незаурядно умные. То, что произошло с ними, было неотвратимо.
потерял его из виду...
то чтобы они пошли на это сознательно. Просто ты следовал себе своей
дорогой, ан глядь - и ты уже в Большом Нью-Йорке, но не в каких-нибудь
затрушенных кварталах, а устроен вполне прилично. Биография теперь стала
делом выбора. Иметь биографию или не иметь теперь всецело зависит от тебя.
состоятельный, я мог бы быть ему выгодным клиентом; тем не менее я не
различил в его голосе и намека на укор) - теперь спрашивал, зачем мне
нужен Гарри Фонштейн. Я сказал, что сумасшедший старик в Иерусалиме
нуждается в помощи Гарри. Свердлов тут же прекратил расспросы.
Гарри достойнейший человек. Но жена у него несколько деспотичная.
невзлюбила Сореллу. Очень скоро понимаешь, как дополнять простейшие
высказывания, которыми ограничиваются люди типа Свердлова. Они держатся
замкнуто и чуждаются (а может быть, и не выносят) психологических
сложностей.
о смерти моего отца: зачем касаться болезненной темы. - Мне кажется, еще в
ту пору, когда у Сореллы не сходил с языка Билли Роз.
с этим считаться... Значит, они и при вас разговаривали о Билли?
разве Гарри мог притязать на Билли Роза: Билли много для него сделал, чего
еще он хотел? К такому человеку, как Роз, рвется столько людей - ему
приходится положить этому какой-то предел.
неотрывна от вопроса о европейском еврействе. О чем это нам говорит?
Возьму в качестве рабочего термина "справедливость". Нам раз и навсегда
продемонстрировали, что уповать, а может, и рассчитывать на нее напрасно.
О справедливости следует забыть... но, поскольку мы так долго относились к
ней всерьез, почему бы нам и не относиться к ней по-прежнему.
него ждали?
восстановление справедливости, да и вообще что-либо. Свердлов дал мне
понять: чтобы затевать разговоры о справедливости, надо быть не только без
такта, но и без царя в голове. И если бы призрак барона Шарлю, витая в
телефоне с кемперским раструбом, услышал наш разговор, он поспешил бы
заткнуть уши. Я не очень виню себя и вовсе не считаю, что поступил глупо.
На худой конец, было несколько некстати позвонить Свердлову, чтобы навести
справки, а потом ни с того ни с сего переключиться, начать рассуждать на
отвлеченную тему, и еще и Свердлова пытаться втянуть. Над этими вещами я
размышлял наедине - кому какое дело, чем увлекается человек, который живет
бобылем в огромном филадельфийском особняке, где ему не по себе, и который
перестал понимать разницу между мрачными раздумьями и приличествующей
случаю беседой. Не стоило ни с того ни с сего заводить со Свердловым
разговор ни о справедливости, ни о чести, ни об идеях Платона, ни об
упованиях евреев. Во всяком случае, по его тону я почувствовал, что он
спешит отделаться от меня, и тогда сказал:
говорит по-английски, взял с меня обещание разыскать Фонштейна. Сказал,
что не сумел его найти.
очень похоже на меня?
принял его слова на веру. Он же должен был посмотреть в справочник. Я
думал, это само собой разумеется. Наверное, вы правы.
мне на мою однобокость. Что и говорить, было глупо не посмотреть в
телефонный справочник. Умный, умный, а дурак, как говорят старики. Потому
что Фонштейны в справочнике числились. Узнать их номер телефона ничего не
стоило. Их имена были внесены туда, как и миллионы других имен, мелким
шрифтом, ряд за рядом, строчка за строчкой - конца-краю им не видно.
обдумывая, с чего начну, с каким неподдельным чувством извинюсь за то, что
пренебрегал ими. Если они не удержатся от упреков - что ж, я их заслужил.
Люди пожилые, они, наверное, рано ложились спать. Набрав номер раз десять,
я пал духом и сам пошел спать. А когда лег - без особой опаски, хоть и
остался один в громадном особняке, при том что в городе нет недостатка во
взломщиках, готовых и на мокрое дело, - взял книгу и настроился почитать
подольше.
