Чтение 16–й страницы книги ~И ночи нет конца~

мысли, что убийца так хладнокровно мог сломать своей жертве шейный позвонок,
чтобы скрыть истинную причину смерти.

Потянув за ремешок на груди убитого, я достал у него из-за пазухи обшитую
снаружи фетром кобуру. Вынул оттуда тупоносый вороненый пистолет.

Нажав на защелку, извлек из рукоятки полный магазин с восьмью патронами.

Вновь вставил магазин в корпус и сунул оружие за пазуху.

В левом внутреннем кармане пиджака убитого я нашел запасной магазин в
кожаном футляре и тоже положил его к себе. В правом кармане обнаружил лишь
паспорт и бумажник. С фотографии в паспорте глядел его владелец, полковник
Роберт Гаррисон. Ничего интересного в бумажнике я не увидел: два письма с
маркой, изображающей Оксфорд, вероятно от жены, британские и американские
банкноты и большую вырезку из верхней половины номера "Нью-Йорк Геральд
Трибюн", опубликованного в середине сентября, чуть больше двух месяцев
назад.

При свете карманного фонаря я мельком взглянул на нее. Статья
сопровождалась крохотной фотографией. На ней с трудом можно было разглядеть
результаты крушения поезда. Мост, на котором стояли железнодорожные вагоны,
а под ним - суда, внезапно обрывался. Я понял, что это продолжение рассказа
о потрясшей всех железнодорожной катастрофе, происшедшей в Элизабет, штат
Нью-Джерси, когда набитый пассажирами пригородный поезд сорвался с моста
через залив Ньюарк-Бей. Желания читать подробности этой истории у меня не
было, но внутреннее чувство подсказывало, что заметка может мне еще
пригодиться.

Аккуратно сложив вырезку, я отогнул полу своей парки и сунул листок во
внутренний карман, туда же, где лежали пистолет и запасной магазин. В этот
момент в темноте раздался резкий металлический звук. Он доносился из
передней части самолета.

Глава 5

ПОНЕДЕЛЬНИК

С ШЕСТИ ДО СЕМИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Я застыл, ничем не отличаясь в это мгновение от находившегося рядом со
мной мертвеца, не успев даже вынуть руку из внутреннего кармана. В такой
позе я находился секунд пять-десять. Вспоминая впоследствии эту минуту, я
объяснял свое поведение воздействием стужи на мое сознание, а также тем
потрясением, которое испытал, узнав о зверском убийстве людей (я и сам не
ожидал, что это так меня взволнует), а также той атмосферой, которая царила
в этом стылом металлическом склепе. Все это так подействовало на мой обычно
невпечатлительный ум, что я сам себя не узнавал. Возможно, сочетание трех
этих факторов пробудило во мне первобытные страхи, живущие в душе каждого из
нас. В такие минуты с нас мигом слетает весь внешний лоск цивилизации. Я
похолодел от ужаса. Мне померещилось, будто один из мертвецов поднялся со
своего кресла и направляется ко мне. До сих пор помню дикую мысль: лишь бы
это не был сидевший в правой части кабины второй пилот, изувеченный до
неузнаваемости при ударе машины о торос.

Один Бог знает, сколько времени я еще стоял бы так, оцепенев от
суеверного страха, если бы металлический звук не повторился. Звук,
доносившийся из кабины пилотов, был царапающий. Казалось, кто-то ходит по
палубе, усыпанной обломками приборов. Звук этот, словно щелчок выключателя,
после которого в погруженной в кромешный мрак комнате становится светло как
днем, мигом вывел меня из оцепенения. Заставил забыть суеверные страхи и
пробудил чувство действительности и способность мыслить. Я мигом опустился
на колени, прячась за спинкой кресла. Сердце все еще колотилось, волосы
по-прежнему стояли дыбом, но, повинуясь инстинкту самосохранения, я начал
лихорадочно размышлять.

А причин для этого было предостаточно. Ведь тому, кто отправил на тот
свет троих ради достижения своих целей, ничего не стоит прикончить и
четвертого. В том, кто это был, я не сомневался ни минуты. Ведь одна лишь
стюардесса видела, куда я иду. Кроме того, она понимала, что, пока я жив,
она не сможет чувствовать себя в безопасности. Я оказался настолько глуп,
что выдал себя. Она была не только готова убить меня, но и располагала
необходимыми для этого средствами. В том, что она вооружена и отлично
владеет этим смертоносным оружием, я успел убедиться за последние несколько
минут. Да и опасаться ей нечего: снежная пелена заглушает звуки, а южный
ветер отнесет в сторону хлопок выстрела.

В моем сознании вдруг что-то сработало, меня охватило безумное желание
сражаться за собственную жизнь. Возможно, оттого, что я подумал о четырех ее
жертвах, вернее пяти, если учесть помощника командира. Возможно, в немалой
степени решимость моя укрепилась и от того, что у меня был пистолет. Достав
его из кармана, я переложил фонарь в левую руку и, нажав на кнопку
выключателя, побежал по проходу.

Я был совершенным новичком в этой игре со смертью. Лишь очутившись у
передней двери салона, я сообразил, что преступник, укрывшись за одним из
кресел, может в упор застрелить меня. Но в салоне никого не оказалось.

Влетев в дверь, при тусклом свете фонаря я заметил чей-то темный силуэт.

Спрятав лицо, человек метнулся к разбитому ветровому стеклу.

