лет, - нижнее белье по системе профессора Густава Егера, трикотаж,
запатентованный во всех цивилизованных странах мира, белье "Реформ", по
системе доктора Ламана!" Настало время сделать первое па.
Модестгассе и, поколебавшись секунду, остановился перед кафе "Кронер"; в
стеклянных дверях, затянутых изнутри зеленым шелком, я увидел свое
отражение - я был хрупкий, можно сказать, маленький, и походил не то на
молодого раввина, не то на художника; волосы у меня были черные, и весь я
был в черном; нечто неуловимое в моей внешности обличало во мне
провинциала; я еще раз рассмеялся и открыл дверь; кельнеры ставили на
столики вазы с белыми гвоздиками и перекладывали с места на место меню,
переплетенные в зеленую кожу; кельнеры были в зеленых фартуках и черных
жилетах, в белых рубашках с белыми галстуками; две молоденькие девушки -
румяная блондинка и бледная брюнетка - возводили на прилавке целые
кондитерские сооружения, выкладывали штабелями бисквиты, обновляли вензеля
из крема, начищали до блеска серебряные лопаточки для тортов. В кафе еще
не было ни одного посетителя; повсюду царила безукоризненная чистота, как
в больнице перед обходом главного врача, и кельнеры исполняли свой
балетный номер, пока я проходил мимо них легким танцующим шагом, - ведь я
был солист; статисты и кулисы находились в полном моем распоряжении;
статисты были хорошо выдрессированы, все шло отлично, я восхищался тем,
как эти три кельнера двигались от столика к столику и точно рассчитанными
движениями ставили то солонку, то вазу с цветами, то слегка подвигали меню
- очевидно, оно должно было лежать под определенным углом к солонке, - то
ставили пепельницы из белоснежного фарфора с золотым ободком. Как хорошо!
Все мне нравилось, приятно поражало меня. Вот это город так город, таких
кафе я не видел в глухом захолустье, где мне приходилось жить до сих пор.
блокнот и ящичек с карандашами и сел; кельнеры возвращались из кухни,
бесшумно толкая впереди себя сервировочные столики, - они расставляли
судки с приправами, развешивали газеты, укрепленные на палках. Я открыл
свой блокнот и прочел - в который раз? - вырезку из газеты, приклеенную к
внутренней стороне обложки: "Открытый конкурс на постройку бенедиктинского
аббатства в долине реки Кисса между селениями Штелингерс-Гротте и
Герлингерс-Штуль, приблизительно в двух километрах от деревни Кисслинген;
каждый архитектор, верящий в свои силы, может участвовать в конкурсе.
Документация выдается в нотариальной конторе доктора Кильба - Модестгассе,
8, за плату в размере 50 (пятьдесят) марок. Последний срок подачи проектов
- понедельник 30 сентября 1907 года, 12 часов дня".
кирпичей, определяя, хорошо ли они обожжены, и осматривал целые горы
ломаного базальта, так как собирался использовать базальт для облицовки
дверных и оконных проемов; обшлага моих брюк были забрызганы грязью, жилет
измазан известью; в конторе то и дело раздавался крик: неужели до сих пор
не прибыли камни для мозаичного изображения "агнца божьего" над главным
порталом? На строительной площадке возникали бесконечные перепалки;
ассигнования то приостанавливали, то снова разрешали; каждый четверг перед
моей конторой выстраивалась целая очередь десятников - в пятницу им надо
было выдавать рабочим заработную плату; а вечером, совершенно измотанный,
я садился на станции Кисслинген в чересчур натопленный вагон пассажирского
поезда, опускался на мягкий диванчик в купе второго класса, и в темноте
меня везли через нищие деревеньки, затерявшиеся среди свекловичных полей;
кондуктор заспанным голосом выкрикивал названия станций: Денклинген,
Додринген, Кольбинген, Шаклинген; на товарных платформах высились горы
свеклы, приготовленной для погрузки, в темноте они казались серыми и
походили на горы черепов, а поезд шел все дальше через свекловичные поля,
неизменно через свекловичные поля; выйдя из вокзала, я валился в первую
попавшуюся извозчичью пролетку, а дома падал в объятия жены; жена целовала
меня, с нежностью гладила мои усталые глаза, с гордостью проводила рукой
по следам известки на рукавах моего пиджака; после кофе, положив голову к
ней на колени, я закуривал сигару, о которой так мечтал, сигару за
шестьдесят пфеннигов, и рассказывал жене о каменщиках, проклинающих все на
свете; этих ребят надо знать - они не злые, пожалуй, только немного
грубоватые и немного слишком красные, но я умел с ними ладить; время от
времени им надо было поставить ящик пива и отпустить несколько шуток на
нижненемецком диалекте, не следовало только брюзжать, иначе они вывернут
тебе под ноги полное корыто известкового раствора (так они сделали, когда
на стройку приехал уполномоченный архиепископа по делам строительства) или
же сбросят балку с лесов (так они сделали, когда к нам явился
правительственный инспектор, - гигантская балка рухнула к самым его
ногам).
