Чтение 16–й страницы книги ~Избранные ходы~

С Нынкиным и Пунтусом после дня донора стало твориться неладное. Словно
они сдали кровь не государству, а перелили ее друг в друга, просто
обменялись ею. Если встретились они на абитуре примерно одинаковой
упитанности молодыми людьми, то теперь их диполь, словно устав держаться на
сходстве сторон, перешел к новой форме симбиоза -- контрастной. У Пунтуса
стал появляться пикантный животик, округлились щеки и бедра, но самое
страшное -- ему перестали идти его роговые очки. Нынкин, наоборот, стал
более поджарым и смуглым. Их суммарная суетливость отошла к Пунтусу, а за
Нынкиным остались и вдвое круче закрепились извечная сонливость и
бесстрастный взгляд на жизнь.

Втихаря от группы они несколько раз ходили сдавать кровь на областную
станцию переливания.

Библиотека им. Фельдмана

В 535-ю комнату, как обычно, без стука вошла Татьяна. Она считала себя
хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала по этажам с таким шумом и
грохотом, что Алисе Ивановне с вахты казалось, будто наверху идут ходовые
испытания седельных тягачей.

-- Нам тебя просто Бог послал! -- обрадованно встретил Татьяну
Артамонов. -- Мы как раз получили новый холодильник, и нам надо сделать
небольшую перестановку мебели.

-- Мне сейчас не до мебели. Я к вам за cвоей книгой, -- пропустила
Татьяна намек мимо ушей.

-- Книгу взял почитать Фельдман.

-- Идем заберем, -- сказала Татьяна и, взяв Артамонова за руку как
понятого, потащила с койко-места.

-- Если только он дома, -- попытался отвертеться Артамонов.

Фельдман был дома. Он только что легко перекусил и, улегшись поудобнее,
весь отдался пищеварению.

-- Ты, помнится, брал книгу, -- начал наезжать на него Артамонов.

-- Какую? -- попытал его Фельдман.

-- Красная такая, "Анжелика и король", -- напомнила Татьяна.

-- Что-то я такой не помню, -- сморщил лоб Фельдман, лежа на кровати, и
перебросил ногу на ногу.

-- Да ты что! -- набросилась на него Татьяна. -- Мне ее с таким треском
дали почитать на неделю!

-- Красная? -- переспросил Фельдман. -- Да, да, припоминаю что-то
такое. Ее, по-моему, у нас украли.

-- Ты в своем уме? Мне ведь больше вообще ничего не дадут! --
закудахтала Татьяна.

-- А ты скажи им, что книга совершенно неинтересная, -- нисколько не
сочувствуя, промолвил Фельдман.

-- Ты припомни, кто к вам в последнее время заходил, -- уже мягче
заговорила Татьяна. -- Может, отыщется.

-- Здесь проходной двор. Разве уследишь, кто приходит, кто уходит.

-- Что же делать? -- приуныла Татьяна.

-- Ничего. Это уже бесполезно, -- оборвал Фельдман последние надежды на
возврат. -- В общаге если что уводят, то с концами, -- дал он понять, что
разговор исчерпан.

-- Если вдруг объявится, верни, пожалуйста, -- попросил Артамонов.

-- Конечно, -- обнадежил его Фельдман. -- Если объявится.

Артамонов с Татьяной вышли, а сожители Фельдмана прыснули в подушки --
комедия пришлась как раз на тихий час в 540-й. В сотый раз Фельдман разыграл
перед высоким собранием из Мучкина и Матвеенкова подобную драму. Фельдман
имел пристрастие собирать книги -- попросить почитать и любыми неправдами не
возвращать. В его чемодане под кроватью собралась уже порядочная библиотека.
Фельдман ни разу не повторился в причинах пропажи взятых напрокат книг. Они
исчезали из комнаты гетерогенными путями -- их сбрасывали с подоконника
обнаглевшие голуби, Мучкин случайно сдавал их в макулатуру, Матвеенков по
ошибке -- в читальный зал вместо учебников, и вот теперь новость -- книгу
просто украли. Взяли и самым беспардонным образом стибрили.

По поводу пропажи Фельдман всегда объяснялся самым невинным образом,
так что все виндикации хозяев теряли последнюю юридическую силу.

-- Моли Бога, что книга Татьянина, а не Артамонова, -- сказал Мучкин
Фельдману. -- Я бы тебя вмиг сдал. А с Артамоновым у нас договор о
невмешательстве во внутренние дела.

-- Как будто я собираю эти книги для себя! -- возмутился Фельдман. --
Вы что, не читаете их?! Никто из вас шагу не сделал в городскую библиотеку!
Все кормитесь отсюда! -- пнул он ногой чемодан под кроватью.

-- Мы, это... в смысле... вернуть, -- заворочался Матвеенков.

-- Зачем? Если вернуть, книги все равно потеряются и затреплются. И
сгинут. А тут они все целы, все в полном порядке. Я отдам, но потом, после
института. Если их захотят взять. В чем лично я сомневаюсь.