любопытно, что помогало ей уснуть. Стало необходимо понять, о чем она
думала. В последние годы ее потянуло к книгам типа "Kore Kosmu" ["Дева
мира" - фрагмент греческой герметической литературы в эклогах Иоанна
Стабея (V в.), восходит к мифу, лежащему в основе книги Еноха],
"Hermetica" [собрание религиозных и философских трактатов, в которых
посвященным от имени Гермеса Трижды-величайшего открываются все тайны
мира], отрывкам из "Zohar" ["Зогар" (Сияние) - анонимная книга (конец XIII
в.), в основном посвященная мистическим толкованиям "Пятикнижия"]. Подобно
Морелле, героине рассказа По [Морелла - героиня одноименного рассказа
Э.А.По (1809-1849) - любила читать мистические трактаты]. Странно, что
Дейрдре почти никогда об этом не упоминала. Она была не из скрытных, но и
свои воззрения, и свою веру - и здесь она не исключение - предпочитала ни
с кем не обсуждать. Я любил смотреть на нее, когда она читала, - книга
всецело поглощала ее, она застывала под одеялами мумия мумией на своей
половине нашей антикварной кровати, слова от нее не добьешься. Парные
канделябры по обе стороны походили на обронзовевший терновник. Я вечно
приставал к Дейрдре с просьбой купить такие лампы, при которых можно
читать. Но никакие доводы на нее не действовали: во всем, что касалось
вкуса, ее было невозможно переубедить, - и вот уже три года, как она
умерла, а я все еще рыщу в поисках ламп: эту отлитую в бронзе куманику мне
никогда не заменить.
бессонницей, а так как я терпеть не могу бодрствовать по ночам, я взял за
правило читать в постели до двенадцати, особое внимание уделяя
подчеркнутым Дейрдре абзацам и пометкам в конце книги. Для меня это своего
рода сентиментальный обряд.
сморило и я уснул.
сны-желания, сны-символы. Случаются, однако, и сны по делу, которые бьют
прямо в точку. Наверное, мы видим такие сны, которых заслуживаем, и - кто
знает - может быть, их предуготовляют втайне от нас.
выкарабкаться из него, с этого все начинается. Вернее, все мои усилия уже
давно направлены на это. Яма эта кем-то вырыта, причем это не могила, а
западня, поставленная кем-то, кто неплохо знал меня и предвидел, что я в
нее провалюсь. Я могу выглянуть из котлована, но выбраться из него не
могу: ноги мои связаны, опутаны не то корнями, не то веревками. Я шарю по
земле, ищу, за что бы ухватиться. Нужно подтянуться на руках - только в
них мое спасение. Если бы мне удалось перевалить через край, я выпростал
бы и ноги. Но я уже до того измотан, запален, что, даже если б мне и
удалось выбраться, я бы уже не мог дать отпор. За моими потугами следит
человек, который подстроил эту ловушку. Мне видны его сапоги. Чуть
поодаль, в такой же ямине, выбивается из последних сил кто-то еще. Ему
тоже не суждено выбраться. Не скажу, чтобы отчаяние или страх смерти
возобладали во мне над остальными чувствами. Сон этот обращали в кошмар
моя глубокая убежденность в ошибке, неверной оценке своих возможностей и
осознание того, что я полностью истощен. Все мое существо было подорвано.
Я напряг мускулы - впервые в жизни я ощущал каждый из них, вплоть до
самомалейшего: они служили мне верой и правдой, но этого было
недостаточно. Я не мог заставить себя сделать усилие, не соответствовал
обстановке, не мог собраться. У меня нет никаких оснований просить вас
разделить мои чувства, и я не стану вас винить, если вы от этого
уклонитесь: я и сам так всегда поступал, я всегда уклонялся от крайностей,
даже во сне. И потом, все мы понимаем, насколько отяготителен мой сон:
жизнь так многолика, а тут грандиозный маскарад рода людского низведен до
масштабов дыры в земле. Но смысл сна не сводится только к этому, он
вдобавок существенно помогает истолковать все, что я поведал о Фонштейне,
Сорелле и даже о Билли. Иначе я не стал бы его описывать. Ведь это даже не
так сон, как весть. Мне продемонстрировали - я и во сне это понимал, - что
я допустил ошибку, ошибку длиною в жизнь: оступился, сфальшивил, и теперь
она явлена мне вполне.
делал ставку с ранних лет: и изворотливость, результат жизни, отданной
ловкачеству и трудам, которая помогает тебе истолковывать все то так, то
сяк, - надо же как-то заделывать бреши в бастионах твоих заблуждений, и
Шилова Юлия
Курылев Олег
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Белогорский Евгений
Ибсен Генрик