меня, ведь сейчас так много строят, строят повсюду. И, конечно, они
красные, почему бы им не быть красными? Но самое главное, они хорошие
каменщики и помогают мне выдержать сроки; стоит мне подмигнуть им, когда я
взбираюсь на леса с какой-нибудь очередной комиссией, и они готовы на все.
мне меню; я поднял карандаш и, скандируя, перечислил по пунктам свой
завтрак с таким видом, будто ни разу в жизни иначе не завтракал: небольшой
кофейник на три чашки кофе, потом, пожалуйста, поджаренный хлеб - два
ломтика черного хлеба, масло, апельсиновый джем, яйцо всмятку и сыр с
красным перцем.
пробирался мимо столиков, покрытых зелеными скатертями, к окошку кухни, и
тут прозвучала первая из задуманных мною реплик; статисты были хорошо
вымуштрованы, а я оказался хорошим режиссером.
когда я уверенными штрихами рисовал оконные наличники на безгрешно чистой
бумаге; он остановился передо мной в ожидании; я поднял голову, удивленно
воззрился на кельнера и отнял карандаш от бумаги.
количество сыра?
вымесить, а теперь послушайте, уважаемый, я буду завтракать здесь завтра и
послезавтра, через три дня и через три недели, через три месяца и через
три года. Понятно? И всегда в одно и то же время, около девяти.
часто пугала точность, с какой исполнялись мои планы, непредвиденного
почему-то никогда не случалось; через два дня все уже называли меня
"господином, который заказывает сыр с перцем", через неделю - "молодой
художник, который всегда завтракает около девяти", а через три недели -
"господин Фемель, молодой архитектор, выполняющий крупный заказ".
тянулись много лет, Леонора, десятилетия, вплоть до нынешнего дня: то
требовался ремонт, то аббатство расширялось, а через сорок пять лет его
восстанавливали по старым чертежам; один Святой Антоний займет у вас целую
полку. Да, вы правы, вентилятор бы здесь не помешал. Сегодня жарко. Нет,
спасибо, я не хочу сесть.
девятьсот пятьдесят восьмого года, линия крыш снова была непрерывной, без
зияющих брешей; на пестрых скатертях в садиках на крышах стояли чайники.
Женщины загорали на солнце, растянувшись в шезлонгах; вокзал бурлил, в
город возвращались отпускники. Может, именно поэтому старый Фемель так
нетерпеливо ждал свою внучку Рут. Уж не уехала ли она за город, оставив на
время "Коварство и любовь"? Он несколько раз осторожно отер лоб носовым
платком, всю жизнь он был нечувствителен к жаре и холоду; в правом углу
окна Гогенцоллерны все еще скакали на бронзовых конях, обратясь лицом к
западу; они ничуть не изменились за сорок восемь лет, не изменился и его,
Фемеля, верховный главнокомандующий; все роковое тщеславие этого монарха
обнаруживалось в посадке головы. Улыбаясь, рисовал я тогда за столиком в
кафе "Кронер" постамент, на котором еще не было изваяния; тем временем
кельнер принес мне сыр с перцем. Я был всегда так уверен в своем будущем,
что настоящее казалось мне законченным прошлым; был ли это мой первый,
самый первый завтрак в кафе "Кронер" или же трехтысячный? Каждый день я
приходил в кафе "Кронер" ровно в девять часов, только высшая сила могла
мне помешать; я перестал приходить, когда верховный главнокомандующий,
этот дурень, который все еще скачет на бронзовом коне, держа путь на
запад, призвал меня под свои знамена. Сыр с перцем? Ел ли я тогда эту
странную красновато-белую размазню в первый раз? Она, кстати, была не
такая уж невкусная. Я придумал это блюдо час назад в курьерском поезде,
который на всех парах мчался к городу с севера; я хотел придать своему
неизменному меню необходимую индивидуальную черточку. Ел ли я все это
впервые или уже в тридцатый раз намазывал красноватую кашицу на черный
хлеб, в то время как кельнер убирал рюмку для яйца и отодвигал в сторону
джем?
Акунин Борис
Березин Федор
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс