Чтение 16–й страницы книги ~Глухомань~

Сказать, что я разобрался в шифрованном сообщении угроначальника, не
берусь. Я не разбирался - я почувствовал, что Вахтангу грозит какая-то
неприятность. А потому и бежал, сознательно забыв о личном транспорте. Уж
этому-то нас советская власть обучила.

Вахтанг ждал скорее в недоумении, нежели в тревоге. Но как только я ему
выпалил обрывки разговора с начугро, тревога его почему-то исчезла, а
недоумение возросло.

- Кощей?.. Что значит - кощей?

- В сказках. Жадный такой, под себя гребет. Скупой, словом.

- А, так то - Скупцов!.. - догадливо сказал Вахтанг. - Есть у меня такой.
Только он не кладовщик никакой, он помощник мой по обеспечению...

- Где его кладовка?

- Нет у него никакой кладовки. У него - выгородка такая. Он там особенно
ценные инструменты...

- Пошли в выгородку.

- Зачем?

Порой мой друг бывал на редкость бестолков. Я разо-злился:

- Шмон!.. Переводить?

- Не надо. - Вахтанг обиделся. - Сам пойму.

И пошел вперед.

Вскрыли мы дверь этой выгородки и прямо в центре помещения увидели два
здоровенных заводских мешка с сахаром. Вахтанг очень удивился:

- Зачем сахар, слушай?

- Для варенья, - автоматически пояснил я, соображая, что нам делать с
этим подарком районного уголовного розыска. - Вот до чего доводит борьба с
народным удовольствием. Теперь это удовольствие тебе боком выйдет, если его
найдут здесь с понятыми.

Вахтанг воспрял, полусонное полублаженство разом его покинуло, как только
я упомянул о понятых. Даже глаза блеснули искрой некоторого озарения.

- Тогда так. Один мешок ты, один мешок - я.

- И куда?

- Подальше.

Адрес был на редкость точным, а мешки - на редкость тяжелыми. Но это все
я, как водится в России, узнал с опозданием. А тогда мы выволокли мешки из
его конторы - благо, вечер был темным, - и я спросил, порядком задыхаясь:

- Сколько в нем?

- Семьдесят пять. Оттащишь прямо по путям.

Вахтанг - а, надо признать, он был силен, - поднатужившись, поднял мешок
и взвалил его на мои плечи. Я не просто присел - это, так сказать,
естественно, - я, присев, почему-то побежал. Ну, теперь-то понимаю почему.
Когда на вас наваливают тяжесть в семьдесят пять килограммов, а все ваше
естество определяет вес этой тяжести не менее чем в сто с походом, ваш
организм стремится к самосохранению и - бежит. Из-под груза, а он - на
плечах. Значит, бежит вместе с грузом, поскольку податься некуда. Вероятно,
по этой причине ослик Санчо Пансы и бегал, когда на него усаживался хозяин,
как утверждает Сервантес. И я, стремясь из-под тяжести, помчался с мешком на
плечах. Прямо по путям.

Точнее - между ними, но мне от этого легче не было. Инстинкт, заложенный
в любое существо ради спасения, гнал меня вперед просто потому, что
остановиться я не мог, а сбросить груз на бегу тоже не мог, так как тут уж
вмешивалось нечто человеческое: а как я его потом подниму? И это
человеческое вступало в конфликт с естеством, результатом чего и являлся мой
бег.

Словом, полный абзац.

Оборвался этот абзац криком. Нашим, родным до боли:

- Стой!.. Стой, стрелять буду!..

Может быть, я бы и остановился, я - человек законопо-слушный. Но мешок на
моей спине явно имел какие-то свои взгляды на закон, а поскольку в данный
момент я подчинялся его инерции, то при всем, как говорится, желании...

А он и вправду пальнул. Не мешок, конечно, а страж с карабином моего
выпуска и отстрела. Грохот и толчок в спину слились в единый коктейль, но
толчок был покрепче, и я полетел носом в то, что всегда у нас рядом с
рельсами, как бы при этом железная дорога ни называлась. Уточнять не буду,
не до этого. Пуля (если, разумеется, она была) за-стряла в сахаре, а я - под
мешком.

Как я из-под него выцарапался, не помню, хоть убейте. По-моему, с помощью
бдительного железнодорожного стража, который в погоне за мной наткнулся на
мешок, под которым я корчился. Наткнулся, грохнулся, сдвинув с меня груз и
подвигнув на активные действия. Вскочить сил у меня не нашлось, но я
откатился на путь и замер между рельсами. А когда охранник, матерясь во всю
глотку, поднялся и кинулся почему-то вперед, я тоже, естественно, поднялся,
но дунул назад.

