах
извозчик. Извозчики были заняты, отказывали седокам.

Четверть шестого на Гороховой появился элегантный господин в коричневом
пальто и в такой же, в тон, широкополой шляпе. Как все петербургские фланеры
господин шел рассеянной походкой, помахивая тросточкой.

Поравнявшись с первым извозчиком, глянул на него. Но мало ли кто глядит
на извозчиков? Может, барин ехать хотел, а теперь раздумал. Молодой человек
в коричневом пальто перешел улицу. Он уже прошел второго извозчика, но
вдруг, что-то сообразив, круто повернулся и махнул тростью. Разбирая вожжи,
синий кафтан завозился на козлах. Господин сел в пролетку и извозчик
тронулся.

Проезжая шагом мимо первого извозчика, господин заметил в его взгляде
извозчичью зависть: - взял вот, мол, седока, а я еще стою. Но извозчичьего
взгляда никто на Гороховой улице не видел. К тому ж, он изменился. С
противоположной стороны к извозчику шел толстый коммерсант в черном глухом
пальто, в котелке, с зонтиком в руках. Коммерсант шел медленно, был толст.
Оглянувшись, уж перед извозчиком, назад, коммерсант сел в пролетку, своей
толщиной низко опустив рессоры. Извозчик тронулся.

Из блестящего центра города извозчики ехали к окраине, в квадратную
петербургскую темноту с желтью фонарей. Шли рабочие глухие кварталы, с
скверными запахами, дымами. Прыгали извозчичьи пролетки по плохо вымощенной
мостовой. У Невской заставы притухшим дымом дымились трубы фабрик. Извозчики
ехали. Пошла неизвестная окраина с какими-то грязными трактиришками.
Мостовая стала, как уездная гать. Пролетки ехали медленно. Скоро, свернув с
дороги на проселочник, окрылись в темноте.

В поле первый извозчик остановился. Савинков, слезая с пролетки,