Чтение 16–й страницы книги ~Хозяйка гостиницы~

- Верочка, что это такое: предмет искусства, начинается на "а", шесть букв?

- Таля, нам нужно поговорить.

Он вздрогнул, как побитая собака, - всем телом.

- Пойми, - сказала Вера, - я больше не могу.

- Да знаю, я вел себя безобразно, бессовестно. Клянусь, это в последний раз. Стану другим человеком. Ты мне веришь?

- Нет, но дело не в этом. Как ты думаешь жить дальше?

- Не знаю…. Мне необходимо отдохнуть. Я устал, понимаешь? Все от меня чего- то требуют. Жена… Начальство… Теперь - ты…

- Я ничего не требую. Я, как друг, хочу тебе помочь.

- Мне нужна любовь, а не дружба, - напыщенно сказал Кораблев.

- Пусть будет любовь.

- Ты меня любишь?

- К сожалению, да.

- Так не любят. Когда любят по-настоящему, все готовы сделать для любимого человека. А я что от тебя вижу? Одни нравоучения. Никакой заботы.

Это было так обидно, что Вера заплакала.

- Не плачь, любимая, - сказал Таля, и так сказал, что у нее зашлось сердце…

Через неделю опять пропал, на целых две ночи. Вернулся мятый. Снова каялся. Да что тут говорить? Тысячи пьяниц каются и клянутся, клянутся и каются. Вера окончательно поняла, что и тому и другому грош цена. А главное, с каждым разом казался ей Кораблев все более глупым. Ничего не поделаешь - глуп…

- Увы, моя дорогая, - говорила Маргарита Антоновна, - тут ничем не поможешь. Есть французская поговорка: "quand on est mort, c'est pour longtemps, quand on est bete, c'est pour toujours". To есть когда человек мертв, это надолго, когда глуп - навсегда.

- Понимаю. По-русски это короче: пьяный проспится, дурак - никогда. Показался сперва двуногим, а сейчас - на всех четырех… Ну, а делать-то что?

- Надо подействовать на его воображение. Скажите ему…

Тут следовал мастерски разыгранный этюд на тему: "Убитая горем жена убеждает беспутного мужа начать новую жизнь". Со становлением на колени, ломанием рук… Вера смеялась помимо воли, вытирая слезы с похудевших щек.

- Смех смехом, а все-таки что делать?

- Купите ему билет на поезд.

- Куда?

- Туда, где он прописан. Человек в нашей стране должен быть где-то прописан. У него, кажется, есть жена? Отправьте его к жене!

- Она с ним развелась.

- Это плохо. Жена отпадает. Может быть, любовница?

- Кроме себя, никого не знаю.

- Плохо. Постойте-ка…. Блеснула мысль. Сейчас модно ездить исправляться на целину. Отправьте его на целину. Он там исправится.

- Не поедет…

В общем, самой надо было решать. Никто не поможет. Машу бы сюда - посоветоваться… Но Маша далеко, пишет редко и сама-то по уши в глупой любви. Нет, никто не поможет - бери себя в руки, решай.

- Ну, ладно, Таля, даю тебе последний шанс. Еще раз напьешься - уходи из моего дома и больше не приходи.

- Шутишь? - спросил Кораблев, лукаво прищурив глаз. Он был трезв и относительно весел.

- Нет, не шучу.

- А любовь?

- Обойдусь без любви.

- Смотри, пожалеешь.

Надулся. Когда следующий раз пришел пьяный, Вера уложила его спать, а на другое утро сказала:

- Все. Вот тебе деньги на дорогу. Уезжай сегодня же. И не возвращайся.

- Вера, послушай…

- Слушать не буду.

- Но ты подумай…

- Не подумаю.

- Будешь жалеть!

- Не буду.

Ушла на работу. А ведь соврала, что не будет жалеть, - еще как жалела. Каялась, что не взяла в руки, не перевоспитала… Другие же перевоспитывают!

…И за примерами ходить недалеко. Взять, скажем, Соню Хохлову, дежурную четвертого этажа. Молодец женщина! Лет ей уже под пятьдесят, а не скажешь, - складная, свежая, подтянутая. Муж - бывший летчик, в отставке по болезни. Больно ударила его эта отставка, не мог примириться, что не у дел. Устроился по знакомству каким-то регистратором, работа, как говорится, "не бей лежачего". А ему подавай дело - привычное, кипучее. От обиды и безделья начал пить, прогуливать. Долго терпели его на работе, временами он был совсем приличным человеком - добрый, обаятельный, пока не впадал в запой. Терпели-терпели, но все же наконец выгнали за пьянство. А у них с Соней трое детей: два сына и дочь, тогда были еще маленькие. После того как выгнали, муж запил вовсю, опустился до предела, пропивал даже банки с вареньем, что ей удавалось для детей на зиму заготовить. Над ней издевался, даже бил (правда, не часто). Как ей удалось все это вынести: стыд, и побои, и боль, но не развалить семью, а главное, не разлюбить своего Васю, - непонятно! Сейчас старший сын женат, работает на заводе, депутат райсовета - молодой, но очень уважаемый, серьезный человек. Дочь кончила курсы английского языка, летает стюардессой, премию получила на всесоюзном конкурсе. Младший кончает десятилетку, отличник, гордость школы. Словом, дети - один другого лучше. Соня и сама отличная работница, прямо влюблена в свое дело. А главное, золотой человек: во всем и во всех выискивает хорошее, так всегда старается все уладить и с таким отчаянием в худые времена говорила: "Не брошу я Васю. Он отец моих детей, и он хороший отец. Вася только опустился, а когда он трезвый, ему стыдно. И я ведь помню все хорошее, что было у меня с ним. А может, он еще перестанет пить". И перестал! Правда, сначала заработал туберкулез и шесть месяцев пролежал в больнице, а после больницы, вот уже больше года, не пьет… И Соня совершенно счастлива. А еще к тому же им дали трехкомнатную квартиру со всеми удобствами в новом районе: ему как ветерану войны. Раньше-то жили они в разваленном домике, в одной комнате, все впятером - ужас! А сейчас Соня, захлебываясь, рассказывает о горячей воде, о встроенных шкафах, о газовой плите и так далее… Кое-кто над ней за это подтрунивает, и зря: это ведь ее жизнь. И за всем этим Вася, Вася, гордость за него… Похорошела, помолодела, зубы вставила. Недавно, вернувшись из отпуска, со слезами рассказывала, как хорошо отдохнула, какой Вася был мягкий, внимательный, просто жених. "А вы, Вера Платоновна, говорили: брось его, толку не будет…"