Вокруг уже шла несусветная кутерьма. Где-то орали, кричали, клацали
затворами, светили фонарями и - бегали. И спасло меня от крупных
неприятностей интуитивное чувство, что каждому советскому человеку
свойственна стойка "руки по швам". Основываясь на нем, я, кое-как в темноте
отряхнувшись, выпрямился в полный рост и за-орал начальственным баритоном:

- Что за стрельба?.. В чем дело?..

Советский человек с детского сада постигает, что орать без видимых причин
имеет право только начальник. Это постижение с возрастом преобразуется в
безусловный рефлекс, который и можно представить зрительно, как "руки по
швам". Вот вся железнодорожная стража и стала "руки по швам", а опомниться я
им не дал:

- Кто стрелял? Фамилии! Доложить! Немедленно! Где начальник караула?

Ну, и тому подобные словосочетания, привычные для советского уха. Однако
малость, видимо, перебрал, так как в промежутке, когда я раздувал легкие для
очередной порции воздуха ради очередной начальственной тирады, послышался
голос из сумрака:

- А вы кто такой? Извиняюсь, конечно...

И совсем близко от меня обрисовалась некая недоверчивая фигура. Я бы влип
или опять ударился бы в малопер-спективные бега. Но неожиданно меня
поддержал тоже начальственный голос с легким грузинским акцентом:

- Товарищ из райкома. А я - начальник мастерских. Мы совещались,
понимаешь, а тут - стрельба...

- Никак товарищ Кобаладзе?

Из сумрака материализовался Вахтанг, стал рядом со мной и подтвердил:

- Товарищ Кобаладзе. В чем тут вопрос?

- Расхититель государственной собственности, товарищ Кобаладзе. На окрик
не остановился, пришлось стрелять. В воздух. Он мешок бросил, а сам скрылся.

- Так составьте протокол, - сурово сказал Вахтанг. - И объяснительную
записку для непосредственного начальника. Поиск похитителя продолжить в
направлении задержания.

Больше всего мы не любим оставлять письменные свидетельства: они суживают
поле для сочинительства. Поэтому озадаченные охранники сразу примолкли. Мы
намеревались тихо удалиться в мастерские, как вдруг прозвучал новый голос:

- А, товарищи начальники!

К нам, чуть покачиваясь, подходил главный редактор нашей местной газеты
Метелькин. Он был в радостном подпитии, а в этом состоянии его несло без
всякого удержу.

- Друг! Лучший друг юности моей комсомольской! Он спас меня, мой
Ихтиандр, вытащил из волжских пучин, я ему - до гроба! Он назначен
начальником нашей Сортировочной, и я его - р-рекомендую. Конечно, добро
должно быть с кулаками, но их надо разжимать, чтобы пожать руку друга. Разве
я не прав?

Метелькин громко икнул, а друг пожал нам руки, сказав:

- Рад. Маркелов. Вроде стрелял кто-то?

- Охрана по расхитителям государственной собственности, - пояснил
Вапхтанг. - Сейчас, возможно, приведут.

- Ко мне в кабинет, - строго сказал Маркелов.

- Приложение выпускать буду, - вдруг объявил Метелькин. - Еженедельное.
Название - "Смейте!". От глагола "не сметь". Так сказать, вопреки.

- Балабол, - с усмешкой проворчал Маркелов.

- В начале - эпиграф, - воодушевленно продолжал наш главный и
единственный редактор на всю Глухомань. - Предположим так: "Смерть - не
сметь! Мы жизни рады. С приветом к вам, мы ждем награды!" Пошли коньячку
выпьем ради встречи с салютом.

Мы мягко отказались, и комсомольские друзья отправились допивать до
нормы. Когда болтовня Метелькина за-глохла, я с чувством сказал:

- Ты спас меня, Вахтанг.

- Нет, это ты спас меня, батоно! - горячо возразил Вахтанг. - Этот
мерзавец, этот сын шакала прятал награбленное в моей конторе! Разве бывает
большая низость?..

- А куда ты девал второй мешок?

- Доволок до канавы, - улыбнулся Вахтанг. - Вспорол и высыпал в воду.
Концы в воду, я правильно сказал?

- Ты правильно сказал, генацвале.

Вахтанг довольно заулыбался, но вдруг грустно задумался и со вздохом
спросил:

- Скажи, пожалуйста, зачем человеку столько ворованных сладостей? Ты
сказал: для варенья?

- Я имел в виду самогон.

- Фу!.. - с великим отвращением сказал Вахтанг.

На другой день случился обыск, но ничего, естественно, не нашли. Сын
шакала получил срок и отбыл, и все пошло по-прежнему, если не считать того,
что в недалекой канаве расплодились огромные сизые мухи. Однако концы стоили
того, чтобы их спрятать в воду.

Абзац? Да нет, пожалуй, скорее отступ.

Написал вот, что концы удобнее всего прятать в воду, и вспомнил о
случайном знакомстве со спасителем Метелькина, а ныне начальнике нашей