представляешь, как он ненавидел свою жену! Огромная, толстая,
малограмотная негритянка! Разве она смогла бы вести дело? Конечно, после
его смерти завещание пришлось переписать, - твой отец, если он еще жив,
мог оказаться моим наследником. Кстати, я завещала святым отцам из твоего
колледжа мои четки и молитвенник. Меня всегда мучила совесть, что я так с
ними обошлась, но в то время я нуждалась в деньгах. Твой отец был
порядочной свиньей, упокой господи его душу!
живут так долго. Бедняга!
помоложе. Вот это мужчина, правда?
жалкой улыбкой. - Ну чем еще я могу ему угодить? Знаешь, этот славный
человек спросил, не хочу ли я позвать священника. А я ему говорю: "Право
же, доктор, исповедь меня чересчур разволновала бы - подумайте, чего
только мне не придется вспоминать". Милый, если тебе не трудно, пойди,
пожалуйста, и приоткрой чуточку дверь.
и ножей и голос: "Ох, птенчик, ты действительно думаешь, что у меня
получится?"
встал, подай мне, пожалуйста, щетку для волос. Еще раз спасибо. Большое
спасибо. Хорошо, когда у старухи рядом сын... - Она помолчала, наверно,
ждала, что я, как альфонс, буду уверять ее, что она совсем еще не старая.
- Я хотела поговорить с тобой насчет моего завещания, - продолжала она с
легкой обидой, приглаживая щеткой свои густые, неправдоподобные волосы.
пустовато. Наличных на обстановку не хватает.
рекламу этому американскому притону. В конце концов, я как раз и хотела
тебе это сказать: гостиница когда-нибудь будет твоей. Мне только вот что
хотелось тебе объяснить... Законы такие путаные, надо все предусмотреть...
капитал гостиницы в акциях, и я завещала треть Марселю. Если ты с ним
поладишь, он очень тебе пригодится, а мне надо что-то сделать для
мальчика, правда? Он ведь тут не только управляющий. Понимаешь? Ну, ты же
мой сын, ты все понимаешь.
завещаниях собаку съели... Я скажу Марселю, что ты сразу все возьмешь в
свои руки. Только веди себя потактичнее с ним, прошу тебя. Марсель такой
обидчивый.
делах. Постарайся заснуть.
очень долго.
знак любви, и я на цыпочках пошел к двери. Когда я неслышно ее отворял,
чтобы не побеспокоить мать, она вдруг захихикала.
играешь?
знаю, что она этим хотела сказать.
в буфете возле бассейна для плавания подавали гаитянские блюда, специально
рассчитанные на вкус американцев; костлявый человек в остроконечной шляпе
лихо выбивал дробь на гаитянском барабане, и вот именно тогда, в первый же
вечер, у меня родилась честолюбивая мечта превратить "Трианон" в
первоклассное заведение. Пока что он явно был гостиницей второго сорта. Я
понимал, что только мелкие туристские агентства посылали туда своих
клиентов, и сомневался, чтобы его доходы могли удовлетворить наши с
Марселем потребности. Я решил преуспеть, и преуспеть крупно; когда-нибудь
я еще буду иметь удовольствие отсылать лишних постояльцев с моей
рекомендацией в "Эль Ранчо". И как ни странно, мечта моя, хоть и
ненадолго, сбылась. За три сезона я превратил обшарпанный "Трианон" в
самую модную гостиницу Порт-о-Пренса, а потом еще три сезона наблюдал, как
она снова приходит в упадок, пока наконец не докатился до того, что у меня
остались только Смиты в номере люкс "Джон Барримор" да мертвый министр в
бассейне.
холма, вступил в свои владения, где я уже ощущал себя полновластным
хозяином. Завтра я проверю с Марселем счета, познакомлюсь с персоналом
гостиницы и возьму бразды правления в свои руки. Я уже подумывал, как бы
откупиться от Марселя, но с этим, конечно, придется обождать, пока моя
мать на отойдет в мир иной. Мне предоставили большой номер на одной
площадке с ней. Мебель, по ее словам, была оплачена, но полы надо было
перестилать, они гнулись и скрипели под ногами, а единственной ценной
вещью в комнате была кровать - хорошая, большая кровать с медными шишками,
в стиле королевы Виктории - мать понимала толк в кроватях. Первый раз на
моей памяти я ложился спать, зная, что мне не придется платить за ночлег и
за утренний завтрак либо остаться в долгу, как в колледже св.Пришествия.