Я выхватил пистолет и нажал на спусковой крючок. Мне даже не пришло в
голову, что меня могут осудить за убийство не оказавшего мне сопротивления
человека, пусть даже преступника. Но выстрела не последовало. Я снова нажал
на спусковой крючок, но когда вспомнил, что он поставлен на предохранитель,
в рамке ветрового стекла были видны лишь густые хлопья снега, кружившие в
серой мгле. Послышался глухой удар каблуков о мерзлую землю.

Я проклинал себя за глупость и, опять упустив из виду, что являю собой
превосходную мишень, высунувшись из окна кабины. Мне снова повезло: я
заметил преступника. Обогнув концевую часть левого крыла, фигура скрылась в
снежной круговерти.

Тремя секундами позже я и очутился на земле. Спрыгнув неловко, я тотчас
вскочил и, обежав крыло, бросился что есть силы за незваной гостьей.

Она направлялась прямо к станции, ориентируясь по бамбуковым палкам. Я
слышал топот ног, мчащихся по мерзлоте, видел, как прыгает луч фонаря,
освещая то бегущие ноги, то бамбуковые палки. Бежала она гораздо быстрее,
чем можно было от нее ожидать. И все же я быстро догнал ее. Неожиданно луч
фонаря метнулся в сторону, и беглянка свернула куда-то влево под углом в
45ё. Я кинулся за нею следом, ориентируясь по свету фонаря и топоту ног.

Пробежав тридцать, сорок, пятьдесят ярдов, я остановился как вкопанный:
фонарь погас, звук шагов оборвался.

Во второй раз я проклинал свою несообразительность. Мне следовало
поступить иначе: бежать к жилью и ждать, когда преступница вернется. В
арктическую стужу, убивающую все живое, да еще оставшись без укрытия, долго
не продержишься.

Но еще можно было исправить свой промах. Когда я бежал, ветер дул мне
прямо в лицо. Теперь надо идти назад таким образом, чтобы он дул мне в левую
щеку. Тогда, двигаясь перпендикулярно к линии, отмеченной бамбуковыми
палками, я непременно отыщу дорогу. Освещая себе путь фонарем, я не могу
пройти мимо палок. Повернувшись, я сделал шаг, другой и остановился.

Зачем она увела меня в сторону? Ведь ей все равно не скрыться. Пока мы
оба живы, мы непременно вернемся в барак и встретимся там рано или поздно.

Пока мы оба живы! Господи, ну что я за болван! Самых элементарных правил
игры не понимаю. Единственный способ скрыться от меня раз и навсегда состоит
в том, чтобы меня убрать. Пристрелить на месте, и концы в воду.

Поскольку она остановилась раньше меня и выключила фонарик прежде, чем
это сделал я, ей хорошо известно, где я нахожусь. Тем более что я, не сразу
сообразив, пробежал еще несколько шагов. Как знать, может, она стоит всего в
нескольких футах от меня и целится.

Включив фонарь, я посветил вокруг себя. Никого и ничего. Лишь холодные
хлопья снега, рассекающие ночной мрак, летят в лицо, да жалобно стонет
ветер, шурша частицами льда, несущимися по твердой, как железо, поверхности
стылого плато. Я выключил фонарь и, неслышно ступая, сделал несколько
быстрых шагов влево. Зачем я его зажигал? Ведь это лучший способ выдать
себя. Свет фонаря в руках у идущего человека виден на расстоянии, в двадцать
раз превышающем радиус действия ее собственного фонарика. Дай-то Бог, чтобы
снежная пелена скрыла этот свет.

Откуда же произойдет нападение? С наветренной стороны? .Так я ничего не
увижу в снежном вихре. Или же с подветренной? Тогда я ничего не услышу. Я
решил, что с наветренной. Ведь, двигаясь по поверхности плато, производишь
не больше шума, чем на асфальте. Чтобы лучше слышать, я отогнул капюшон, а
чтобы лучше видеть - сдвинул на лоб очки. Прикрыв глаза ладонью, я
напряженно вглядывался во мглу.

Прошло пять минут, но ничего не случилось, разве что у меня замерзли уши
и лоб. Ни звука, ни силуэта. Нервы натянулись до предела, ожидание стало
невыносимым. Медленно, крайне осторожно, я стал двигаться по кругу диаметром
ярдов в двадцать. Однако ничего не увидел и не услышал. Зрение мое настолько
привыкло к темноте, а слух - к заунывной симфонии полярных широт, что я,
готов поклясться, сумел бы услышать и увидеть любого, если бы тот находился
поблизости. Но было такое ощущение, будто кроме меня на ледовом щите нет ни
одной живой души.

Я вдруг похолодел от ужаса: я понял, что и в самом деле остался один.

Но понял слишком поздно. Застрелить нежелательного свидетеля было бы
непростительной глупостью. После того как рассветет и обнаружат пронизанное
пулями тело, начнутся расспросы, возникнут подозрения. Пусть лучше на трупе
не останется следов насилия. Ведь даже опытный полярник может заблудиться во
время пурги.

А я действительно заблудился. Я это знал. Был убежден в этом еще до того,
как, чувствуя левой щекой ветер, пошел по направлению к бамбуковым палкам.
Палок я не обнаружил. Я описал окружность большого радиуса, но снова ничего
не нашел. На расстоянии около двадцати ярдов от самолета и, очевидно, до
самого барака бамбуковые палки были выдернуты из снега.