Да, умеют же люди перевоспитывать… Но, видно, у нее, Веры, нет для этого душевного величия. И любви - главное, любви не хватает…

Полдороги у Веры навертывались слезы. Но к концу пути она с собой справилась и пришла в гостиницу как всегда-с веселой улыбкой. А там ее ждал сюрприз: приехал из-за границы знакомый дипломат, давний поклонник, и привез коробку чулок, духи и компактную пудру. Вера благодарила, смеялась, а в душе все сверлило: "Может быть, зря я так, круто…" Все-таки горчичное зернышко любви в ней еще оставалось…

Вернулась домой. Кораблева не было. Мать сидела на кухне, вязала чулок. Совсем недавно она этому научилась - говорила, для нервов. Спицы шевелились неодобрительно.

- Ну, как у вас тут, мама?

- А что у нас? Тихо. Свистал-свистал, тюрлюрлюкал, побрился, взял чемодан и ушел. Ко мне заглянул - попрощаться. "Спасибо, - говорит, - мамаша, не поминайте лихом. Простите, если не так". - "Бог простит", - говорю, а сама плачу…

Заплакала. Тут Веру что-то осенило:

- Послушай, мама, это ты ему деньги давала? Признавайся, ты?

Анна Савишна только голову опустила. Вера обняла ее за плечи и тоже заплакала.

- Дуры мы с тобой, дочка. Старая да молодая, а дурость одна.

Так, плачущими, застала их Маргарита Антоновна.

- О дорогая, я так вам сочувствую! Я-то знаю, что такое разбитое сердце…

- Ничего, - сказала Вера и выпрямилась. - Мое сердце не так-то легко разбить. Небьющееся мое сердце.

Вечером они с Маргаритой Антоновной раскладывали пасьянс (тоже для нервов). У той была заветная колода, привезенная из заграничной гастрольной поездки. Карты были тонкие, твердые, необычайно прочные (за три года не разлохматились, не загнулись по углам), но с какими-то неприятными, даже, пожалуй, преступными лицами персонажей - королей, дам и валетов ("В этой колоде единственный порядочный человек - король пик", - говорила Маргарита Антоновна).

Пасьянс был сложный, редко выходивший, и начал уже выходить, когда кто-то постучался в наружную дверь. Стук был неуверенный, робкий. Вера пошла открывать. Это был Кораблев - без шапки, без чемодана, как стеной окруженный сивушным запахом. Редкий зачес на темени стоял дыбом.

- Все пропил. Можешь меня гнать на улицу. Подохну, как собака.

- Входи. Ложись спать.

- Ты ангел, - захныкал он.

- Нет, я не ангел.

И в самом деле, ангелом Вера не была… Назавтра, заняв денег у Маргариты Антоновны, купила ему билет на самолет и шапку. Собрала чемодан - старый, еще Шунечкин, довоенный, с железными оковками по углам, теперь таких не делают. Положила туда белье, тоже все Шунечкино - две рубашки, двое трусов, носки, полотенце. Подумавши, прибавила электробритву… Кораблев был тих и покорен, как нашкодившее дитя, заглядывал в чемодан и все повторял: "Ты ангел". Кажется, он не осознал толком, что его выгоняют. Вера проводила его на аэродром, для верности. Последний поцелуй - и вот уже дежурная уводит его к самолету. Он идет покорно, небольшими поломанными шагами и издали похож на несчастного ребенка. Вот уже и оторвался от земли самолет. Вера чувствует, как что-то у нее внутри именно отрывается с болью…

=40=

Недаром говорится: беда не приходит одна. Не успела Вера проводить, оторвать от души и оплакать Талю, как новая беда: заболела мать.

В Вериной жизни мать как-то само собой разумелась. Всегда рядом, со своей любовью, заботой, тишиной, с легкими войлочными шагами из комнаты в кухню, из кухни в комнату. С особым жестом искривленного указательного пальца, которым она как-то по-своему, наискось, держала иглу… Когда Анна Савишна заболела, мысль о том, что мать не вечна, застала Веру врасплох. А ведь не вечна. Никто не вечен…

Началось с того, что мать, всегда такая ходячая - век на ногах! - стала полеживать. Приготовит обед - и ляжет. Встретит Веру с работы, накормит ее с Маргаритой Антоновной - и ляжет.

- Обленилась я, дочка. Опять лежу.

- Ну что ты, мамочка, лежи, отдыхай. Посуду я перемою.

- Не дам, - трубила Маргарита Антоновна, - через мой труп! Это я буду мыть посуду!

Анна Савишна порывалась встать. Знала она, как моет посуду Маргарита Антоновна. Каждый раз тарелки либо чашки недосчитаешься…

- Лежи, мамочка, лежи. - Вера надевала клеенчатый фартук.

Анна Савишна покорно ложилась. Всегда кроткая, но твердая, она стала покорной, и это Веру тревожило. И еще худоба. Никогда не была полной, а сейчас совсем высохла.