Ощущение было на редкость приятное, я крепко заснул и проснулся, только
когда меня разбудило отчаянное дребезжание старомодного звонка, а мне как
раз снилось - бог знает почему - боксерское восстание.
халат и отворил дверь. В тот же миг на площадке отворилась другая дверь и
оттуда появился Марсель; его плоское негритянское лицо было заспанным. На
нем была ярко-алая шелковая пижама, и, пока он топтался у двери, я успел
разглядеть над кармашком монограмму: "М", переплетенное с "И". Я не сразу
сообразил, что означает это "И", пока не вспомнил, что мать зовут Иветтой.
Что это было - дар любви? Вряд ли. Скорее всего, вызов общественному
мнению. У матери был хороший вкус, а у Марселя - отличная фигура, которую
стоило наряжать в алые шелка; мать была не такая женщина, чтобы
заботиться, как на это посмотрят второсортные туристы.
внимание, что он вошел без стука.
чем сон о боксерском восстании. Лунной ночью я гулял по берегу озера,
одетый, как церковный служка; тихая, неподвижная гладь притягивала меня, с
каждым шагом я все больше приближался к воде. И вот мои черные ботинки уже
совсем погрузились в нее. Потом задул ветер и вода в озере поднялась, как
небольшой девятый вал, но, вместо того чтобы захлестнуть меня, он высокой
грядой пошел прочь, и вот мои ноги уже ступали по сухим камням, озеро
превратилось в дальний отблеск в каменистой пустыне, а острая галька
резала мне подошву сквозь дыру в башмаке. Я проснулся от суматохи, которая
поднялась на всех этажах и на лестнице. Моя мать, Madame la Comtesse,
умерла.
здешнего климата, и мне пришлось явиться к покойнице в спортивной рубашке.
Я купил ее на Ямайке; она была ярко-красная и украшена рисунками из книги
восемнадцатого века о жизни острова. Мать уже прибрали - она лежала на
спине в прозрачной розовой ночной рубашке, с двусмысленной улыбкой на
губах, в которой светилось какое-то тайное и даже чувственное
удовольствие. Но пудра на лице спеклась от жары, и я не мог себя заставить
поцеловать эти окаменевшие хлопья. Марсель чинно стоял у кровати, одетый
во все черное, и слезы скатывались по его лицу, словно вода с черной крыши
во время ливня. До сих пор я смотрел на него как на последнюю материнскую
причуду, но когда он сказал мне с мукой в голосе:
окрепли. Погодите немного. Будет лучше, если вы подождете... - я понял,
что он не просто альфонс.
кончается.
дождевые капли, но тут же вернулся, встал возле покойницы на колени и
прижался губами к простыне в том месте, где ее приподнимала округлость
живота. Он стоял на коленях и выглядел в своем черном костюме, как
негритянский жрец, совершающий какой-то непристойный обряд. Ушел из
комнаты не он, а я: это я пошел на кухню и распорядился, чтобы слуги снова
принялись за дело и приготовили постояльцам завтрак (даже повар так
плакал, что совсем выбыл из строя); это я позвонил доктору Мажио (телефон
в те времена еще работал).
был в таком замешательстве, что только пробормотал:
сказать, чтобы она была очень аккуратна; ящики бюро были битком набиты
счетами и квитанциями, сложенными без всякой системы и даже не по годам.
Порою в пачке квитанций из прачечной я натыкался на то, что раньше принято
было называть billet doux [любовной запиской (фр.)]. Одна из таких
записочек, нацарапанная по-английски карандашом на оборотной стороне меню,
гласила: "Иветта, приходи ко мне сегодня ночью. Я гибну. И жажду
coup-de-grace" [здесь: чтобы ты меня доконала (фр.)]. Кто это писал -
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Березин Федор
Муркок Майкл
Орлов Алекс
Вронский Константин