Невежливость королевы наук

-- Сил нет! -- пожаловался Гриншпон Бирюку. -- Переводы замучили.
Карпова нас просто взнуздала!

-- Переводы? -- переспросил Бирюк. -- А кто у вас по математике?

-- При чем здесь математика?

-- А вот при том. Тут есть один нюанс. Кто у вас ведет математику?

-- Лекции читает Гуканова, а по практике -- Знойко.

-- Дмитрий Василич? И ты плачешь? А тебе, например, известно, что
Знойко -- человек с большой буквы? Он знает три языка. Вы его привлеките к
переводам. Прямо так и скажите: довольно, мол, Дмитрий Васильевич, ваших
интегралов, по английскому -- сплошные завалы! И смело подсаживайтесь с
текстом. Прямо на занятиях по математике. Никуда не денется -- он
безотказный. Будет переводить как трансформатор! Тыщи, хе-хе, вот проблему
нашел!

Гриншпон опрометчиво поделился новостью с группой. На Знойко насели.
Дмитрий Васильевич попыжился, помялся и начал переводить. Без словаря, прямо
с листа.

Поначалу группе это представлялось какой-то игрой, несерьезностью,
шуткой. Но, когда кто-нибудь переигрывал и в просьбу перевести пару абзацев
подбавлял толику веселой наглятинки, чувствительные единицы впадали в
неловкость.

Обстановка на практической математике стала отступать от нравственных
начал, заложенных группой в Меловом.

Особенно на ниве ускоренного перевода преуспевал Климцов. Он испытывал
наслаждение от того, что взрослый человек безропотно подчиняется ему. Когда
Климцов подсаживался с текстом, Знойко терял последнюю волю. Климцов
бесцеремонно обращался к нему на "ты" и совершенно не задумывался, откуда у
гениальногo человека столько безволия. Было непонятно, зачем Климцов вообще
втянулся в игру, ведь английский он знал лучше других.

-- Знаете, -- сказал как-то Кравцов на привале, -- а ведь Дмитрий
Васильевич не всегда был таким. Если верить моему брату Эдику, еще совсем не
так давно Знойко представлял собой интересной наружности мужчину.

-- Заливай! Что-то не верится, чтобы у него так быстро выпали волосы и
распухли щеки! -- высказался Соколов.

-- Нехорошо смеяться над физическими дефектами, -- прямо в лоб
вступилась за Знойко Татьяна.

-- У него не дефекты, у него одни эффекты! -- сказал Климцов.

-- Так вот, -- Кравцов поудобнее устроился на подоконнике, -- в свое
время Дмитрий Васильевич женился по любви и прилежно занялся наукой.
Сотворил в срок кандидатскую диссертацию и намеревался представить ее в двух
вариантах -- на русском и на английском. Но не успел он перевести, как жена
сбагрила диссертацию своему близкому другу. Знойко любил жену и простил ей
первый серьезный промах, после чего состряпал еще одну кандидатскую. На
французском. Жена сплавила налево и этот скромный труд. На третий рывок, в
немецком исполнении, у Дмитрий Василича не хватило морали. За одну ночь он
посерел, потом зажил отшельником и деградирует посейчас.

-- Байки, -- сеял сомнение Артамонов. -- Из-за таких пустяков человек
не может сделаться почти параноиком. Тут что-то не то. Наверняка есть
какие-то другие серьезные причины.

-- Если он деревянный, то почему нет, -- с пониманием отнесся к
донесению Кравцова Соколов, который наряду с Климцовым тоже был одним из
активнейших пользователей Знойко.

-- Вспомни свою начерталку, -- навел его на доказательную мысль
Кравцов. -- Уведи у тебя пару раз перед защитой пару каких-нибудь чертежей
или курсовой проект -- ты обошел бы Знойко по темпам падения!

-- Очень даже может быть. В таком случае я предлагаю больше не
издеваться над ним.

-- А кто над ним издевается? Мы просто шутим, -- состроил невинность
Климцов. -- Колхоз -- дело добровольное.

-- Если человек не против, то почему нет, -- поддержал Климцова
Соколов. -- Может, человеку нравится. Мы ж его силой не заставляем
переводить. Ну, а если он действительно не в состоянии понять шутки...

-- Эти ваши шуточки добьют его, -- сказал Артамонов.

-- Если б одна только наша группа... Все равно остальные дотюкают, --
пессимистически заметил Нынкин.

-- Может, если его не трогать, на занятиях с нами он хоть чуточку
придет в себя, -- рассудила Марина.

-- Он не поймет, в чем дело, -- отмел вариант Климцов.

-- А как же английский? -- спохватился Пунтус.

-- Вот именно. Что вы расходились? Ну, пошутили немного, что здесь
такого? -- не отступал Климцов, влезший в разговор исключительно из чувства
противоречия. Внутренне он соглашался, что с ездой верхом на Знойко пора
кончать, но внешне держался до последнего.

-- Мне кажется, что наши дела со Знойко -- это даже не предмет для