были голоса немцев, потому что если бы разведчики были обнаружены, то
наверняка бы вспыхнула перестрелка - без перестрелки не обошлось бы. Но
пока там было тихо, теплилась надежда на удачу разведки.
не окликнул его, а лишь негромко потопал ногами, давая тем понять, что не
спит, наблюдает и греется.
Теперь тут было ненамного теплее, чем в поле, печка-бидон уже не горела,
но карбидка тускло светила над ящиками. На его появление в углу возле
телефонного аппарата завозился, начал продувать трубку заспанный, с
поднятым воротником Чернорученко, рядом спал под полушубком, вытянув ноги,
Гутман, возле которого калачиком свернулся намерзшийся за долгое дежурство
Прыгунов. От ящиков поднял сонное лицо Маркин:
расстегнул крючок воротника и ослабил ремень. Усталое, натертое одеждой и
ремнями тело жаждало расслабиться, обрести покой, хотелось вытянуть ноги,
только вытянуть тут было негде.
трубкой.
позывной, по потом опять смолк, комбат подождал и повторил вызов. Наверно,
Гунько тоже спал и не сразу взял трубку. Наконец, приглушенный
расстоянием, послышался его недовольный голос:
обычного в таких случаях вопроса. - Был у Иванова, огурчиков кот наплакал.
Какая же поддержка будет?
надо.
атакую, а не кто другой. Потому и забочусь.
все готово?
наши или немцы.
вернулись - там пусто.
занять и трижды оставить, а майор все будет ссылаться на вчерашние данные
его разведчиков.
раньше, - уклоняясь от бесплодного теперь спора, сказал он. Командир
полка, судя но его продолжительной паузе, не понял или даже удивился его
необычной просьбе.
Наверху. Так что... По плану.
неопределенно молчал, опустил клапан трубки и положил ее поперек телефона.
Маркин, наверно, прогнав свой сон, вопросительно уставился в недовольное
лицо Волошина.
комбат и выругался.
Теперь Гунько от него ни на шаг...
тридцать. Только-только рассветает. Что не сделано за ночь, уже не
сделаешь - некогда. И люди не отдохнут как следует. В шесть надо уже
завтраком накормить. Ни доразведать, ни осмотреться... Но им же надо до
полудня об исполнении доложить. Чтобы успели их продвижение в суточную
сводку включить. Потому и эта спешка.
том. Он был человек дисциплинированный, и оспаривать решение командира
полка, да еще в присутствии подчиненных, было не в его правилах. Но и
сдержаться он тоже не мог, столько уже накопилось в его душе за эту
беспокойную ночь.
До четырех ноль-ноль. В четыре я вас подниму, сам часик вздремну.
точку на светлой под фонарем доске ящика.
бритву, мыльницу и маленькое, треснувшее посередине зеркальце. Комбат
начал готовиться к бритью, а начштаба расслабленно сидел, неопределенно
глядя на его приготовления.
подтвердил:
ящиками. С глубоким шумным дыханием спал, лежа на спине, Гутман, далеко
вытянув ноги в потертых, со сбитыми каблуками кирзачах. В углу над кожаным
футляром своего аппарата, поминутно подхватываясь, дремал Чернорученко,
иногда вызывал "Волгу" и продувал трубку. В печурке багровым отсветом
догорали остатки углей, и слабые отблески от них лежали на темных жердях
перекрытия.
вовсе не потому, что завтра предстоял трудный бой, в котором могло
произойти худшее из всего, что происходило на любой войне. Просто он
чувствовал на подбородке щетину и знал, что завтра времени у него не
будет. Теперь же настала самая тихая пора ночи, когда, кроме немцев, вряд
ли кто мог его потревожить, и он успокоенно расслабился, оставаясь в этой
тиши наедине с собой и своими заботами.
думал, вздыхая, какой зверски трудной выдалась эта война. Была ли когда
еще такая в истории? Сталинград позволил вздохнуть с облегчением и
надеждой, военная удача на юге склонилась наконец в нашу сторону, наверно,
теперь там веселее. Но здесь, в этих лесах и болотах, на этих холмах и
проселках, у разоренных войной деревень и погостов, по-прежнему дьявольски
трудно. По-прежнему враг дерется до последней возможности, упорно
отстаивая каждую высотку в поле и каждый сарай в деревне. Чтобы его
одолеть, сколько надобно силы, организованности и умения, и, если чего
недостает, вся тяжесть борьбы ложится на многострадальную матушку пехоту,
которой платить за все своей большой кровью. И часто те, кто платит по
этому кровавому счету, не могут себе и представить, что где-то не хватило
умения, не управился транспорт или не все оказалось предусмотренным. От
скольких причин зависит, чтобы их кровь оказалась меньшей и не так
катастрофически быстро убывали их жизни. Волошин понимал, что Гунько был
не из худших. На кого-то он мог произвести выгодное впечатление своей
щепетильной исполнительностью, умел приглянуться начальству, лихо доложить
и по всей строгости взыскать с подчиненных. К тому же никто в полку с
таким шиком не носил воинскую форму, как его командир: в форменной шинели
со множеством ремней, планшеткой, в начищенных хромовых сапогах и даже при
шпорах. Вид его был безупречен. А как он ведет себя с подчиненными, как
держится в бою, этого начальству не видно, на поле боя оно с ним не
общается. Зато это известно им, командирам его батальонов. Обращаясь к
командиру полка с просьбой перенести атаку на час раньше, Волошин
наверняка знал, что тот не согласится, откажет. Да и как он мог не
отказать, когда целая система мероприятий в плане уже была привязана к
заранее определенному сроку, над которым командир полка уже не властен. А
жаль. Часов в шесть или даже в половине шестого, в предрассветных
сумерках, батальон, наверное, смог бы тихо, без выстрела преодолеть болото
и зацепиться за склон, траншея на высоте оказалась бы ближе, может, и
удалось бы ворваться в нее, хотя и под огнем. Но тогда становилась
ненужной эта артподготовка, которую следовало отменить, а кто ее отменит?
Ведь в случае неудачной атаки вся вина падет на отменившего артподготовку,
хотя вместо настоящей артподготовки будет одна ее видимость, которая не
столько пособит батальону, сколько раскроет его намерения. Какой вред она
может причинить противнику сорока снарядами, выпущенными за десять минут
на рассвете, когда все немцы будут сидеть в оборудованных за ночь
блиндажах и в траншее останутся одни наблюдатели?
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Пехов Алексей
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Шилова Юлия